Дело земли

Райко приказал подать палок, но Сэймэй попросил его обождать.

— По-моему, толку из этого не будет, — сказал он. — Если человек решил молчать, так он скорей умрет, чем заговорит. Так что мы поступим иначе. Подайте-ка мне кисть и тушечницу.

Требуемое подали — и Сэймэй, достав из-за пазухи лист бумаги для насущных надобностей, оторвал узкую полосу и написал знак "язык".

— Сделаем проще, — сказал он, помахивая полоской, чтобы тушь просохла поскорее, — обезглавим его, а после я положу это заклинание ему в рот. Его мертвая голова все нам расскажет, а его господам совершенно незачем знать, живой или мертвый он их выдал.

— Нет... — захрипел конюший. — Не делайте этого.

— А почему, — поинтересовался Сэймэй, — я не должен этого делать?

— Не надо, — конюший всхлипнул и забился. — Вы лучше пытайте меня. Я слабый человек, я не смогу молчать. Пытайте меня! Избейте меня, сломайте мне все кости! Вырвите мне глаза, жгите меня на углях! Я скажу вам все, но, может быть, ее пощадят!

— Дочь? — спросил Сэймэй. — Где она? Говорили?

Райко молчал. Сэймэй, кажется, что-то понял раньше него — пусть он спрашивает.

— Я... — конюший, дрожа, глотал слезы, — я не знаю. Они... называли одно место, я слышал случайно, но где это — я не знаю...

— Говори.

— Гора Оэ. Монах-пропойца говорил о горе Оэ.

Райко прикрыл глаза. Гора Оэ — в одном конном переходе от Столицы. Это уже не Масакадо. Это уже песни царства Чу с четырех сторон...

— Что ты знаешь о Монахе-пропойце? — спросил Райко.

— Он — вечно пьяный скот и дурак. Ему обещают бессмертие — а он верит...

— Он в городе сейчас?

— Нет. Сейчас — уже нет. Его отослали вчера.

— Лжешь. Вчера все городские ворота уже стерегли. Такой огромный человек не прошел бы без моего ведома.

— Он и не прошел! — конюший расхохотался. — Его пронесли! Это я, глупец, научил их, как... Обвязали со всех сторон соломой и пронесли на носилках в процессии, как Огненного Парня!

Райко прикусил губу. Чучела, которых называли Хиотоко, "Огненный парень", плели из рисовой соломы и сжигали на рисовых полях как раз сейчас, в последние дни новогодних празднеств. Райко чувствовал себя дураком. Пока он раскланивался с вельможами — злодеи опять опередили его на десять шагов.

— Господин тюнагон, несомненно, оценит твою смекалку, — сказал он как можно холоднее.

— Да плевал я на господина тюнагона, — сказал конюший — и повалился набок, а глаза его закатились.

— Им управляют? — вскинулся Райко.

Очень уж похоже было на то, что вышло с давешним кровопийцей, когда он пытался сказать лишнее.

— Да нет, — поморщился Сэймэй, — просто он человек полнокровный, напряжение чувств ему вредно.

Гадатель встал, зачерпнул ковшом воды из кадки в углу веранды — и вылил медленной струйкой конюшему на висок. Тот заморгал, задышал часто — а потом с помощью стражника сел и вроде бы даже успокоился.

— Ты умрешь, — сказал Райко. — Но если ты все расскажешь мне, я поеду на гору Оэ и постараюсь спасти твою дочь, если это еще возможно. Хотя бы ее спасение стоило мне жизни. Я клянусь тебе в этом, слышишь? Но если ты не расскажешь нам... Что ж, твоя дочь не хуже и не лучше тех девушек, которые погибли по твоей вине. А ты — ты хуже тех отцов, которым я приносил горестную весть. Говори.

— Но... но вы же знаете, от кого я шел. Вам запретят, она умрет.

— Я знаю, от кого ты шел. Я не стану спрашивать позволения. У Тайра Садамори были полгода на уговоры, у меня их нет.

Конюший снова заплакал — но уже не навзрыд, как в прошлый раз. Он плакал — и говорил ровным, тихим голосом, словно бы слезы принадлежали кому-то другому.

Началось все около года назад, как раз когда изволил сокрыть свой лик государь Мураками. Свадьбу дочери конюшего и смотрителя соколиной охоты, назначенную на благоприятный день шестого месяца, из-за траура пришлось отложить. А несколько месяцев спустя помолвка расстроилась из-за того, что невеста оказалась беременной. Виновника искать не пришлось — господин тюнагон подарил своему конюшему несколько штук дорогого полотна, сколько-то искусно сделанной утвари — и сам все объяснил. "Родится девочка — возьму к себе в дочери, — сказал он. — Родится мальчик — и его не оставлю заботой".

Ребеночек, однако, прежде срока родился мертвеньким, и к прислужнице господин Канэиэ охладел. А конюший расстроился и стал искать способов вернуться во дворец Хорикава-ин, где он служил раньше, до того как братья разъехались.

И попал прямо в змеиное кубло.

Потому что старшие братья невесть с чего воспылали к младшему ненавистью — и твердо решили сжить его со свету. Конюший не видел ничего дурного в том, чтобы приложить руку к отправке господина тюнагона в ссылку — по правде сказать, он в том видел много хорошего и был даже согласен рисковать. Он любил дочь, а ее очень уж крепко обидели. Но с нечистью связываться не собирался... только кто ж его спрашивал?

— А откуда взялась нечисть? — спросил Сэймэй.

— А как ей и положено — из гроба. Я сам не видел, как дело было, только слышал от других, что господин Великий Министр изволили прихворнуть — и уже совсем было померли, но перед смертью сказали, чтобы не звали бонз, а по старинке совершили обряд оплакивания. Ну, как водится, плакальщики рыдали и три дня уговаривали его вернуться... А он возьми да и вернись.

— А кто та женщина, с которой ты передал отравленную еду для стражников? — спросил Райко.

— Богиня, — Конюший сказал это и обвел всех полными ужаса глазами. — То ли сама Идзанами, то ли одна из ее служанок. Ее все боятся. Даже Сютэндодзи. Даже сам Великий министр Корэмаса!

— Разве может быть такое? — удивился Райко.

— Если б вы ее видели, вы бы поверили... Она на тех, что из смерти встал, похожа — как вы на ваших стражников, господин Минамото. Тоже две руки, две ноги, одна голова — а не спутаешь, кто какого рода.

— Красива?

— Я же говорю — богиня.

— Богиня — и сама еду развозит? — Райко хмыкнул, но его сарказм не произвел на конюшего впечатления.

— А что же. Если дочь морского дракона перекинулась черепашкой и позволила мальчишкам издеваться над собой, чтобы испытать рыбака с Урасима — так отчего бы Идзанами не привезти стражникам еды? Она не служит братьям — она помогает. Если хочет.

— Забавная какая помощь, — как бы себе под нос сказал Райко. — А скажи, не отрубал ли кто в последнее время господину Великому Министру правую руку?

— Й-й-я не знаю! — замотал головой конюший. — Я его давно не видел, с прошлого года! Все приказы отдавал мне господин Правый Министр Канэмити!

И слышно было по голосу конюшего, что будь его воля, он бы министра не то что с прошлого года, а еще вечность не видал — и все мало было бы.

Райко решил не повторять своих ошибок — и преступника, обвязав ему тканью рот, положили на дно повозки Сэймэя и повезли в усадьбу Минамото. Начальник городской стражи ехал следом, в компании Сэймэя, своей повозкой. Ехал задумавшись. Допрос конюшего преумножил загадки, а не ответы.

Самым главным вопросом было — зачем господину Великому Министру Хорикава насылать беду на дом тюнагона? Да, Сэймэй напророчил сыну тюнагона великое будущее — но, по правде говоря, вряд ли это будущее могло стать более великим, нежели настоящее господина Хорикава и его брата, Левого Министра Канэмити.

— Что вы думаете об этом? — спросил он Сэймэя.

— Я думаю, что они пытаются повернуть реку вспять... пока она не дошла до ненужного им поворота. — Сэймэй покачал голово. — Если сыну тюнагона Канэиэ суждено занять некое место, это значит, что к тому времени, когда он войдет в возраст, это место опустеет. Для человека, господин Минамото, в этом нет лишней угрозы — люди смертны. Но мы говорим о существах, чей срок на земле ограничен только мерой их осторожности.

— Но если один человек будет занимать, скажем, должность Великого Министра... и при том не стареть... Это невозможно не заметить! И потом, будь я Великим министром Хорикава — я бы опасался куда сильнее господина Левого Министра. Если государь Рэйдзэй соизволит отречься и принять постриг, то Хризантемовый трон достанется, скорее всего, принцу Тамэхира — а значит, господин Такаакира сделается тестем государя, и уж конечно, именно он возглавит Великий Совет!

— Почему же... и стареть, и умирать, а потом это место займет другой представитель той же семьи, которому какое-то время не придется скрывать свой возраст. Будучи нечистью, эти существа вдвойне суеверны. Господину Такаакира ничего не предсказано — значит, его можно не опасаться. Если он станет серьезной угрозой — с ним поступят, например, как с министром Каном.

— Но ведь и младенца можно просто убить, — Райко поморщился. — Зачем вся эта кровавая игра? Убивать прислужниц, чертить знак на пол-Столицы? Подсылать шпиона? Травить сражу? Было бы гораздо проще приказать этому несчастному удавить ребенка в постели.

— Сразу видно, господин начальник стражи, что вы — человек, не подверженный темным предрассудкам. Как же можно его убить, если в будущем он уже есть? Ему нужно судьбу поломать сначала. А еще лучше — использовать это дело для того, чтобы взять в руки власть совсем надежно. Чтобы сама нужда скрываться отпала.

— Я бы целился все равно в господина Минамото.

— Вы отличный стрелок, — улыбнулся Сэймэй. — И вам нравятся решения, прямые, как полет стрелы. Но заметьте — после сегодняшней ночи вся столица узнает, что равного вам стрелка нет. Поэтому в стрельбе с вами никто не станет состязаться.

Повозки остановились у ворот усадьбы Минамото, слуги ввели их внутрь, выпрягли быков и помогли хозяину и гостю выбраться. Кинтоки и Урабэ приняли пленника и повели в задние помещения, где одну из глинобитных кладовых легко можно было превратить в тюрьму. Сато доложил, что девицы получили все положенные подарки и уехали. Садамицу с поклоном подал Райко какую-то бумагу, привязанную к ветке сосны. Райко не сразу вспомнил, что вчера отослал письмо даме Кагэро.

Без особого трепета он развернул бумагу цвета топленого молока и прочел:

Когда туман рассеется в полях —

Лук не спеши натягивать, стрелок:

Не гуси то

А снег

Лежит в низинах.

Райко посмотрел на веточку в руке. "Сосна" и "ждать" — звучат одинаково: "мацу". Значит дама Кагэро приняла его письмо с благосклонностью и теперь ожидает ответа. Но почему же "не спеши натягивать лук"? И что это за снег, который лежит в низинах?

В кои-то веки что-то сделал правильно и преуспел, но преуспел не вовремя. Если не уделить переписке времени и сил, вместо полезного советчика и союзника — слово "возлюбленная" не шло на язык — заведешь себе разве что опасного врага. Да и не следует обижать женщину, с которой и без того обошлись жестоко.

Закралась мысль: а пусть господин Хиромаса и дальше ведет переписку от его имени. Он накурил сакэ — ему и пить...

— Сердечно рад приветствовать, — господин Хиромаса, сидящий за трапезой, был так изящен и подтянут, что Райко немедленно ощутил всей душой и телом, каким пугалом выглядит сам. — Что это у вас, письмо от дамы Кагэро?

Райко, остро чувствуя необходимость пройти во внутренние покои и привести в порядок туалет, но еще острее чувствуя голод, сел за свой трапезный столик и протянул господину Минамото листок, исписанный тонкими, нервными чертами.

— О! — Господин Осени приподнял брови. — Как интересно! Необычайно интересно!

— Правда? — удивился Райко.

Он находил стихотворение милым, но вполне заурядным.

— У меня даже какая-то щекотка в пальцах появилась, — господин Хиромаса отложил палочки и протянул письмо Райко. — Это писала не дама Кагэро. Не ее рука.

— Как не она?

— Не она. И почерк не тот, вы уж поверьте, я знаю, и само стихотворение... оно молодое, как свежая трава.

— Позови-ка мне Цуну, — сказал Райко слуге, расставлявшему блюда.

Юноша явился на зов и распростерся перед господином, а потом перед его гостем.

— Насчет письма, — сказал Райко. — Кому вы с Садамицу его отдали?

— Ну... — Цуна опустил глаза, — я его привратнику отдать хотел, но Садамицу сказал, что лучше будет его подбросить прямо в северные покои. Так что мы обошли дом и начали искать лазейку в сад... Смотрим, а там играют в мяч двое парней, таких, как я примерно. Садамицу меня на ограду подсадил потихоньку, те давай спрашивать — кто я и откуда взялся... Я им так и ответил: кто мой господин — не скажу, а только к вашей госпоже от него письмо. Один сказался пажом дамы Кагэро, я письмо ему и отдал.

— Каков он был на вид?

— Да по всему выходит, что не из простых, господин. Оба не из простых. Одежды шелковые — у одного вроде зеленые, как молодой бамбук, у другого — такого цвета, я даже сказать не знаю, как... Словно ошкуренное дерево. Шапки на обоих высокие, лаковые. Прически взрослые уже. Что-то мы сделали не так, господин?

— Все хорошо, ступай, — Райко опустил руки в поднесенную слугой чашу для омовения, сполоснул, вытер поданной мягкой бумагой. — Вот будет неловко, если это шутка пажей, — сказал он, когда за Цуной сдвинулись перегородки.

— Нет, рука женская, — возразил молчавший до сих пор Сэймэй, окуная ладони в чашу. — В почерке мужчины, даже если он пишет травяным письмом, видна привычка к уставу. А в этом возрасте мальчики уже должны иметь хороший уставной почерк.

— Может быть, ты соизволишь взглянуть? — спросил господин Хиромаса. — Я понимаю, что тебе это бывает нелегко, но...

Сэймэй молча протянул руку, даже не стерев капли воды, и взял письмо кончиками пальцев. Издалека пробежал глазами строчки — и тут же, рассмеявшись, вернул лист господину смотрителю Осенних покоев.

— Она почти не касалась бумаги, — сообщил он. — Но это явно не дама Кагэро. Женщина, которая написала письмо, очень молода — и очень влюблена в вас, господин Райко. Я полагаю, это её паж играл в саду с пажом... нет, скорее всего — сыном дамы Кагэро.

— Почему вы так уверены насчет... сына? — рука Райко дрогнула и он выронил из палочек кусок печеного сома — тот плюхнулся прямо в блюдечко изысканного соуса из слегка подтухшей рыбы.

— Потому что паж немедленно бы оспорил ложь другого пажа, — пояснил Сэймэй. — А вот сыновья часто ревнуют матерей к их кавалерам. Но многие из них не видят беды в том, чтобы сосватать подходящего человека сестре. Особенно, если сам собою подвернулся такой случай.

— У господина Канэиэ нет дочерей от дамы Кагэро, — напомнил господин Хиромаса.

— Ну-ка отдайте мне письмо, господин Минамото, — сказал Райко.

Получив лист обратно, он свернул его и положил за пазуху.

— Кем бы ни была эта дама, я отвечу ей сам, — сообщил он, чувствуя непонятный азарт.

— Никак не могу препятствовать столь благородному намерению, — улыбнулся Господин Осени.

— Но у вас очень мало времени, — добавил Сэймэй.

— Я все равно не смогу уехать, не объяснившись с господином Канэиэ и господином Тадагими.

— Да, господин тюнагон захочет объяснений, — согласился Хиромаса. — И господин Левый Министр, пожалуй, тоже. Ведь застреленный вами лейтенант Татибана — его подчиненный.