Город Эйч

— Это же линия Абсолютной защиты, Повелительница? — сказала лиса: — я видела такую очень давно.

— Да. Она предназначена только для одного существа — для меня. Кто угодно может подойти к нему, обнять, погладить по щеке, просто быть рядом! Кто угодно! Даже кошка может сидеть у него на коленях! — женщина снова заплакала. Лисица промолчала. Она знала, когда можно говорить, а когда нет.

— Только не я, — повторила женщина: — но почему я — это я?! Я бы хотела быть тобой, сестра, мне не нужна вся моя сила, я готова уйти в изгнание, лишь бы только быть с ним. Ведь я обещала ему. И он поверил мне... Чума на оба ваши дома! — крикнула она в черное небо над ними.

— Я — это я и от этого проклятия мне не избавиться, — сказала она, склонив голову. Лиса промолчала.

— Знаешь, а ведь и было-то всего три месяца. Три месяца счастья. Коротких, как день и длинных как год. И я сказала, что буду с ним всегда, я могла бы выполнить обещание, сестра, ты же знаешь.

— Да, я знаю, Повелительница, — кивнула лисица.

— Если бы не это...

— Но почему вы не можете быть вместе, Повелительница? Кто может приказывать вам? Кто обладает такой силой? Разве не вы сами...

— Мироздание, сестра. Он — Уроборос.

— Уроборос?! — в памяти лисицы вспыхнуло видение конца света и оскаленные клыки чудовища, пожирающего этот мир: — Он — Червь Конца Света?

— Да. То есть, нет. Вернее будет сказать, что мы с ним — освобождаем это чудовище. Когда мы вместе... — женщина всхлипнула. Лиса попятилась назад.

— Когда вы вместе, то вы рвете цепи Уробороса... тогда понятно все это. — она кивнула на линию Абсолютной защиты: — если вы пробудете вместе еще некоторое время, то исчезнет даже понятие времени. И весь мир.

— Да. — кивнула женщина: — да, так и есть. Иногда я жалею, что не могу сойти с ума. Мне было бы намного легче. Почему из всех мужчин вселенной именно он? Почему из всех богинь поднебесной именно я? Почему?

— Вы спрашивали у Самого, Повелительница?

— Да, я спрашивала сестра. Я спрашивала, — наступило молчание.

— Мне было позволено только облегчить его участь. Хотя я думаю, что небо просто боится нашей любви. Ведь перед взаимной любовью не устоит даже эта линия... — женщина кивнула на линию и прокляла ее такими словами, что лисица поежилась.

— Мне было позволено стереть у него память обо мне. Всю память, сестра. Я забрала фотографии, вернее стерла себя с этих фотографий, где мы вместе, письма, открытки, все! И он теперь не помнит меня. И... если бы ты знала, сестра, как мне плохо от этого... — она уткнула голову в ладони. Из темноты позади нее выступила ослепительно красивая девушка в красном платье. Она склонилась над плачущей и обняла ее за плечи. Лисица переступила с лапы на лапу, чувствуя себя неловко.

— Ты снова здесь, — сказала девушка: — снова здесь.

— Да, — ответила та: — и где мне быть, как не тут?

— Перестань мучить себя сестра. На свете столько мужчин.

— Для меня есть только один.

— Перестань плакать. Ну же. Он и не помнит тебя. Ты стерла у него память и... что это? Ты принесла ему этот свитер?

— Я сама связала его. Руками. Это же просто свитер, Скольд. На нем нет моего имени, ни моей фотографии. Это просто теплая вещь. Вещь, которая будет согревать его в холодное время. И я только хотела отдать его ему.

— Ты снова нарушаешь правила, сестра, — девушка села рядом с ней и утешающее погладила по спине: — Ты всегда была такой. Но сегодня ночь твоей силы и ты знаешь, где ты должна быть и что ты должна делать. Жрецы сделали жертвоприношение и ждут твоей милости, духи земли и ветра ждут твоего взгляда и одобрения.... Ты же знаешь, сестра.

— Скольд...

— Мэв... — они встали с земли, и тут девушка в красном обратила внимание на лисицу.

— Это же кицунэ. Вынюхиваешь? — в сжатом кулаке блеснула молния. Лисица попятилась.

— Постой! Не надо, — женщина удержала свою сестру за руку: — она просто была рядом, когда мне было плохо.

— Кицунэ... — сказала девушка пренебрежительно, но руку опустила.

— Иди сюда, сестрица лиса, — сказала женщина, становясь на корточки и протягивая руку. Лиса подошла поближе и принюхалась.

— Передай ему вот это, — женщина протянула лисице сверток: — здесь свитер. Теплый. И если тебе будет что-нибудь нужно...

— Да, — сказала лиса, вспомнив запах Гренделя и полуночную погоню псов: — здесь есть один человек. Плохой человек. Это он разорвал твой свитер сегодня. Полиция не возьмет его, потому у людей свои правила и он знает как играть по ним. А ты...

— Хорошо, — женщина опустила вниз руку и указательным пальцем начертила две руны прямо на мостовой. Руны вспыхнули и засияли зеленым светом, угасая.

— Завтра он встретит свою смерть, сестрица лиса, от руки того, кто навсегда остался в детстве. Вон там. — лисица повернула голову в сторону мусорного контейнера и кивнула головой.

— Благодарю тебя, о Повелительница. Я выполню твое поручение.

— Доброе утро, Перкинс!

— Доброе утро, шеф! О, вы снова починили свой свитер!

— Да не то чтобы починил, Перкинс. Просто нашел новый в шкафу, на полке.

— Наверное просто забыли, что купили его. Такое бывает. Или девушка ваша вам купила.

— У меня нет девушки.

— Ну да, босс, конечно. Вон у вас волос рыжий на плече остался, так я и поверю, что у вас девушки нет. Вы-то брюнет...

— Перкинс, помолчи.

Разговор за третьим столиком

Катарина Дэвис (Большая Катарина — так звали ее все знакомые) натирала чашки и с любопытством рассматривала мужчину за третьим столиком. Красивый, темноволосый невысокий. Он был смугл, черты лица имели какую-то азиатчину. Однако с полной уверенностью определить его предков: негры ли, японцы или китайцы было невозможно. Одет неброско, но Катарина прекрасно видит, что один его мягкий свитер стоит половины всех "Райских кущ". Имеется в виду ее кафе "Райские кущи", разумеется. Мужчина пьет третий кофе без молока и сахара и неотрывно смотрит на дверь. Он смотрит только на дверь все это время, поэтому Катарина, не стесняясь, пялится на него, все равно он не замечает ничего вокруг.

Конечно, не местный, готова поспорить, — иностранец! Помимо загадочной расовой принадлежности, было что-то странное в нем самом. Его жесты мимика, взгляд — все выдавало в нем чужого. Насколько чужого, хотела бы она знать.

Дверь звякнула колокольчиками. И мужчина поднялся навстречу вошедшей молодой женщине. Она была одета строго и элегантно. Увидев на ней шляпку с вуалью, Катарина фыркнула. Эта особа вообще из другой реальности!

— Лиля! Привет! Мне нравится твой новый серый взгляд.

— Алекс! — под паутиной вуали влажно блеснули глаза: — Ты не изменился.

— Что может изменить меня теперь?

— Да, в этом мире уже ничего!

Он улыбнулся так весело, что его глаза засияли:

— Я соскучился, Лиля.

— Я тоже, Алекс.

Они подошли к столику, мужчина отодвинул ей стул. Катарина шикнула на Марику, собравшуюся принять заказ, и направилась к третьему столику сама. Больно уж хотелось рассмотреть чудную парочку поближе.

— Чего изволите?

К ее досаде, молодая женщина листала меню, наклонив голову, поэтому Катарина могла наблюдать лишь пучок каштановых волос, заколотых простой деревянной шпилькой. Она удивленно воззрилась на деревянную палочку, так не сочетающуюся с дорогим и безупречным образом молодой женщины. Вдруг посетительница подняла голову и посмотрела прямо в глаза Катарине.

— "Райские кущи"?

— Да, мэм. Мой покойный муж придумал. Уже пять лет как он на самом деле там, — Катарина скорбно поджала губы, не забывая отметить приятные черты лица, цветные линзы в глазах и исключительную бледность кожи посетительницы.

Молодая женщина ободряюще кивнула, ее глаза выражали сочувствие, и Катарина заметила, что, несмотря на серые линзы, они чуть отливают краснотой.

Да она альбинос!

Катарина чуть не выпалила это вслух, хорошо, что собеседница уже не смотрела на нее. Она повернулась к своему кавалеру:

— "Райские кущи"! Мне всегда нравилось твое чувство юмора, Алекс! Надеюсь, нас не выгонят отсюда, как предыдущих?

— Не заказывай яблок, и все обойдется, — он тоже улыбался.

Женщина засмеялась и, захлопнув меню, обратилась к Катарине:

— Я голодна, несите все самое вкусное. Только никаких яблок, пожалуйста!

Катарина посмотрела на мужчину.

— Все самое вкусное для дамы. Мне же — кусок мяса. Просто целый кусок мяса.

— Это называется бифштекс, сэр.

— Да, конечно, я знаю. И бутылку красного сухого вина.

Катарина чиркнула в блокноте и поплыла распоряжаться на кухню. Ну и забавная парочка! Абсолютно разные внешне, они были похожи друг на друга тем, что отличны от всех остальных. Однако, в чем именно это отличие, хозяйка "Райских кущ" сказать не могла.

Большая Катарина не любила загадки. Она была любопытна, но чисто житейским любопытством. Мистика не для нее. В мире Катарины Дэвис все объяснимо и рационально. Конечно, она хочет знать, кто с кем спит, где прячется этот ублюдок Грендель (О, у нее есть несколько версий! И если бы полиция удосужилась поинтересоваться... Но нет, копы в этом городе не способны найти даже пистон засунутый им в трусы!), ну и еще изредка ее занимает вопрос, к кому сегодня зайдет Иванов. Все же "необъяснимые явления" и "парадоксальные загадки" могут не беспокоиться, — Большой Катарине до них дела нет.

Так вот над этой парочкой будто витало облако "нерациональности" и "необъяснимости". Катарина раздумывала над этим, когда появилась Марика:

— Там Фил пришел, говорит, дождь будет.

— Скажи Сильверу, чтобы дал ему мяса. Только свежего, от замороженного у него зубы ноют, он мне в прошлый раз жаловался... Хотя, ладно, я сама выйду, перекинусь с ним парой слов. А ты обслужи третий столик.

— Ты выбрал этот городок... — Лиля посмотрела в окно, оглядела зал.

Четыре столика в кафе было занято: высокий брюнет и русоволосая девушка только пришли и делали заказ; за столиком у окна вели оживленную беседу два подвыпивших типа (один — в помятом костюме-тройке, а второй чуть ли не в телогрейке); напротив — рыжеволосый папа угощал мороженым не по возрасту серьезную дочку.

— ...почему? Я добиралась сюда двумя самолетами и поездом.

— Жаль, что мы не можем летать, да?

— Ты так захотел.

— Поэтому есть самолеты.

Она сострила рожицу в ответ.

Они помолчали. И вдруг спросили одновременно:

— Ты скучаешь?

Он улыбнулся, она откинулась на спинку стула:

— Отвечай первым ты!

— Хорошо. Ты спрашиваешь, скучаю ли я по миру, где дети подчиняются приказам? Скучаю ли я по войне, в которой мы заведомо должны были проиграть? Нашими игрушками были машины-монстры. Наши матери умерли, чтобы дать им жизни, а родной отец каждый день посылал меня на смерть... Нет, я не скучаю.

— А я да.

— Лиля, на самом деле ты не скучаешь. Это просто ностальгия по твоему детству. По нам, какими мы тогда были. Ты была ребенком...

— Я ведь смогла родить, а ты — зачать.

Казалось, он немного смутился, затем бросил взгляд за окно и ответил:

— Да, чудесное дитя.

— Чудесное? Ты хоть иногда смотришь вечерние новости?

— Вспомни новости из нашего детства.

Она замолчала, подошла официантка и стал выставлять заказ.

— Ты просила вкусное, а тебе принесли все меню по списку!

— Ну, какой хозяин признается, что в его меню есть что-то невкусное? И я буду есть с удовольствием, ведь платишь-то ты!

Она с аппетитом приступила к трапезе.

— А вот ты изменилась, — сказал он.

— Мм?

— Ты улыбаешься, смеешься, хорошо ешь. Этот мир для тебя.

Она покачала головой:

— Нет, это я для него. Так же как и ты, папочка.

— По крайней мере, у тебя есть еще дети. Настоящие дети. А у меня только это, — он развел руками вокруг.

— Все дети этой планеты — твои дети, Алекс.

Он промолчал.

— Мы с Дэвидом решили завести третьего.

— Ты прирожденная мать.

— Скорее, у меня на роду было написано стать матерью.

— Как дела у Дэвида?

— Его повысили. Он хочет купить нам новый дом.

Глотнув вина, она посмотрела прямо в глаза мужчине:

— Говорит, я кричу по ночам.

Алекс отвел взгляд.

— Это наше прошлое...

— Нет, это не прошлое. Ночью я чувствую боль своего ребенка. Каждую смерть, каждый взрыв.

Лицо молодой женщины застыло. Алекс вздрогнул: Лилит вернулась. Он вспомнил ее красные глаза и белые волосы; он вспомнил ее холодное "Так точно!"; вспомнил, что машина, в которой она сидела, казалась человечнее ее самой.

Лилит, девочка-солдат с бесстрастным лицом и бесстрашным взглядом. В ее сердце был долг, в голове — приказ. Она убивала и была готова умереть. Она стала матерью.

Но тут взгляд женщины потеплел, губы дрогнули в улыбке, лицо ожило:

— Алекс, а помнишь мушмулу?

— Лиля, сколько можно вспоминать об этом?

— Ты ненавидел мушмулу и сделал так, что в этом мире ее нет. Это так... так по-детски!

— Но я ведь и был ребенком! И ты тоже ненавидела мушмулу. Ее все ненавидели, а нас пичкали ею каждое утро. Бррр!

Он сел на стуле прямо, вытянул вперед руку и торжественно провозгласил:

— Дети этого мира избавлены от мушмулы!

— На ее место пришли овсянка и шпинат.

— Свято место...-Алекс вздохнул: — Но, согласись, мушмула в сто раз хуже овсянки!

— А Хелене она нравилась.

— Хелена всегда была сумасшедшей, ты же знаешь.

— Я ведь видела ее. Около полугода назад.

Алекс уставился на нее. Он был напряжен, но молчал. Лиля понимала, почему он так испытывающе с надеждой смотрит в ее лицо. Она сама так же трепетно вглядывалась в лицо Хелене на той идиотской вечеринке в Нью-Йорке, куда притащил ее Дэвид.

— Она теперь известная журналистка. И все такая же сумасшедшая.

Алекс молча не сводил с нее глаз. Лиля ковыряла десерт маленькой ложечкой.

— Ты помнишь, как она спасла нас в том пекле под Катаром? Господи, а как она все время кричала на тебя!

Алекс пошевелился:

— Лиля...

— Нет. — сказала она с внезапно затвердевшим лицом: — нет. Она не помнит ничего. Думаю это был сознательный выбор, Алекс... она столько всего пережила... но все же жалко. Что мы одни тут. — Лиля отвернула лицо в сторону.

Алекс опустил плечи и откинулся на спинку. Грустно посмотрел на Лилю.

— Мы не одни. У них другая жизнь, это правда. Но они живут, и это ты им дала такую возможность.

Лиля повернулась к нему, в глазах стояли слезы.

— Она ненавидела меня, помнишь?

— Она всех ненавидела. Я был между вами, как между молотом и наковальней.

— А теперь мы так мило болтали с ней, окруженные светским обществом с коктейлями в руках.

— Мы и делали все ради этого.

— Но все-таки она осталась собой. Когда какой-то кретин сказал ей что-то о ее последней работе, она кинула в него вилку! Представляешь? Вилка воткнулась в дверь в двух сантиметрах от его лица.