Боги от науки

-Будешь смеяться, она мне. Занятная вещица, только очень много накручено.

-Да... — протянул Костя. — Я, наверно, не с того начал.

-Может, найдешь еще общий язык. Я сначала с ней спорила каждую неделю, причем по вопросам чисто дисциплинарным. А потом олимпиады начались, и все само собой.

-Может быть... Только мне до взаимодействия с ней по поводу олимпиад еще год.

Придя с каникул после третьей четверти (и чуть-чуть не попав на всероссийские олимпиады), Костя с Сашей, оба "классные клоуны", стали советоваться, как будут всех разыгрывать первого апреля. Часть розыгрышей даже удалась на славу, было много смеха, карикатурно-обиженных лиц и препятствий на пути учебного процесса... А в шесть часов вечера Костя, как раз вернувшийся то ли из школы, то ли с прогулки по городу с Сашей, почувствовал, как окружающий мир утратил объем и съехал в сторону, как декорация в театре. Тут он кое-что вспомнил, а еще через мгновение помнил все.

Глава 7.

-Привет, демиург! — поздоровался Степа. — Как путешествовалось?

Костя не ответил, только широко улыбнулся и открыл свою память. Степа и Женя сделали то же самое.

Их второе прошлое тоже было интересным, хотя и не таким богатым на свершения, как первое. Они исследовали свои возможности в разные стороны, участвовали в олимпиадах, ходили в походы, пытались собрать рок-группу... Передавать свои возможности другим не очень-то получалось, потому что единственные действительно "умные" знакомые — учителя и олимпиадники — или слишком недолго были рядом, или находились за определенным барьером, не позволяющим просто так сказать: "Не желаете поучиться летать?". Степа писал книги о людях со сверхспособностями, одну даже издал и более-менее распродал ("Я бы тебе не поверил, но реальность против меня", — сказал Костя, вспомнив про "компьютеры в голове").

-М-да, Костя, мы без тебя мало чего стоим, — резюмировал Степа.

-Скорее вы сломали лед, обучив меня. Я без вас вовсе обычный человек... ну, почти обычный.

-Прекратите обмен самокритикой и подумайте, сколько людей получило возможность изменить свое прошлое! — воззвал оптимист Женя.

-Думаешь, у них так прямо сразу все получилось? — хмыкнул Степа.

-Но они могут перестать жаловаться, что нельзя ничего изменить.

-Ждем волну раздвоений реальности! — предположил Костя.

-Так масштабно мало кто сможет, так что нас не коснется.

-Кстати, как вы думаете, в той, "моей" реальности жизнь еще продолжается?

Повисло молчание.

-Ладно, кот Шредингера и лев из "Бесконечной истории" им там в помощь. Пойду лучше этой реальностью займусь.

Глава 8.

По дороге к школе он встретил Сашу:

-Привет! — поздоровалась она. — Это все... оно в самом деле было?

-Я тоже это помню, если ты о двух разных вариантах этого года.

-И... все правда?

-Все, чего тебе бы хотелось. Про остальное можно забыть.

-Тогда — крутой год был, Костя! Встретимся! — Костя не стал уточнять, куда она спешила, когда могла отмотать время в любую сторону, потому что немного читал о дамской психологии. Ага, вот уже и кабинет физики.

-Здравствуйте, Галина Александровна! — с порога воскликнул Костя. — Можно?

-Здравствуй! А что случилось-то? У меня память чего-то двоится.

-Я осуществил свою навязчивую идею и прожил год без сверхспособностей. И, не подумав, привлек вас всех. Простите меня!

-Вы меня простите, — откликнулась Галина Александровна, по привычке, свойственной многим учителям, не особо разграничивавшая личные местоимения второго лица. — Воюю со своим характером не первый десяток лет, и все по-старому.

-Нет, все же вы меня простите. Дал волю своей ершистости, а потом не сообразил найти предлог и помириться. И, пожалуйста, пусть это будет последнее извинение в цепочке!

Еще говорили о том, что было бы, если бы Степа и Женя решились на такой же эксперимент — жизнь без способностей.

-У нас бы с вами ничего не изменилось, — рассуждал Костя. — Разве что вы не прочли бы Степиной книги и не попрекали меня компьютером в голове. А у них... Жили бы себе спокойно, ходили в походы, пробивались каждый к своей славе: у Степы писанина, у Жени, наверно, все же музыка. А может, и не познакомились бы, потому что теория вероятности такого обычно не допускает.

Настало время уходить, и Костя позволил себе немножко поактерствовать:

-Мир, точно? — спросил он, протягивая руку.

-Дружба, жвачка... — хмыкнула учительница, пожимая ее.

-Не люблю жвачку.

-Я и подавно.

Часть 10. Издержки утопии.

Глава 1.

Теория шести рукопожатий работать все никак не желала, но это вовсе не значило, что "обращенные" толпы стоило просто так сбрасывать со счетов. Они все существовали в разных параллельных вариантах реальности, возникших либо вследствие деяний "великой пятерки", либо спонтанно, с целью самосохранения мира. Представьте себе, что будет, если даже десять процентов земного шара получат сообразные их мозгам возможности? Если даже им хватит ума не развязывать чего-нибудь кровавого, все равно возникнет какая-нибудь доктрина о "высших" и "низших", и ничего хорошего из этого не выйдет. Мы, конечно, все очень толерантны, афроамериканцев не притесняем, а людей нетрадиционных ориентаций начинаем ругать, только когда зададимся целью купить себе джинсы, которые хотя бы чего-нибудь не обтягивают. Но все равно не искоренить в голове что-то первобытное о том, что они все же отличаются от нас.

Поэтому все "одаренные" вполне себе существовали и даже могли друг друга встретить, если задаться этой целью и вникнуть, как работает система распределения по мирам. Но, поскольку все, кто мог бы это сделать, еще не выбрались из лабиринта размышлений "Где реальность, а где моя субъективная ее версия", общение было возможно только по Интернету.

Поскольку автор, в отличие от героев, видит всю картину, было бы бессовестно не показать хотя бы часть ее. А если уж выбирать из всей массы, то, понятное дело, хочется показать нетипичные экземпляры — обратную сторону медали, если хотите.

Глава 2.

На лице отсутствующее выражение, глаза устремлены вдаль, ноги меряют улицу, в голове музыка и вечные общечеловеческие вопросы — типичный образ мрачного гения.

Мрачному гению, как положено, лет шестнадцать, он как раз вышел на свою ежедневную прогулку — как и положено, в одиночестве, — включил в голове песню группы "ПилОт" под названием "Братишка" и принялся размышлять на волнующую его тему: откуда берут начало способности "богов от науки", как их надо и не надо использовать и почему их получают не те, кто хочет и может что-то сделать, а те, кому достанется.

Виноват был, конечно, плеер в голове: "Спи, братишка, я не знаю, почему мы все такие; спи, братишка, я не знаю, почему вы все другие...". В оригинале, помнится, оба раза было "мы", но так смысла было явно больше.

"Мрачный гений" — Илья, как и лидер "ПилОта" — нашел очередную песню, в которой он видел свою историю, и его это, как и обычно, не радовало. Впрочем, по порядку.

Как уже сказано, Илья был "богом от науки". Кто и что его обратило, не так и важно. Наверно, какая-то из Степиных книг. Наверно, он решил попробовать применить описанное там в жизни просто в шутку, чтобы убедить себя, что он безбашенный и немного сумасшедший. Потом он, наверно, сильно увлекся идеей и, восклицая: "О, дивный новый мир", ринулся обустраивать свою жизнь. А потом разладилось.

Во-первых, очень скоро победы, достигаемые с использованием "магии", стали казаться ненастоящими, хотя и говорил здравый смысл, что другим никто не мешает делать то же самое. Появилось ощущение, что он, Илья, паразитирует на людях, как раньше спекулировал на их чувствах, ударяясь (несознательно, честное слово) на людях в самокритику и, понятно, получая жаркие опровержения. Теперь все было проще и прямее.

Во-вторых, его способности не приносили пользы другим людям, миру, стране. Надо было бы что-то сделать, было бы даже несложно. Вот только попытки построить утопию всем хорошо известны своим неизменным концом, навязывать чуждым культурам свои блага и понятия о счастье было бы неправильно, круговорот веществ в природе должен был оставаться замкнутым, а благотворительным организациям доверять нельзя. Размениваться на мелочи типа помощи семье, знакомым и местным старикам Илья, может быть, и хотел бы, но характер у него был не такой, чтобы выдержать и выполнить хотя бы часть такой рутинной и требующей терпения работы. Вдобавок — чего Илья не знал, — большая часть помощи, которую никак не уместить в стандартные двадцать четыре часа суток, пошла бы в параллельные реальности и не очень улучшила бы мир.

В-третьих, способности, возвышающие его над другими, не всегда радовали. Илья с начальных классов привык, что он умнее сверстников, но ум, вроде как, никаких реальных преимуществ, кроме малопонятных "массе" олимпиад и медалей, пока не давал. Здесь было совсем другое.

Вместо "братишки" из песни у Ильи был младший товарищ — сын кого-то из родительских друзей. В последнее время, то есть после того, как началось движение "богов от науки", они сильно сблизились и проводили много растяжимого теперь времени, исследуя свои способности и создавая новые миры. Теперь, после ставшего знаменитым в Сети Первого письма Сверху (так его называли) и "автономизации" способностей, Илья не пострадал, а вот товарищ неведомо почему оказался не у дел. Он утверждал, что сам все себе нафантазирует а со временем, может, подтянет физику и еще свое налетает, но Илья просто не мог смотреть ему в глаза.

"Нужны мне эти способности? — наконец спросил себя Илья. — Они ничего не дают, только отнимают. Надо отдать их тем, кто сможет лучше их использовать".

-Ты действительно этого хочешь? — раздался в его ушах голос, хорошо известный Косте как Божий.

-Не просто хочу. Наверно, должен, — задумчиво сказал Илья.

-Что ж, желания надо исполнять... — протянул голос. — Те, кто пожелает себе способностей, но не будет их иметь, будут тянуть энергию из твоей головы. Готов?

-Готов.

Не было ощущения, что что-то меняется, сдвигается или выключается. Как шел Илья, глядя в землю, так он и прошел еще десяток километров. Потом какие-то другие рефлексы привели его домой, покормили и усадили за книгу. Книга была на немецком, поэтому Илья скользил глазами по строчкам, не пытаясь вылавливать смысла. Краем сознания подумал, что это неправильно, попытался, напрягая все усилия, понять хотя бы половину фразы, но слова никак не хотели связываться вместе. Когда начала болеть голова, Илья отложил книгу.

Три дня он механически ел, спал, общался с окружающими и просиживал штаны в школе. Друзья пытались завязать с ним обычную беседу, но он мог отвечать только общими фразами и стандартными конструкциями, и они решили, что он не в духе. Учителя спросили его пару раз о чем-то, получили в ответ невразумительное мычание и решили не спрашивать его ближайшее время, списав все на переутомление от олимпиад. Даже любимая музыка, включаемая по привычке, воспринималась с трудом — а вот простые и навязчивые песенки, которые можно слышать сотнями, просто идя домой из школы, хорошо заполняли голову.

На четвертую ночь Илье впервые за это время приснился яркий сон. Ослепительное небо, солнце, как на языческих рисунках, и голос:

-Возвращаю тебе, неразумный юноша, твой дар, ибо не ведаешь ты, что творишь. По простому: хватит, сгоришь так.

Илья смог понять, о чем идет речь, осознал, как был неправ, отмотал время назад и начал готовиться к олимпиадам, стараясь оставить себе минимум времени на размышления, с которых бы сталось начать отрицать очевидное.

Глава 3.

За две сотни километров и пару слоев реальности от Ильи точно так же вышагивал по городу не менее интеллектуальный бог от науки по имени Коля. На лице его застыло скучающее выражение... Впрочем, скучающее — это сильно сказано. Коля всегда сохранял каменное лицо, хотя окружающий пейзаж и надоел ему до смерти. В голове его бодренько крутилась песня "Дверь в небо" за авторством ненормальной (по мнению всех знакомых Коли) группы "Distemper": "...Реальность посадила всех на мель, но сон твой смог на миг осуществиться, и этот миг — достойнейшая цель, чтоб к ней всю жизнь неистово стремиться...".

И на каком-то повторении Колю все же "зацепило" заслушанными до дыр строчками. "Мне бы такую цель... — подумал он. — А то у всех стремления, события, жизненные победы, источники для вдохновения, а я даже и не знаю, где найти интересное занятие".

Старшие знакомые относили Колю к разряду "пожирателей информации" — тех, кто берется за все новое, пресыщается раньше, чем вполне постигает это занятие, и ничего не доводит до конца. Коля был с ними вполне солидарен и делал все, чтобы повернуть шило в пятой точке другим концом и научиться месяцами (хотя бы) гореть одной идеей.

Он пробовал все, поэтому даже не колебался, когда поймал стародавний Степин мысленный сигнал, призывающий осуществлять мечты. Коля захотел летать — и полетел. Захотел вернуть время назад и стать наивным маленьким мальчиком — тоже смог. Только вновь обретенная молодость духа (как он потом сам себе говорил) продержалась недолго, а там сработал предохранитель в мозгу, и его вынесло в "основную" жизнь. Чего он там еще хотел? Не вспомнить. Долго игрался, перетягивая время во все стороны и пробуя все в жизни. Не рассчитал. Надоело и это.

Сидело что-то в голове, что-то наподобие фразы голосом одного из его учителей с большой буквы: "Подумай и о других". Коля отмахивался: чего о них думать? Материальные блага преходящи (читать: мне лень), а личностный рост у каждого собственный. Да и успеется еще когда-нибудь, когда повзрослеет и поумнеет (что возраст роли не играет, Коля знал давно, и когда-то в "ранней юности" имел настроение, кидаясь этой фразой, отстаивать свою мудрость и самостоятельность).

А потом из глубин памяти выплыло: "Делай для других то, чего желаешь для себя". Коля приложил эту фразу к себе и со временем вывел, что нет выхода, кроме как путешествовать в давние времена, где, по слухам, еще жила вера в чудо (заодно и проверить, так ли это), и нести чудеса тем, кто в них верил. Не простые бытовые чудеса типа золотого дождя — это проза, — а чудеса бесполезные, но красивые, необычные. Чтобы на всю жизнь запомнили.

Нельзя сказать, чтобы Коля сразу принялся за дело, но со временем он себя заставил. Вошел во вкус. Почувствовал себя кем-то значимым. А потом глянул на результаты и отвесил себе тумак.

Покажешь человеку трюк "глас с небес", а он тебя спрашивает, избранный ли он. Ответишь осторожно, что это не в твоей компетенции, будет всю жизнь ждать того, кто имеет право посчитать его таковым, если не начнет хвастаться, что кто-то сверху избрал его для диалога.

Явишь какому-нибудь мечтательному мальчику несколько шедевров искусства, — так он или всю жизнь протоскует по ним в окружающей серости, или вырастет и начнет продавать убогие копии собственного изготовления.

Или кто-то пойдет и расскажет о том, что видел, а его куда-нибудь упекут. Потому что религия религией, библейские или еще какие чудеса вроде как существуют, но в обычной жизни их быть не должно.