— Клянусь, что этому человеку я не намерен ни мстить, ни вредить каким бы то ни было способом, — очень серьёзно сказал я. — Что касается его брата... Не поручусь.

Гизариус чуть успокоился, но следующий же мой вопрос снова заставил его напрячься:

— Что у него с глазами?

— Почему ты спрашиваешь?

— Из общей вредности, — я показал доктору язык. — Вы будет выдавать мне информацию по кусочкам, или покончим с вопросами раз и навсегда?

— Обычное воспаление... — нехотя ответил Гизариус. — В народе его называют "кисеёй".

— Позвольте, но это вполне излечимая болезнь! — настал мой черёд удивляться.

— Да, но в случае принца всё пошло иначе...

— Что именно?

— Воспаление не проходит, хотя я перепробовал уже все возможные лекарства.

— Почему же было не прибегнуть к магии?

— Использование чар по отношению к члену королевской семьи строго оговорено Кодексом...

— Только не говорите, что принца не таскали по чародеям! — съязвил я.

Гизариус скривился:

— Было дело... Но даже придворный маг — один из самых лучших заклинателей в Королевствах — заявил, что магией здесь и не пахнет.

— Почему же тогда лечение не даёт результатов? — нахмурился я.

— Не то чтобы не даёт... — неопределённо ответил доктор. — Временами мне кажется, что наступает улучшение, но спустя день-два "кисея" снова становится плотной.

— Странно, не находите?

— Куда уж страннее... Некоторые полагают, что это не магия, а проклятие.

— Ха, от заклятия до проклятия — всего один шаг, к тому же... — где-то в груди ледяными лапками прошелестело старое, но совсем не дряхлое воспоминание. — Делать такое предположение — слишком большая ответственность.

— Да уж... — вздохнул доктор. — Никто и не делает, только шепчутся по углам...

— Проклятие родовое? — уточнил я.

— Да кто ж его знает? — в сердцах бросил Гизариус.

— Я имею в виду: раньше подобное случалось?

— Насколько я знаю, нет.

— Проклятие в первом поколении? — задумчиво спросил я у самого себя. — Маловероятно, чтобы оно дало такой устойчивый эффект и так быстро... Разве что его прокляли с рождения... Но любой опытный маг может уловить след свежего проклятия — оно будет пылать во всех Пластах не один десяток лет...

Доктор с интересом прислушивался к моему бормотанию и в конце концов спросил прямо:

— Ты — маг?

Я расхохотался:

— Куда там!... Просто много читал в детстве.

Лучше бы я этого не говорил — взгляд Гизариуса стал ещё подозрительнее. Фрэлл, ну кто меня за язык тянет?!

— Похоже, ты хорошо знаком с магическими техниками... — протянул доктор.

— Да, какое-то время меня занимало всё, связанное с проклятиями... Но не так уж долго, — я уставился на посуду, сваленную в тазик.

Доктор, совершенно справедливо решив, что разговор окончен, двинулся к выходу, но на пороге остановился и посмотрел на меня:

— И почему я всё это тебе рассказал?

— Потому что я спросил, — довольная улыбка расплылась на моём лице. Ну, на половине лица.

— Надеюсь, ты понимаешь, что все мои слова не должны выйти за пределы этой комнаты?

— Разумеется. Хотя не удивлюсь, если то, что рассказали Вы, известно последнему нищему в Западном Шеме.

— Не без того... — доктор покачал головой и удалился. Наверное, чтобы отдохнуть после обеда. А меня ждала ещё гора грязной посуды...

* * *

Примерно неделю я занимался ерундой: приводил в порядок внутренности и наружности дома, в котором обитал вместе с доктором, принцем и его верным слугой. Такая работа не требовала чрезмерных усилий, но отличалась редкостной однообразностью. В комнаты, которые занимал Дэриен, меня, конечно не пустили — рыжеволосая гора по имени Борг заявила мне просто и понятно: если сунешься на порог, будешь нещадно бит. Я не протестовал: если ему хочется самому мыть полы, пусть моет. Но я не отказался бы от удовольствия хоть одним глазком увидеть, как это происходит, потому что, по моему скромному убеждению, лапы Борга были созданы для секиры или копья, на худой конец — для двуручника, но уж никак не для половой тряпки...

А погода стояла великолепная — ясное небо и жаркое солнце подговаривали меня отлынивать от работы и проводить по несколько часов в день в одном из уютных дворовых закутков. Из своего "убежища" я мог внимательно наблюдать за происходящим во дворе. Правда, толком ничего там не происходило: ну, принц выйдет погулять под ручку с Боргом, доктор ушлёпает к одному из своих пациентов, вот и все события — за прошедшие дни я не видел других людей на территории усадьбы. Поэтому появление женщины на тропинке, ведущей от просёлочной дороги к воротам, внесло разнообразие в мои серые будни. Но, вглядываясь в расплывшийся силуэт, я даже не мог предположить, насколько утомительным будет для меня такое разнообразие...

Молодая селянка была, что называется, на сносях. Я не знаток в этом деле, но судя по сильно выдающемуся вперёд животу, туго обтянутому платьем из выбеленного холста, ждать родов недолго — не более месяца. Тропинка шла немного в гору, так что женщине было нелегко подниматься. И ничего удивительного не было в том, что в какой-то момент она запнулась и едва не упала. Испытав очередной приступ хороших манер, я снялся со своего "насеста", быстрым шагом подошёл к селянке и протянул ей руку:

— Позвольте помочь Вам, почтенная.

Она благодарно повисла на моём правом локте всей тяжестью обременённого двумя душами тела, и мы короткими шажками двинулись к калитке. Картина была трогательно-идиллической, но порыв ветра решил спутать все планы на вечер — пряди волос взметнулись непокорной волной, выставив на всеобщее обозрение мой позор. А тут и Мантия очнулась от дремоты...

Платье селянки было щедро украшено вышивкой: тонкие и толстые строчки разных цветов разбегались по холсту причудливыми дорожками. По всей видимости, часть из них была заговорена — моя переносица вдруг нестерпимо зачесалась, но я не успел поднять руку к лицу... С душераздирающим визгом лопнула алая строчка на рукаве, за ней последовала похожая на вороте платья. Жёлтые, голубые и серебристые нити как с ума посходили: одна за другой они рассыпались обрывками, взвизгивая на разные голоса. Я лихорадочно собирался с мыслями, но никак не мог придумать приемлемое для селянки объяснение. Ну за что мне всё это? Ну почему Мантия не могла спать чуть подольше?... Женщина растерянно смотрела на безобразничающее платье, а когда последняя — украшенная бусинами — вышитая дорожка превратилась в лохмотья, подняла голову...

И я оглох от истошного вопля, сотрясшего её тело. Женщина закатила мигом пустевшие глаза и кулём повалилась на землю. Нужно было оставить её и бежать за доктором, но я не решался бросить роженицу одну на пустой тропинке.

Я наклонился над женщиной, хлопая по бледным щекам:

— Ну же, милая, не надо... Всё не так страшно, как ты думаешь...

— Эй, что ты делаешь рядом с моей женой? — раздался рядом ломающийся от волнения голос.

Я обернулся. К нам спешил молодой крепкий мужчина, как он сам успел сообщить — супруг женщины, которую я напугал чуть ли не до смерти. Вот он-то сразу заметил клеймо и ринулся на меня с кулаками, благо больше у него под рукой ничего не было. В самом деле, деревня совсем рядом с усадьбой доктора — нет и получаса неторопливой ходьбы, места тихие, зачем же вооружаться лишь для того, чтобы сопроводить жену для очередного осмотра у местного лекаря...

А кулаки у него знатные, ничего не скажешь! Когда они один за другим просвистели на опасно близком расстоянии от моего лица, я пожалел, что уделял мало внимания рукопашному бою. Ну да ладно, не так уж много потеряно... Я лягнул рассерженного мужа ногой в живот, отбрасывая назад на несколько шагов. Лягнул несильно, не фиксируя стопу в момент удара — я ведь не собирался никого калечить... Мужчина попятился, попытался устоять, но не удержался на покатом склоне и рухнул пятой точкой на землю. Не желая позволить противнику подняться, я подскочил к нему, поймал за пальцы занесённую для нового удара руку и крутанул со всей дури, переворачивая селянина на живот. Мужчина взвыл от боли, но вынужден был застыть на месте. Для пущей надёжности я коленями прижал его ноги к земле.

— Поймите, я не причиню Вашей жене ни малейшего вреда, почтенный! Женщина просто испугалась и закричала... Я всего лишь хотел помочь...

— Знаем мы, как ты помогаешь... Убийца! — судя по тону, селянин горел желанием освободиться из моего захвата и доделать то, что по каким-то причинам не дали осуществить палачу.

— Я клянусь, что не сделал ничего дурного... Нечего биться в истерике! Успокойтесь и запомните: непременно покажите свою жену ведунье... Вы поняли?

Вообще-то, взывать к его здравому смыслу было бесполезно — мужчина не видел ничего, кроме моего клейма и не слышал ничего, кроме вопля жены. Я беспомощно посмотрел в сторону двора. Ну как не везёт! Принц ушёл к реке в сопровождении Борга, а доктор... На огороде, что ли, застрял?... Надеюсь, моё вмешательство в деревенскую охранительную магию не скажется плохо на здоровье женщины и ребёнка. Строчки-обереги легко восстановить или заговорить новые. Но этот мужик совсем отупел от ненависти и страха... Что же мне делать? Так и сидеть на этой дубине верхом? Я не такой сильный, как он, долго не выдержу... Но в тот момент, когда я уже решил отпустить селянина восвояси и убраться от греха подальше, на мой дрожащий от напряжения хребёт обрушился удар, от которого даже в глазах потемнело. Я обернулся и за короткое мгновение до следующего удара, угодившего мне в голову, успел встретиться взглядом с неожиданным защитником простого народа. И последней яростной вспышкой в сознании промелькнуло: опять ГНОМ?!!!...

* * *

...Упругий кулак холодной воды ударил в лицо, рассыпаясь колючими брызгами по коже... Так, оказывается, я ещё и совершенно голый! Ну да, правильно, зачем одежду-то портить?...

Скрученные грубой верёвкой запястья были вздёрнуты куда-то вверх, за голову. Плечи — на грани вывиха. Пальцы ног с трудом касаются утоптанной земли. Ну а щиколотки-то вы зачем спутывали? Я что, лошадь? Да куда я могу деться, если вишу на связанных руках в воротах чьего-то дома... Наверное, обиженная супружеская пара именно здесь и обитает. Хороший дом, добротный...

— А, мерзавец, очнулся, наконец! — а это, видимо, мой главный обвинитель. Он же — судья. И не удивлюсь, если буду лишён жизни его же руками...

Я предпочёл не отвечать. Не потому, что мне нечего было сказать. Отнюдь. Просто озверелой толпе невозможно что-либо объяснить. А толпа, собравшаяся на улице, была именно такой. Озверелой. Даже дети смотрели на меня с неумелой яростью. Ох, не пускал бы я детей на такие представления... Ни к чему это — с детства приучать к жестокости. Мир и так достаточно плох, чтобы так рано узнавать самые неприглядные его стороны... Ох, и задал бы я вам трёпку, селяне! Хотя бы за то, что вы приволокли детей смотреть на казнь. В том, что казнь состоится, я не сомневался. Во-первых, они формально имеют на это право, поскольку я заклеймён. Во-вторых, они полагают себя потерпевшими — ещё бы, женщина в обмороке! Ну а в-третьих... Кто же откажется от дармового развлечения, когда до ближайшего праздника — целый месяц...

Староста — насколько я понял из обличающей речи, напуганная мной селянка приходилась ему дочерью — надувшийся от важности, как индюк, гордо сообщил собравшимся о том, что выполняет свой долг, избавляя народ от грязного отребья в моём лице. Собственно, я его не слушал, поскольку ситуация не располагала к потере времени на ерунду. Мысленно отсчитывая мгновения, оставшиеся до "счастливого и окончательного избавления от превратностей судьбы", я просматривал приходно-расходные книги своей жизни. Итак, есть ли у меня незаконченные дела? Пожалуй, что есть. Но они могут обойтись и без моего участия... Гнома никогда меня не найдёт — обидно, конечно, но такова жизнь. Бэру и Мэтти я ничего не должен. Доктор вообще в счёт не идёт. Принц... Всё равно, я не могу ему ничем помочь — о чём же жалеть? Единственное, что меня слегка коробило, так это тень вины перед Мастером. А ведь ты потеряешь свои деньги ни за что... Но, можно сказать, сам виноват: незачем было отпускать меня под пригляд вечно занятого неотложными делами лекаря... Так что, я чист перед богами и перед людьми, и смело могу перешагнуть Порог — у Вечной Странницы не будет ко мне никаких претензий. Нужно постараться выровнять дыхание и расслабиться, пока есть такая возможность. Даааа, легко сказать — расслабиться! А вот как это сделать на практике? Мне больно уже сейчас, от напряжения в растянутом теле, что же будет, когда эти простодушные, но весьма свирепые люди начнут экзекуцию? Да и как они собираются меня казнить? О, что-то мысли потекли совсем не в том направлении, которое способствует оптимизму... Что, Джерон, страшно? Эээээ... Пожалуй, да. Но боюсь я совсем не смерти. Точнее, не только её. Страшно уходить, не оставляя След. Хотя бы в чьей-то душе... Если бы я был уверен, что кто-то спустя годы будет вспоминать меня — пусть даже ругая — я бы рассмеялся в лицо своему палачу, а так... Нет, только не плакать! А нос уже предательски шмыгает... Я поднял лицо к небу в надежде, что жаркое солнце успеет высушить намечающиеся слёзы до того, как их кто-нибудь заметит. Я не хочу казаться слабым — мне достаточно ощущения, что именно такой я и есть — пусть все вокруг считают, что я холоден, как лёд, и спокоен, как камень... Впрочем, это сравнение неудачное — в ином камне куда больше страсти, чем во мне...

Летнее небо такое глубокое, что взгляд, устремившись ввысь, может утонуть в тёмно-синем океане, по которому лениво скользят белые громады облаков и лёгкие тени птиц. В канун Праздника Середины Лета ты станешь ещё ярче, ещё прекраснее, но я больше не смогу тонуть в твоих бездонных глазах... Как странно: я не люблю синий цвет, но обожаю смотреть на небо. Магрит называла это Парадоксом Упрямого Разума. Интересно, что она имела в виду? Ответа я не узнаю. Да и к чему мне ответ, если я не могу задать вопрос?... Крохотная точка в центре лазурного шатра. Птица? Скорее всего. Только птицы могут чувствовать себя так беззаботно и счастливо, качаясь в ладонях Владычицы Ветров... Наверное, я должен обратиться к богам? Но я не помню ни одной молитвы, и это терзает меня сильнее, чем предчувствие Шага за Порог. Есть ли там хоть что-то? Или, закрыв глаза в последний раз, я окажусь посреди Ничего?

И словно отвечая на мою мольбу, память услужливо подсовывает песню из далёкого детства. Я почти забыл её. Или думал, что забыл... Почему-то Последнюю Песню всегда поёт ребёнок... Тонкий, совершенно бесстрастный голос звенит в сознании...

Караваном отлетевших душ тают в небесах

Грустные облака...

Где-то там, в синеве

Ты летишь, одинок,

В никуда, навсегда,