Черное и черное

Убийца удивилась:

— Кто бросил? Дьявол?

И тут она услышала нечто совершенно неожиданное:

— Ульрих.

— Ульрих? — растеряно повторила Эрта, — куда он меня бросил?

Глаза Ульрике яростно блеснули:

— Не притворяйся! Я знаю, что ты с ним спишь!

Но, она не знала, она только предполагала. Эрта поняла, почему она пришла к ней. Она была безумно влюблена в Ульриха. И Эрта заверила девушку, что не спит с ним. Что было абсолютной правдой, потому что в камере она была совершенно одна. И явных желающих переспать с ней пока не находилось.

Ульрике недоверчиво возразила:

— Но вы были вместе в замке моего отца. И отец сказал, что это ты заставила Ульриха привезти меня домой.

Эрта посмотрела на нее:

— Именно. Заставила. Я умею это делать. Я ведьма. Можешь спросить, у кого хочешь, на выходе из подземелья.

И тут Ульрике сузила глаза и ядовито прошипела:

— Вот ты и призналась!

Эрта улыбнулась:

— Рада была помочь. Но, подписывать ничего не буду.

Ульрике шипела дальше:

— Ты призналась, что спишь с ним!

Эрта опешила:

— Когда это?

Ульрике деловито ответила:

— Когда хотела выгородить его, солгав, что ты ведьма. Это я сказала всем, что ты ведьма. Мой отец, встретив тебя, вообще не хотел с тобой связываться. Но, я сказала ему, что не была без сознания, когда меня убивали. Я сказал ему, что это ты наняла людей, напавших на меня, чтобы меня изуродовали, а ты получила Ульриха. Но, он все равно бросил тебя. И тогда ты подставила его с плащом, и обманом заставила прийти в замок, чтобы его убили.

— Ого, какая ты сказочница, — поразилась Эрта, — а зачем же я тогда убила людей твоего отца, пытавшихся убить его?

— Вот именно, зачем, если ты с ним не спишь? — упорствовала Ульрике.

— Потому что он был один, а их много, а это несправедливо. Любой справедливый воин поступил бы на моем месте также — педагогическим тоном ответила убийца, — разве ты так не считаешь?

— Ну, наверное да, но ты не воин. — презрительно возразила мелкая дворянка.

— Ты так думаешь? — безжизненно произнесла Эрта, смотря на нее сквозь решетку неживыми тусклыми страшными глазами, из которых в этот момент на Ульрике посмотрели мертвые лица всех ее жертв.

Девушка в ужасе отскочила от решетки.

Эрта безразлично продолжила:

— Ты думаешь, меня захочет полюбить какой-нибудь мужчина?

Ульрике в этом начала сомневаться. И задавать дальнейшие вопросы передумала. Она молча зашелестела юбками и удалилась.

Издалека до Эрты донеслось:

— Ты будешь гореть долго! Очень долго! На костре и в аду!

И она чуть не вздрогнула от мистицизма случившегося. Она почувствовала эмоции Ульриха. Он был где-то в двух днях пути от нее. И она очень надеялась, что он проедет мимо. Потому что нечто внутри нее боялось увидеть его еще раз, даже в последний, полагая, что встретиться с ним после того, что было для нее костром, будет для нее адом... Она хотела умереть спокойно.

Эпизод 14

Конец смерти.

Когда он увидел ее, его сердце прыгнуло в груди и стало таким горячим, что он вздрогнул как от ожога. Несмотря на отсутствие мечей и ножей, и распущенные волосы, девушка была вооружена. Он видел, сколько еще на ней надето оружия. Но, она не собиралась воспользоваться им. Она собиралась умереть. Когда-то он очень хотел, чтобы она умерла. Когда-то ему казалось, что он ее почти ненавидел. Но не сейчас. Сейчас он хотел получить ответы на мучающее его вопросы и хотел чего-то еще, что он пока не мог определить. Она шла твердо ровно и безразлично, как всегда грациозно и по-звериному мягко.

Несмотря на плевки и гнилые овощи, которыми кидалась в нее толпа. Трогать ее, даже связанную, боялись, люди чувствовали ее никак не проявляемую опасность. Она шла в этой толпе как тонкий высокий олень, под ногами у которого вертелись тявкающие шавки, не замечаемые им. Даже здесь она не была жалкой. Она никогда не была жалкой, и он все же жалел ее. Ее завели на обложенный хворостом эшафот и привязали к столбу. Она не была отрешенной от того, что происходит вокруг, она спокойно осматривала город, помогла палачу, который не решался касаться ее, привязать ее руки, но никак не реагируя на происходящее с ней. Есть ли у нее нервы, — подумал Ульрих — почему она такая бездушная, черт побери. Даже если ты очень хочешь умереть, у тебя есть что-то с чем хотелось бы проститься в последний момент, но у этой ведьмы, по-видимому, ничего не было. От этой догадки ему почему-то стало ее еще жальче. И отчего то ему показалось, что умирать ей хотелось не очень. Просто почему-то ей это было надо.

И он пытался понять почему. Но, когда огонь начал подниматься к ее ногам по хворосту, подниматься все выше и выше, и он представил картину многих виденных им сожжений, представил, как сейчас вспыхнут серебряные волосы, как белая ровная кожа начнет чернеть и пузыриться, как огонь опалит ресницы, как лопнут и вытекут желтые глаза и, как в конце концов будет пахнуть ее тело, пахнущее обычно полынью и фиалками и каким-то собственным одуряющим запахом, представлять ему больше не захотелось. Ему больше не хотелось думать и понимать. Его тело само стронуло Грома и понеслось к эшафоту, давя толпу конем и прокладывая себе дорогу.

По пути он, наполовину резко свесившись с лошади, подхватил мечом какую-то бадью с мутной жидкостью и, оказавшись возле столба, окатил ею Эрту. Разрубил веревки, которыми она была привязана, и отшвырнул ее в сторону, разрушая место казни мечом, щитом и копытами Грома. Потом он заметил, что Эрта все еще сидит посреди огня. Она не собиралась двигаться с места. Проверим, насколько растягивается ее одежда, — подумал он, — и насколько она прочна. Гром сделал два прыжка и Ульрих схватив Эрту за одежду на спине, направил коня к городским воротам. Растянулась одежда почему-то не намного, и не порвалась. Но девушка, продолжая амплитуду своего движения, движениями тела сделала кувырок через голову, рванувшись и освободившись из его руки, по-кошачьи приземлилась на ноги в стороне. Ульрих подумал о том, как хорошо, что на нем сейчас кольчужные рукавицы. Иначе она оторвала бы ему руку.

Он остановил Грома, взвившегося на дыбы от резкого торможения. Несколько минут они спокойно смотрели друг на друга в суетящейся толпе и дыме пожара, который люди пытались затушить, к площади бежала стража. Он протянул ей руку, приглашая. Она смотрела на него, не отрываясь, потом, на мгновение закрыв глаза, она взяла ее. И, опершись на нее, запрыгнула на Грома, подхваченная и усаженная в седло его руками. Гром копьем летел на выход из города, никто не рисковал преграждать ему путь.

Уехав от города в лес достаточно далеко, он остановил коня. Он сидел, прижимая ее к себе, и ему почему-то не хотелось отпускать ее на землю. Она пахла дымом и гнилью. Он вспомнил, как она пахла раньше, это он помнил очень хорошо все прошедшие дни, несмотря на ежедневное мытье, у него даже чуть не развилась фобия, что так теперь пахнет все вокруг и что он никогда не избавится от этого запаха. Сейчас его не было. И ему почему-то еще сильней расхотелось отпускать ее.

Она нарушила молчание первой:

— Зачем ты это сделал?

— Что сделал?

— Увез меня оттуда.

— Тебя собирались убить.

— Это входило в мои планы.

— Странные у тебя планы.

— Это мое дело.

— Твое, — согласился Ульрих, опуская подбородок к ее волосам. Они были грязными, но все еще мягкими и ему отчего-то очень захотелось прижаться к ним щекой. Но, он не позволил себе этого сделать.

— У тебя ожоги, — заметил он.

— Это не проблема. Я умею лечить.

— Да, я помню, — согласился рыцарь, отгоняя наваждение своего мучения на озере, которое почему-то уже не казалось таким мучительным и, тем более, отвратительным, как ему представлялось раньше. Сейчас произошедшее там вспоминалось им с каким-то тоскливым щемящим чувством. И он не мог объяснить себе, что это за чувство и откуда оно взялось.

Опять наступило молчание. И оно не было тягостным или неловким. Им было приятно молчать. По крайней мере, ему. И, судя по поведению девушки, ей тоже было комфортно молчать рядом с ним. На этот раз его нарушил он:

— Ты хорошо говоришь.

— Я научилась.

— Где? Ты жила в городе?

— На окраине.

— Одна?

— Нет. У меня была семья.

— Вот как, — рыцарь почувствовал, как будто его укололи чем-то холодным где то глубоко внутри. И подумал, что если у нее был муж, то зачем ей нужен был он, и как она объясняла мужу это, и ее долгую отлучку, пока была с Ульрихом?

— Твой муж жив?

— Какой муж?

— Твой.

— У меня нет мужа.

— Значит, он мертв?

— Я никогда не была замужем.

— Ты жила с ним без церковного благословения?

— С кем?

— С мужчиной на окраине.

— С каким? Там было много мужчин.

От неожиданности он чуть не потерял равновесия.

— У тебя было там много мужчин?

Она удивленно развернулась к нему, почти коснувшись его лица своей кожей, и посмотрела на него широко открытыми золотыми глазами. Потом ее взгляд как-то неуловимо выразил ее подозрение в том, что Ульрих идиот, но продержалось оно всего мгновение, после этого исчезло, сменившись выражением какой-то душевной усталости, и она разочаровано отвернулась. Потом спокойно сказала:

— Ни одного. Ни там, ни где бы то ни было еще под этим небом. В этом мире у меня был только один мужчина. И ты знаешь, где и кто он.

— И это совершенно не твое дело. Но, выслушивать твои дальнейшие допросы по этому поводу у меня сегодня нет настроения, — закончила она.

Он не мог объяснить, почему ее слова, пусть и сказанные так оскорбительно, согрели его сердце. И он им верил. И доверчивым человеком он не был.

Он все же спросил, чтобы развеять последние сомнения:

— А как же твоя семья?

— Они просто моя семья. Дети и старики.

— Твои дети?

— Нет, — и добавила, предвосхищая новый вопрос — У меня нет детей. И никогда не было.

Он все-таки задал его, но уже другой:

— Ты ждала меня на дороге, когда мы встретились в первый раз?

Она горько усмехнулась.

— Если бы я тогда знала, что встречу там именно тебя, я бы не пошла по этой дороге.

Так влюблена она в меня или нет, — никак не мог решить Ульрих. Почему-то ему казалось, что ее тело льнет к нему, что ее душа как-то неуловимо тянется к нему. Но она была такой бесстрастной, такой спокойной и такой безразличной.

— Ты говорил с Ульрике. — вдруг сказала она.

— Почему ты так решила?

— Потому что я с ней говорила. И вопросы, которые ты сейчас задаешь, заставляют принять такое решение.

Значит, все-таки эта маленькая лгунья все придумала, с досадой подумал рыцарь. Он не знал, чувствовать ли ему облегчение или огорчение, от того, что ведьма не любит его, никогда не любила и что до первой встречи даже не знала о его существовании. Но, знал, что надо было что-то делать сейчас. Что-то решать с ней, куда-то ее деть. Он не жалел, что спас ее. Он чувствовал, что если бы не спас, то его жизнь стала бы намного тяжелей от груза сознания этого. И он не мог объяснить, почему ему так хотелось, чтобы она жила.

Он спросил:

— Хочешь, я отвезу тебя к семье?

— Нет. Они уже далеко от меня.

И добавила:

— Я обещала позволить себя убить, если их отпустят. Из-за меня могли пострадать они.

Почему-то это больно укололо его. Он тихо сказал:

— Ясно. Но, думаю, 'Я не позволю тебя убить.

И добавил:

— Если они уже далеко, тем лучше. Но, я мог бы не позволить убить и их.

— А я не смогла. И сейчас, наверное, их все-таки попытаются убить.

— Не попытаются, пока ты не знаешь о том, что им угрожают. И не убьют, если ты скажешь мне, где они живут.

— Ты что-то сможешь сделать? После того, как разрушил полгорода, освобождая преступницу?

— Я могу сделать очень многое в любое время.

— Я скажу тебе, где они живут.

И сказала.

Он осторожно снял ее с Грома:

— Не возвращайся в город.

— Не вернусь, — безразлично ответила девушка, чье безразличие было ему, по каким-то неведомым причинам, уже небезразлично.

Да что с ней такое, — думал рыцарь, смотря на Эрту, которая не двигалась с места, изучающе разглядывая Грома, — почему она такая неживая, ведь она могла быть совсем другой. Как тогда, в лесу, иногда. Где ему было одновременно и плохо, и хорошо с ней. И когда он думал об этом, до приезда в этот город, ему казалось, что в тот момент ей тоже было плохо. И ее поведение уже не казалось ему циничным распутством, как тогда. Она не собиралась пользоваться им, она пыталась им себя защитить от чего-то плохого. И если уж от этого чего-то пытается защищаться девушка, убивающая вооруженных мужчин, то это должно быть что-то действительно очень плохое. Он подумал, что возможно, эта догадка вызывает его привязанность к Эрте. Она искала его защиты, но он истолковал это как заурядный мужик. А заурядным он себя считать не привык. И поэтому сейчас пытается компенсировать ей то, в чем он отказал ей, не поняв ее затаенный мотив. Почему-то он вспомнил вкус кроликов, приготовленых и оставленных ему ею. И от этого в нем возникло чувство, убедившее его в том, что он прав. Его влечет к этой девушке, потому что он чувствует вину перед ней, несмотря на то, что по сути был невиновен. Но, быть ему виноватым или не быть, решал только он. И сейчас он решил, что должен о ней позаботиться. Хотя бы потому, что она позаботилась о нем, уходя. Тут он вспомнил, что она забыла там нож, который он теперь всегда носил с собой.

Он вынул его и протянул ей:

— Твой нож. Ты его забыла.

Эрта подняла на него глаза и четко сказала:

— Нет. Он твой.

— Я не забыла, я оставила его тебе, — сочла нужным прокомментировать она.

— Зачем?

— Подарок. Мне так захотелось.

— Странные у тебя подарки.

— Я вообще странная, — объяснила свой поступок девушка.

— Это точно, — согласился он, и спросил:

— Куда ты пойдешь?

— Еще не знаю.

Он медлил уезжать. Он чувствовал, что сказано не все. Ни им, ни ею.

— Почему?.. — вдруг, тихо спросила она, — оборвавшись на паузу, как будто не могла решить нужен ли ей его ответ, продолжать свой вопрос или нет.

— Что почему? — не оставляя ей времени передумать, спросил Ульрих.

— Почему ты не позволишь меня убить?

— Еще не знаю, — ответил рыцарь, пытаясь определить, солгал он или нет.

Она не возражала такому объяснению. И они опять замолчали. И опять ее голос нарушил тишину:

— Прости меня.

— За что?

— За лес.

— Это было давно. Тебе было плохо.

— Да.

— А теперь?

— Теперь не плохо.

И тут он решился:

— Знаешь, наверное, я тебя все-таки не прощу. Пока ты не ответишь на мои вопросы.

— Задавай. — согласилась она

— Кто ты?

— Эрта, убийца.

— Это я уже понял. Откуда ты, из какой страны?

— Ты не понял. Убийца это не определение в моем мире. Это профессия. И профессия