Право на одиночество

И тут я взорвалась. Я так разозлилась, что даже в глазах помутилось.

— Ты, — я ткнула пальцем в монитор, — если ты в своей жизни ни разу не совершал честных, благородных, великодушных поступков, если ты никогда в своей жизни не был никому благодарен настолько, чтобы ради него отказаться от чего-либо... Даже если это что-то сулит тебе славу и деньги — то при чём здесь я? Почему ты меня в чём-то обвиняешь? Ты считаешь, что я отказалась от должности только потому, что мне нравится Громов? Но какой в этом смысл?! Я не вижу связи!

— Пчёлка, не сердись, — Антон пошёл на попятную.

— Нет, я буду сердиться! Антон, я знаю тебя с института, и ни разу — ни разу за эти пять лет! — я не видела, чтобы ты просто и бескорыстно помог кому-то. Ты всегда только берёшь, но никогда не отдаёшь. Ты сам говорил мне, что у тебя нет друзей. Ты не догадываешься, почему? Невозможно всё время что-то брать у других людей и при этом никогда ничего не давать им взамен! Игры в одни ворота не бывает, Антош!

Он смотрел на меня сверкающими от гнева глазами. Кажется, если бы нас не разделяли тысячи километров, я бы сейчас схлопотала по полной.

— Мы поэтому с тобой и подружились.

— Почему? — спросил Антон сквозь зубы.

— Потому что я всегда только отдаю, но никогда не беру. А ты только берёшь, но никогда не отдаёшь.

Молчание. Такое страшное, такое... господи, что же я сделала?..

— Тогда почему ты не отдалась мне, Наташ? — спросил Антон, как-то странно ухмыляясь. — Почему?

Боль разлилась по всему моему телу, проникла в каждую клеточку, в каждый атом. Господи, как больно...

— Потому что я ещё не окончательно потеряла саму себя, — прошептала я, отключая скайп. Бросилась на диван, к Алисе... и разрыдалась.

Слёзы текли и текли, обжигая мои щёки. Я даже не могла понять, почему плачу... Сквозь рыдания я слышала, что звонил скайп, потом мобильный телефон, потом городской... Примерно через час всё смолкло.

Медленно, как во сне, я подошла к мобильному телефону. 88 вызовов — боже... И только одно смс-сообщение.

"Пожалуйста, не плачь, пчёлка. Я этого не заслуживаю".

Слёзы потекли вновь, на этот раз принося облегчение.

— Прости меня, Антон, — прошептала я. Теперь я понимала, почему плачу... Всё, что я сказала другу, было правдой, и я отлично понимала это. Но она причиняла ему боль. Боль настолько сильную, что он едва мог говорить.

Я чувствовала его боль. И сгорала от стыда, потому что если бы не вопрос про Громова, я бы никогда не сказала Антону этой правды...

Я действительно считала его эгоистом — всегда.

Но это не мешало мне любить его...

В субботу Антон не звонил и не писал. Сама я боялась что-либо ему написать... Но в вечером я всё-таки не выдержала, и перед тем, как лечь спать, открыла электронную почту и набрала:

"Антош!

Пожалуйста, прости меня. Я не собираюсь говорить тебе неправду и уверять, что я не думаю всего того, что сказала.

Просто хочу сказать, что люблю тебя таким, какой ты есть.

Ты — мой самый лучший друг, не считая Ани. И я люблю тебя вместе со всеми достоинствами и недостатками.

Твоя пчёлка".

Теперь писать "люблю тебя" мне было совсем просто. Раньше я бы в жизни не написала это словосочетание Антону... но когда речь идёт о дружбе, слова "люблю тебя" принимают другой смысл и другую ценность.

Будильник прозвенел в четыре утра. Уже в пять я садилась в такси, чтобы полшестого быть во Внуково. Наш самолёт улетал в семь тридцать.

На входе в терминал столкнулась с Громовым. Он нёс с собой только небольшую сумку в качестве ручной клади. Увидев, что у меня только рюкзак за спиной, Максим Петрович явно удивился.

— Доброе утро. А это весь ваш багаж?

— Ну да. А что?

— Просто у женщин обычно больше вещей... — Громов даже немного смутился. — У меня жена и дочки вечно с собой берут каждая по целому чемодану.

Я пожала плечами и направилась к стойкам регистрации.

Дальнейшие события я помню довольно смутно — очень хотелось спать. Мы с Громовым зарегистрировались на рейс, прошли досмотр... оказалось, что на этом самолёте едут все наши — в очереди я заметила нескольких заведующих редакциями и менеджеров отдела маркетинга.

Примерно в семь утра мы наконец вошли в самолёт. Последние полчаса я изнывала от скуки, рассматривая элитный алкоголь и духи в "duty free".

— Вы ничего не купили? — спросил Максим Петрович, когда мы с ним встретились перед посадкой на рейс. Я покачала головой.

— Нет, духами я не пользуюсь, а пью настолько редко и мало, что не вижу смысла тащить с собой в Италию, а потом и обратно, алкоголь... Одежда и аксессуары меня и подавно не интересуют.

— Вы всё-таки удивительная женщина, — рассмеялся Громов.

Мне досталось место у окошка. Это было замечательно — я всегда любила смотреть в иллюминатор на далёкую землю, маленькие дома, дороги, крошечные машинки...

Пока я предавалась мыслями о красоте во время полёта, у Максима Петровича зазвонил телефон.

— Алло. Да, цветочек?

Меня покоробило. Терпеть не могу, когда мужчина разговаривает со своей женой при посторонних и называет её "киса", "солнышко", "цветочек"... Так что авторитет Громова в тот момент в моих глазах сильно упал.

— Нет, я ещё не взлетел, если бы взлетел, ты бы не смогла до меня дозвониться, — странно, неужели его жена такая глупая... — А ты чего не спишь, цветочек? Давай, ложись, а то ведь тебе завтра в школу топать. Я позвоню, когда прилечу в Болонью.

Оп-па! Я поторопилась. Кажется, это его дочка.

— Извините, — Громов улыбнулся и убрал телефон, выключив его перед этим. — Моя младшая звонила...

— Как зовут ваших дочек? — с интересом спросила я.

— Старшую Анжеликой, — вздохнул Максим Петрович. Я удивлённо на него посмотрела. — Да, я знаю, имя то ещё... Но жена настояла, ей оно почему-то нравится. А младшую дочь зовут Алисой. У нас странно получилось — старшая дочка больше похоже на жену, и внешне, и по характеру. А вот младшая — просто вылитый я. Она от меня не отлипает, когда я дома, — Громов так нежно улыбнулся, что мои губы тоже начали растягиваться в улыбке. — Так и ходит хвостиком. Книжки любит — жуть! Как и я, собственно... Вот, смотрите.

Максим Петрович достал из сумки бумажник и вынул из него фотографию. На снимке девочка лет семи сидела на кровати, заваленной книгами, и с увлечением читала одну из них.

— Это седьмой день рождения Алисы, — с ласковой улыбкой Громов протянул мне фотографию. — Я тогда ей двадцать пять книг подарил...

— Ух! — только и могла сказать я, рассматривая фотографию. Девочка на ней действительно была похожа на моего начальника как две капли воды. Думаю, с возрастом это сходство будет только увеличиваться.

— Да, она была очень рада. Лика, моя старшая дочь, не любит читать, как и жена. Алису же от книг за уши не оттащишь. Я тоже был таким в её возрасте, радовался только, когда мне книжки дарили.

Я отдала фотографию Громову и, улыбнувшись, сказала, посмотрев ему в глаза:

— У вас прекрасная семья, Максим Петрович. Я вам даже немного завидую.

— Завидуете? — он удивился. — Чему же?

— Это замечательно, когда есть дети. И заботливые родители... — добавила я еле слышно.

Несколько секунд Громов молчал, разглядывая меня. А затем спросил:

— Наташа, вы на самом деле не жалеете, что отказались от должности?

— Нет, Максим Петрович, — я покачала головой. — И, в конце концов, это не должность красит человека, а человек — должность.

— Хорошо сказано...

— А то. Так говорил мой отец.

Громов, кажется, хотел что-то спросить, но мы начали взлетать. И меня, и его припечатало к креслу. Гудел двигатель, мы набирали скорость, уши закладывало... И наконец я заметила, что земля отдаляется от нас. Всё мельче и мельче становились деревья, дороги, дома...

— Сколько нам лететь? — спросила я.

— Чуть больше трёх часов.

— Тогда я немного посплю, если вы не возражаете.

— Нет, конечно, — улыбнулся мне Громов. Я опустила своё кресло и, откинув голову, закрыла глаза.

Сон не шёл. Пришла лишь полудрёма — странное состояние, когда ты и не спишь, и не бодрствуешь... В таком состоянии я всегда вижу много картин — то из недавно просмотренных фильмов или прочитанных книг, то из прошлого...

В этот раз меня посетило моё далёкое прошлое. Я увидела свою маму и себя.

Мы сидим на одуванчиковой поляне, залитой солнцем. Мама плетёт мне венок и, одев его мне на голову, смеётся.

Мою маму звали Лизой. И чем старше я становлюсь, тем больше делаюсь похожей на неё. Особенно с тех пор, как похудела... Я стараюсь меньше смотреться в зеркало, чтобы не видеть там своё отражение с её лицом. Те же кудрявые тёмные волосы до середины спины, те же пухлые губы, тонкий нос, большие голубые глаза... Только мои — печальные, а у мамы они были весёлыми.

Её серебристый смех, не утихая, звучит у меня в ушах. Я почувствовала, как сжалось сердце. Мама, милая моя, как же я по тебе соскучилась...

Следующая картина. Я, заплаканная, сижу у неё на коленях. Мне пять лет, пару недель назад я начала ходить в детский сад. Мама берёт моё лицо в ладони и, смотря в глаза, спрашивает:

— Что случилось, цветочек?

И я, с разрывающимся от обиды сердцем, рассказываю, как меня обижают в детском саду. Как мальчики называют толстой коровой и дёргают за косички, а я плачу и прячусь от них в туалете...

Все эти детские проблемы некоторым взрослым кажутся нелепыми и смешными. Мои проблемы никогда не казались ерундой моей маме. И она права — может быть, они и маленькие, если взглянуть на них с высоты взрослого человека, но любому ребёнку эти проблемы причиняют невыносимую боль. Они разрывают душу на части.

— Цветочек, — говорит мама, смотря мне в глаза, — почему ты не ответишь своим обидчикам тем же? Если я, скажи, толстая, то ты — очкарик, рыжий или глупый...

— Я не могу, — я мотаю головой, — им же будет больно!

Я даже тогда наглядно следовала заповеди и подставляла вторую щёку. Мысль о том, что я могу кого-то обидеть, причиняла мне не меньшую боль, чем насмешки сверстников.

— Тогда послушай, — мама очень серьёзна, — они обижают тебя, потому что ждут твоей реакции — твоей обиды и слёз. Если ты будешь показывать им, что тебе безразличны их слова, они отстанут. Просто улыбайся, Наташа. И никогда, никогда не плачь при чужих людях! Твои слёзы могут видеть родные, но чужие — никогда. Запомни это, держи голову прямо и улыбайся. Помни, у некоторых людей оружие — это колкие слова, а у тебя этим оружием будет улыбка.

Я слушаю и запоминаю. И с тех пор всегда следую совету мамы...

Постепенно меня перестали дразнить в детском саду, а затем и в школе. Я научилась улыбаться и держать голову прямо, даже когда в груди бушует пламя обиды, а в глазах закипают слёзы.

— Эти слова отскакивают от тебя и ударяют в твоих обидчиков, доченька. Они не приносят вреда тебе, но ложатся камнем на души тех, кто пытается тебя обидеть. Помни об этом и пожалей их — они не ведают, что творят.

Только благодаря маме я поняла всю глубину бескорыстной жертвенности — когда я, улыбаясь, не отвечала на злые слова, мне казалось, что на мою душу в этот момент проливается чудодейственный бальзам. И когда позже я не отказывала в помощи своим обидчикам, то понимала, что поступаю правильно, и чувствовала себя... чистой.

Но всё это было сложно. Сложно в пять лет научиться прятать слёзы и улыбаться, когда тебе хочется убежать и забиться в угол.

— Ты должна быть сильной, девочка моя, — твердит мне мама, прижимая к себе. Я повторяла это позже миллионы раз, как заповедь...

Быть сильной, быть сильной... Что мне ещё оставалось?

Теперь я вижу себя в шестнадцать лет. Я, в шикарном синем платье, которое мама сшила сама, получаю школьный аттестат. И среди моря лиц я различаю только два — лица моих родителей. Их широкие, радостные улыбки, полные гордости глаза...

Получив аттестат, я бросаюсь к ним и, подбежав, обнимаю обоих широким жестом. От мамы пахнет персиками, её кудрявые волосы щекочут мне нос, а отец, как всегда, надушился своим любимым одеколоном, который я так ненавидела тогда и по которому так скучала теперь.

— Мы так гордимся тобой, дочка, — слышу я его голос у меня над ухом. Радость искрится во мне, как хорошее шампанское. Подобных чувств я не испытывала очень давно...

Мне двадцать, мы с родителями отдыхаем на море. Отец быстро-быстро плывёт вперёд, к буйкам, а мы с мамой, раскинув руки, качаемся на волнах... Ласковое солнышко греет моё лицо и плечи, и кажется, что этот покой никогда не кончится.

Если бы я знала тогда, что спустя несколько месяцев у меня не будет больше родителей...

— Наташа, — услышала я тихий голос Громова, — что с вами?

Открыв глаза, я осознала, что одновременно улыбаюсь и плачу. Маленькая слезинка прочертила влажную линию на моей щеке и, спустившись к шее, затерялась в кудрявых волосах.

— Ничего, — я улыбнулась и смахнула остатки влаги с ресниц, — дурной сон.

Максим Петрович обеспокоенно смотрел на меня. Но, к моему удивлению, он не стал расспрашивать.

— К нам приближаются стюардессы с тележками. Вы будете что-нибудь пить?

— Да, — я откинула столик, — и есть тоже.

Кормили в этом самолёте вполне сносно. А уж по сравнению с моим обычным завтраком всё было вообще почти как в ресторане.

— Может, вина? — предложил Громов.

— Нет, спасибо. Иначе я усну и не смогу выйти из самолёта в Болонье. Кстати, вы мне так и не рассказали, с кем мы будем встречаться на выставке. Должна же я подготовиться!

— А-а-а, — махнул рукой Максим Петрович, — на месте расскажу, не хочу сейчас забивать голову себе и вам. Всё равно от этого ничего не изменится. Вы, кстати, взяли с собой мазь от синяков?

— Ой... — я хлопнула ладонью по лбу. Н-да, это называется: а слона-то я и не приметил! Как можно было забыть такую важную вещь...

— Не волнуйтесь, — Громов ухмыльнулся. — Я взял на всякий случай. Подумал — вдруг вы забудете...

От удивления я раскрыла рот. Вот теперь я позавидовала его жене и дочкам...

— Максим Петрович, спасибо огромное. Я ваша должница.

— Посмотрим после выставки, кто чей должник, — пробормотал Громов. Что-то в тоне его голоса мне совсем не понравилось...

Ещё через полтора часа мы наконец приземлились. Включив телефон, я обнаружила на нём 10 пропущенных вызовов от Антона. Да-а-а... И как мне ему перезванивать? Так все деньги улетят к чертям... Разговор вряд ли будет коротким.

— Максим Петрович, а в гостинице есть бесплатный вай-фай?

Я ничуть не удивилась, когда Громов кивнул — всё-таки пять звёзд, не сарай какой-нибудь.

— Может, они ещё и компьютеры напрокат дают... — размечталась я.

— Зачем? — с удивлением в голосе спросил мой начальник.

— Мне позвонить нужно... С телефона дорого, я хотела через скайп.

— Приедем в гостиницу, возьмёте мой планшет.

Нет, мне положительно нравилось "путешествовать" с Громовым. Какой предусмотрительный мужчина! И мазь от синяков, и планшет...