Часть первая. Внучка бабы Яги

— Михай, бери ее в седло, нам нужно спешить.

Мне показалось, или толпа испуганно ахнула, когда малорослый вояка стал подступаться ко мне, широко разведя руки? Ага, держи карман шире! Таким манером можно курей ловить, а не взбалмошных девиц на коня загонять.

Я отпрыгнула, сбив одного из стрельцов. Воришка, почуяв послабление, рванулся изо всех сил и юркнул в толпу. Народ улюлюкал, подбадривая то ли меня, то ли служивых, преследующих беглеца, то ли неловкого романина. А я повела себя точно как всполошенная наседка — носилась на свободном от зрителей пятачке, пытаясь протиснуться на волю, вырваться, убежать. Только что не кудахтала. Противный Михай следовал за мной по пятам, выкрикивая романские ругательства. Затылок обожгла острая боль — то противник схватил меня за косу. Я взвыла и послушно последовала к лошади. Вот уж отольются кому-то мои злые бессильные слезы! Уже с седла я попыталась пнуть дружинника и чудом заехала ему в ухо под радостный гогот толпы. А правду говорят — сладка отместка. Думаю, если б не зрители, быть бы мне нещадно битой униженным малоросликом. Усевшись позади и придерживая меня за талию, он зло прошептал:

— Как господарь с тобой натешится, себе заберу. Если что останется...

— Если что от князя останется, забирай, — великодушно согласилась я.

— Вот ведь девка — огонь! — прокричал кто-то из толпы. — Ты покажи тем вахлакам, где раки зимуют!

— А если заобижают, сразу по сусалам! Знай, стало быть, наших!

Как все-таки переменчива толпа — то "ведьма романская", то своя в доску. С такими вот напутствиями я в дорогу и отправилась. Мы с моим невольным попутчиком оказались где-то в хвосте колонны. Со своего места мне было видно только черную спину князя, возглавлявшего отряд. Одной рукой Михай удерживал поводья, другой намертво вцепился мне в бок, сам молчал, только сопел обиженно. Когда мы проезжали рыночную площадь, я попыталась высмотреть кого-то из своих. Жадно искала взглядом каланчу Зигфрида или мощного Ванечку, пробирающегося с дядюшкой на пузе через торговые ряды. Все было напрасно.

На центральной площади тоже толпился народ. То ли тут всегда так, то ли по случаю представления женихов зрители набежали. На лобном месте глашатай надрывается, охрип совсем — видно не в первый раз за сегодня княжий указ зачитывает:

— И сим высочайше повелеваю...

А ведь интересно, ёжкин кот! Это ж получается, я в самом центре событий нечаянно оказалась. Вот так прям и вижу: годков эдак через пятьдесят я, седая согбенная старушка, рассказываю внучатам, как сама лицезрела выбор женихов. А внучков я планирую где-то с десяток минимум — чем больше слушателей, тем бояну приятственней. Эх, дожить бы!

Движение нашей колонны слегка замедлилось. Судя по всему, мы направлялись во внутренний двор княжьего терема. Ну да, это ж не какой-нибудь Петька с Залещиков на печи свататься прикатил, а сопредельный князь в гости пожаловал. И чего мне это внутрь совсем не хочется?

— Слышь, паря, — решила я замириться с обидчиком. — Может, отпустишь меня по добру по здорову? Знак свой нагрудный князь возвернул... Пощади девицу, мил человек.

Михай только хрюкнул глумливо мне в затылок:

— Тоже девица выискалась! Кошка ты дикая...

По шее под волосами пробежал морозец. Да никак мой охранник с поцелуями пристроился! Я уклонилась и зашипела:

— Не замай! Совсем стыд потерял?

— А знаешь, как мой господин поступает с непокорными? — мечтательно проговорил Михай, перехватывая меня так, что хрустнули ребра. — Он посадит тебя на цепь, пока не станешь мурчать, как домашний котенок.

— То-то у вас, романцев, игрища затейные, — трепыхалась я. — Да только на любую цепь кусцы сыщутся!

И тут я высмотрела свое спасение. Из толпы на меня пялились хитрые глазищи давешнего воришки. Пацан вовсю пытался привлечь мое внимание, семафоря из-за толстого бока какого-то купчины. А чего, можно попробовать.

— Насильничают, люди добрые, — уверенно завела я во весь голос, засаживая Михаю локтем в живот.

Дружинник удивленно охнул, разжав на минуту тиски рук. А мне только того и надо было.

— Речами непотребными меня, невинную девицу, смущать вздумал, — орала я, спрыгивая с коня. — А еще за причинное место щипался! Показать?

Толпа предвкушающе застыла, когда я, путаясь в полах, стала задирать свой зипун. Михай соскочил следом, выхватывая из-за пояса нагайку. Это он зря. Не любят у нас в Рутении, когда баб бьют. А пуще всего сами бабы такого не потерпят. Поэтому малорослик сперва схлопотал лотком от разносчицы, потом увернулся от прямого удара в голову корзиной, которым его попыталась наградить пожилая горожанка. Свист нагайки захлебнулся — выбили у воина его оружие. А дальше случилась куча мала. Визг, крики, ошметки во все стороны. Да, такие здесь женщины — и коня на скаку остановим, если надо будет, про горящие избы я вообще молчу — войдем и не заметим.

Кто-то схватил меня за рукав и потащил прочь от потасовки. Улочки, переулки, чужие захламленные дворики мелькают, будто кто-то книжку с картинками наскоро перелистывает. Уф, кажись, все. Пытаясь отдышаться, я прислонилась к дощатому забору.

— Глеб, — протянул руку воришка.

Ну надо же, какие имена знатные у столичных крадунов, любому боярину впору.

— Лутоня, — ответила я солидно, сжимая ледяную ладонь.

Парнишка откинул волосы со лба.

— Так это... Пошли, дело тут есть.

— Прощенья просить не будем?

— За что? — ощерился пострел. — За покражу? Так то работа у меня такая, как говорится, ничего личного.

Я пару мгновений подумала и коротко без замаха заехала Глебу в зубы. Сразу полегчало.

— Натура у меня такая, — сочла нужным пояснить, с удовольствием наблюдая, как тот схватился за лицо. — Обязательно надо на ком-то отыграться.

— У-у-у, ведьма! — парень сплюнул себе под ноги кровавый сгусток.

— На правду не обижаюсь. Теперь мы квиты, проваливай. Если б не ты, моих неприятностей было бы ровно вполовину меньше.

Шаромыжник потирал подбородок и выпускал носом пузыри, но не уходил.

— А ты в личинах мастерица? — спросил, заискивающе заглядывая в лицо.

— А то, — подышала я на костяшки пальцев.

Ёжкин кот, холодно-то как. И главное — всю экипировку в своих кувырканьях посеяла. Где мои рукавицы справные, и шапчонка, мехом отороченная? Ау! Нетути. Эдак я при следующем кульбите и последней одежи лишусь. Я поднатужилась, сплетая морок из стелящейся поземки, случайных солнечных зайчиков, отбитых оконными стеклами, и серых теней, клубящихся в ближайшей подворотне. Бабушка могла бы мной гордиться. Притом, что нити судьбы мне неподвластны, справилась я неплохо. Восхищенный возглас Глеба был тому подтверждением. Я повела плечами, привыкая к старой личине, и спросила ломким мальчишеским голосом:

— Глянь, щербинка у меня на переднем зубе имеется?

Собеседник кивнул. Ну значит, признают меня на постоялом дворе. Надо бежать к нашим, авось гуртом придумаем, что дальше делать да куда скрыться.

В начале улицы появилась фигура прохожего. Глеб засуетился, толкнул одну из досок забора. Та со скрипом отошла, и воришка юркнул в образовавшуюся щель, поманив меня за собой. В таких местах я еще не бывала. Этот дом был заброшен много лет назад, слепые покосившиеся окошки и облупившиеся стены были тому подтверждением. Под ногами хрустел хозяйственный мусор — рассохшиеся дверные рамы, мебельные деревяшки, осколки посуды. Усталость навалилась неожиданно — видать, кураж отступил, оставив после себя пустоту. Эх, сейчас бы к бабушке в Мохнатовку, прикорнуть под теплый печной бочок, взвару сладенького похлебать... Опасаясь пропороть себе ногу каким-нибудь ржавым гвоздем, я пробиралась через эти рукотворные курганы. Мы уселись на крыльце, укрывшись от ветра. Внутрь руины я решила не соваться, не хватало еще, чтоб перекрытие какое на головушку упало. И так вон перед глазами все кружится, да и тошнота подступила — видно, дорого мне последняя волшба далась.

— Куда ты меня привел?

— Схрон у меня тут, — пояснил суетливо мальчишка. — Сейчас, переждем чуток, а потом к нашим тебя отведу, надо ватагЩ объяснить, чего без крама возвернулся.

— Да ты, оголец, совсем ополоумел? — уперла я руки в бока. — Мало того что обворовал меня, так я еще и перед начальством тебя защищать теперь обязана? Или ты надеешься, что я с тобой на дело пойду? То-то тебя ведовство мое зацепило! Для того и от дружинников спас?

— Тебе жалко, да? — всхлипнул воришка. — Сама то не без греха... А у меня, может, последняя проба была, выгонит меня атаман не поморщится.

Пацан широко по-лягушачьи открывал рот, по лицу бойко катились горошины слез.

Да уж, положеньице. По уму-то, конечно, надо было гордо удалиться, оставив воришку самого разгребать свои неприятности. Только когда это я по уму поступала? Чего-то так сразу и не упомню.

— А ты значит в воровском деле новичок?

— Деревенский я, — всхлипнул Глеб. — Папка с мамкой в том году померли от черной хвори иноземной. Хату-то нашу вещуны спалили, чтоб дальше зараза не пошла. Я в клетушке за банькой в беспамятстве лежал, меня и не заметил никто. Как жар спал — выполз на свет, а на месте дома — пепелище. Поначалу по дорогам скитался, хотел на каком-нибудь хуторе помогать устроиться, да какой из меня работник. Вот так вот до столицы и дошел.

Я еще раз внимательно всмотрелась в собеседника. А ведь не врет — лицо густо усыпано оспяными шрамами. Настолько густо, что я их сперва за веснушки приняла. В рубахе пацан родился — мало кто после такой болезни выживает, а уж не слепнут вообще единицы. Как же ему помочь? Ведь даже если я из своих невеликих запасов я денежек ему отсыплю, ни к чему хорошему это не приведет. Подельники же отберут, еще и прибьют для надежности.

— Слушай, — решила я. — Нечего тебе в банду возвращаться. С твоим счастьем уже через седмицу без рук останешься.

— Куда ж деваться? — с надеждой спросил мальчишка.

— Со мной пойдешь, а там решим к какому делу тебя можно приспособить. Знаешь Антипов постоялый двор у рыночной площади?

Глеб кивнул.

— Если разделимся, двигай туда, спросишь швабского барона фон Кляйнерманна, скажешь, что от меня...

— Барона!.. — присвистнул пацан восхищенно. — Полюбовник твой что ли?

— Вот ведь поганый у тебя язык, — отвесила я огольцу подзатыльник. — Друг то мой, друг и соратник. Даже если со мной что случится, он тебе поможет.

— Дружинников романских боишься?

— Не боюсь, а опасаюсь. Чует мое сердце, не оставит меня Михай так просто...

За забором послышался скулеж, будто кобель какой с прогулки во двор просится. Я вскочила и привычно начала ворошить мусор в поисках хоть чего-то, что могло сойти за оружие. Ёжкин кот, жива останусь, обязательно в обычай возведу ножичек за голенищем таскать. На такой вот аховый случай. Глеб наблюдал за мной со все возрастающим недоумением.

— Ты чего кипешишь? Это ж собаки бродячие — их тут с десяток обретается.

— Неужто в твоем селе про драконью стаю слыхом не слыхивали?

— Вовкудлаки! — ахнул Глеб, совсем с лица спав от испуга. — По следу нашли... Драться будем?

— А то,— воинственно потрясла я в воздухе черенком от лопаты. — Ты давай, мчи к моим друзьям, а я тут сама управлюсь. Другой-то ход какой знаешь?

Мальчишка, успокоенный моим уверенным тоном, кивнул:

— Ну держись тут, Лутоня. Подмога скоро будет.

И только я его и видела. Держись... Ага, как же! А покусают, буду на полную луну выть да коров до смерти драть. Охохонюшки... И за каким драконом я мороком баловалась? Во-первых, бесполезно, запах-то свой я изменить не смогу; а во-вторых, сил потратила уйму, и, как теперь выясняется, все зря. Но оставлять на прикрытие пацана, а самой бежать — вообще глупо. Ищут-то меня, за мной и в погоню бросятся.

Я подняла лицо к небу, вдыхая полной грудью, готовясь дорого продать свою свободу. Холодное зимнее солнышко, будто в щеки расцеловало меня, бедовую. За спиной раздался грохот. Деревянная вывеска сорвалась со стены и спланировала прямиком мне под ноги. Хорошо еще саму не пришибла. Без особого любопытства я на нее взглянула. Крученые червячки буковок никак не хотели складываться во что-нибудь понятное. Но чуть ниже иностранной надписи обнаружились привычные рутенские письмена. То, что мне удалось разобрать, повергло меня в ступор. И поэтому, когда во двор, отодвинув знакомую доску и громко принюхиваясь, протиснулся потрепанный Михай, активного сопротивления он не встретил. Я просто разревелась, бросив в его сторону так и не пригодившееся мне оружие.

Глава 7

О вреде зеленого змия, тяжких последствиях пьянства и о... шахматах

На златом крыльце сидели:

Царь, царевич, король, королевич,

Сапожник, портной.

Кто ты будешь такой?

Считалка

Я была пьяна. В дугу, в зюзю, в стельку, в хлам, вдребезги, вдрызг, вдупель, до зеленых дракончиков, мертвецки, очень. Остановившимся взглядом буравила черно-белую полированную поверхность столика, за которым мы с моим охранником устроились топить во хмелю мое большое горе. А чего такого? Нешто не могу перед смертью княжьих напитков испробовать? Как выяснилось, очень даже могу. И четвертая бутыль с тягучим медвяным вином была явно от лукавого. Но в этом я ни в жизнь никому не признаюсь, тем более служивому вовкудлаку.

Да-да, перевертыш без лишних разговоров увел меня от развалин элорийской эмбахады — от моей последней надежды на счастливую привольную будущность, в княжий терем, в покои ненавистного валашского господаря. Я даже не пикнула ничего супротив, когда он втолкнул меня в светлую, богато обставленную горницу и запер дверь изнутри. Такой ступор со мной приключился. А вот интересно, неужели студент мой драгоценный знал про то, что ни посольства, ни портала в Стольном граде уже давненько нет? Неужели сознательно все это время он вел меня в никуда? А смысл? То, зачем начальство направило его в Рутению, барон получил. Если уж я в тягость бравому швабу, что ему мешало оставить меня в любой придорожной харчевне, в любой замшелой деревеньке, встретившейся на нашем пути? Хотя... На первом же людном привале нас подобрал воевода. При таких раскладах побег Зигфрида становился вовсе невозможным. Эх думы мои думушки... Сейчас бы с Иравари пошушукаться, совета мудрого попросить. Да осталось мое блюдце непростое на постоялом дворе вместе с другими волшебными побрякушками в сумице.

— Ну и чего так убиваться? — успокаивал меня Михай, сидя через стол на лакированном табурете с ажурными ножками. — Подумаешь, в университет свой великий не попадешь! Была б моя воля, вообще бабам учиться запретил бы.

— Да ты этот... — я пощелкала пальцами, вспоминая мудреное слово, — женоненавистник ты! Вот.

— Неправда, — не согласился солдат. — Я баб люблю. Особенно после долгого похода...

— Все вы такие-е-е, — начала я опять реветь. — Мы вам только для этого дела и нужны; ну, может, еще щи варить и детей рожать. А мы, может, такие же люди, как и вы, мужики.

Михай протер порядком осоловевшие глаза: