Естественно, при малейшей возможности, он бросал все и несся сломя голову в Ригу. Супруга также, неоднократно навещала его, но даже, несмотря на это, встречаться чаще, чем два-три раза в месяц, не получалось. Примерно через полтора года, после его переезда в гарнизон, Инга объявила, что она беременна. Шувалов был счастлив. Скорее всего, это, так или иначе, должно положить конец их раздельному проживанию. Потом наследник, (а Славка не сомневался, что родится сын) — это было так чудесно, что не в силах сдержаться, он закружил Ингу по комнате. Когда Шувалов снова поставил ее на пол, девушка мягко отстранилась, и немного подумав, бросила странную фразу: 'Впрочем, еще посмотрим...'
Славка тогда не обратил внимания на ее слова и на то, что жена, как будто ждала от него совсем другой реакции. Он просто летал на крыльях. Его разумная мама, после получения известия, что-то быстро подсчитала в уме и осторожно спросила:
— Славочка, а ты абсолютно уверен, что это твой ребенок?
Сын побледнел и отрезал:
— Все дети, которых рожает моя жена — мои дети!
Мама только молча покачала головой.
Шувалов, через день уехал назад в часть, мечтая, как будет играть с сыном в футбол и запускать воздушных змеев, а на следующий свой приезд узнал, что ребенка больше нет. Инга сначала долго выкручивалась, говорила, что просто ошиблась, поторопилась сказать ему. Однако, в конце концов, призналась, что сделала аборт. Славка был вне себя от ярости — избавиться от ребенка, даже не посоветовавшись с ним! Тогда, первый раз в жизни, Шувалов ударил ее. В ответ Инга закричала, что он полный идиот и ничего не понимает. Ведь она сделала это для его же собственной пользы и теперь никогда не простит. В это время Славка был уже на лестнице. Трещина между ними стремительно расширялась, угрожая перерасти в глубокую пропасть.
Стараясь унять душевную боль, Шувалов стал больше внимания уделять службе. К счастью, здесь все складывалось лучше некуда. С самого начала его направили в ТЭЧ полка. Вскоре, благодаря своим способностям, он, практически вместе с погонами старшего лейтенанта, был продвинут на должность замначальника. Его непосредственный начальник, капитан Колесников, имел сильно волосатую руку, на уровне командования ВВС Прибалтийского Округа. Поэтому Слава понимал, что тот здесь долго не засидится, освободив свое место для него. Перед Шуваловым открывались перспективы неплохой и вполне заслуженной карьеры.
С Ингой, после того злополучного вечера, прежние отношения установить не удалось. Славка, как раньше, приезжал, правда, уже намного реже. Они делали вид, что ничего не произошло, даже продолжали спать вместе, но оба чувствовали холодок отчуждения, идущий друг от друга. Шувалов утешал себя, что время лечит и не такие раны и, конечно же, у них еще будут дети. Однако в ответ на эти самоутешения, он постоянно слышал рассказы друзей, что Ингу видели (Рига — город маленький), то в одном ресторане, то в другом, и все время в сопровождении разных мужчин. Слава посылал всех подальше, говоря, что это не их дело. Но куда деваться от себя самого? Себя самого то не пошлешь!
Сколько веревочке не виться, а конец все равно будет. Все произошло, как в пошлом анекдоте. Однажды Шувалов приехал в будний день и поздно ночью — хотел сделать сюрприз. Любой умудренный жизненным опытом мужик сказал бы ему: 'если хочешь, чтобы жена встречала тебя с новой прической, ужином на столе и бутылкой в холодильнике — позвони заранее. Если хочешь сюрпризом, что ж будет тебе сюрприз'. Господи, да когда он с кем в жизни советовался!
Славка открыл дверь в их рижскую квартиру и зашел в прихожую. В квартире царила полная тишина. Сначала Шувалов решил, что никого нет дома, удивляясь, где же может быть Инга в столь поздний час. Он зажег свет, снял куртку, потом пошел по направлению к спальне и замер на пороге, как вкопанный. В полумраке комнаты прекрасно различалась светлая головка его жены, уютно примостившаяся на чьей-то мощной волосатой груди. Оба безмятежно спали. Славка схватился за косяк двери, чтобы устоять на ногах. Через доли секунды внезапная слабость сменилась вспышкой ярости.
Абрек кинулся на кухню и рывком выдвинул ящик стола, где у них лежали столовые приборы. Стол был заставлен пустыми и полупустыми бутылками, вперемешку с остатками еды.
'Хорошо погуляли, суки! Ну что ж, сейчас появится официант со счетом!' — со злостью думал он, перебирая ножи и вилки.
Шувалов намеренно громко шумел, в глубине души надеясь, что этот шум разбудит Ингу. Проснувшись, она кинется к нему на шею со слезами и просьбами простить, и тогда ему не придется выполнять то страшное дело, что он замыслил. Однако в спальне по-прежнему крепко спали. Видимо спиртного накануне было выпито немало.
Наконец Славка достал самый большой нож и даже, для верности, попробовал пальцем лезвие. Черт! Он дернулся от внезапной боли. Из порезанного пальца потекла кровь. Задетая локтем, со стола упала недопитая бутылка пива, и ее содержимое потекло ему прямо на ногу. В ботинке моментально захлюпало. Абрек, матерясь, бросил нож на стол. Затем снял обувь, вылил оттуда пиво и отжал носок. Сидя на стуле с одной босой ногой, он внезапно почувствовал себя участником не трагедии, а какого-то дурацкого фарса.
Обувшись, Шувалов поискал глазами, что бы ему выпить и последовательно опустошил все бутылки, где еще оставалось спиртное. После этой маленькой мести (посмотрим, чем они утром будут опохмеляться) он закурил, глядя в окно. Злость куда-то улетучилась, уступив место смертельной усталости. Его кровожадные недавние мысли теперь казались просто невероятной глупостью.
На улице стояла непроглядная темнота, только на углу тускло горел фонарь, да было видно, как под ним ветер кружит упавшие листья. Прямо напротив окна, над булочной, горела красно-синяя неоновая надпись 'ХЛЕБ', с двумя последними перегоревшими буквами. Надпись часто моргала, как будто изо всех сил старалась компенсировать свой недостаток.
'Смотри-ка', — думал Слава. — 'Половины слова нет, а оно все равно живет и даже еще чего-то там ерепенится. Моргает, как может. И ведь это очень правильно — потеря части не должна приводить к смерти целого. А может хрен с ним, и я тоже какое-то время обойдусь без 'еб''?
Он пошарил на холодильнике и нашел там лист бумаги и ручку. Немного подумав, Шувалов написал: 'Заявление о разводе (прошу рассмотреть без моего присутствия)...'. Поставив дату и подпись, Абрек взял со стола нож и со всей силы загнал его в столешницу, намертво пригвоздив, ни в чем неповинный листок.
На следующий день Инга приехала в гарнизон, но Шувалов не открыл дверь. Она звонила — он бросал трубку. Постепенно звонки прекратились, и спустя несколько месяцев пришло письмо из райсуда с официальным бланком. Так его развод стал свершившимся фактом.
Теперь служба стала для Славки смыслом существования. Он проводил там дни и ночи, совсем не появляясь в Риге. Все складывалось удачно. Колесников уже начал намекать о своем скором переводе, все чаще поручая Шувалову свои обязанности начальника — тренируйся мол.
Все рухнуло в один день. На очередных полетах разбился, только что вышедший из ТЭЧ самолет. Летчик катапультировался. Комиссия по расследованию аварии обнаружила, что причиной является грубое нарушение правил проведения регламентных работ на топливной системе. Фактически, в этом случае должен был полететь с должности, начальник технико-эксплуатационной части. Однако тот задействовал свои связи, и стрелочником сделали Шувалова. В результате Абрека перевели с понижением — старшим техником во вторую эскадрилью. Колесников, правда, тоже, пострадал. Ему зарубили перевод на хорошую должность в одной из жарких стран, где советским авиаспециалистам платили твердую валюту за помощь в борьбе против империализма.
Тут Славка и сломался. Считая себя несправедливо обиженным, он уже не горел на службе, как прежде, а просто валял дурака и, кроме того, начал серьезно увлекаться спиртным.
В гарнизоне продажа крепких спиртных напитков была запрещена, но пиво продавали свободно. Теперь в его комнате после службы почти каждый вечер, собиралась теплая компания. Офицеры брали пиво ящиками и гуляли от души. Только когда приятели доходили до хорошей кондиции, в Славке просыпался прежний Шувалов. Он вдруг становился серьезным, уединялся где-нибудь в укромном углу и начинал лист за листом покрывать расчетами, графиками, формулами. Над ним сначала смеялись, но скоро привыкли и оставили в покое, лишь молчаливо крутя пальцем возле виска.
Взаимоотношения с руководством второй эскадрильи, тоже не сложились. Он и его непосредственный командир, капитан Яковлев, невзлюбили друг друга с самого начала. Чистенький, аккуратный командир звена, особенно не выбирал средства для достижения карьерных высот. Он усердно лизал зад начальству, активно выступал на партсобраниях, выжимал все соки из подчиненных. Славка на дух не переносил таких карьеристов и очень скоро передал свои чувства капитану. Яковлев, в свою очередь, считал, что его старший техник слишком много о себе мнит, втайне завидуя его интеллектуальным способностям. Они и до дня поминок, частенько пререкались друг с другом. Однако сегодня впервые, их взаимная неприязнь вылилась в открытое столкновение.
Когда эскадрилья разошлась, после неудачных поминок, комэск попросил участников конфликта задержаться и поговорил с глазу на глаз с каждым из них. После беседы, Яковлев был сразу же отправлен в отпуск, а Шувалов почти две недели даже не притрагивался к спиртному.
* * *
Вскоре обнаружилась одна неприятная вещь. Оказалось, что Дятел, когда распинался о конспектах по марксистско-ленинской подготовке, нисколько не шутил. Их писать было нужно, и это касалось также нас — двухгодичников. Более того, времени оставалось в обрез. Повздыхав и повозмущавшись, мы купили себе по толстой 96-листовой тетрадке, взяли в гарнизонной библиотеке несколько томов марксистско-ленинского наследия и принялись за дело.
Посторонний наблюдатель мог бы сделать превосходный психологический портрет, немного понаблюдав за работой каждого из нас. Алик писал добросовестно. Он аккуратно заполнял страницу за страницей, выбирая ключевые мысли и подчеркивая их красным фломастером. Кроха, первую страницу очередной ленинской работы, писал красиво и чисто. Зато последующие просто покрывал быстрыми каракулями, которые в случае чего можно было бы выдать за скоропись. Мой стиль находился где-то посредине между ними. Я брал какую-нибудь статью и быстро, но достаточно аккуратно записывал все подряд, пока не набиралось необходимое количество листов. Потом подчеркивал фломастером, что попало, лишь бы визуально выглядело красиво.
Когда писал конспекты Юра, не видел никто. Он приходил со службы, потом садился на пол, подогнув под себя ноги и впадая в долгое оцепенение. Это называлось у него 'уходить в астрал'. Мы уже привыкли, что он ищет там свой миллион и вскоре перестали обращать на него внимание. Только неутомимый Кроха, иронично интересовался об успехах.
— Ну, чуваки, я уже почти у цели! — информировал нас Гусько, когда возвращался на землю. — Сегодня я видел свой заветный чемоданчик так же ясно, как вас сейчас. Левый замок у него слегка поцарапан. А номер упаковщика на пачках — '10'.
После этого он обессилено падал на койку, или сразу засыпая, или уставившись в телевизор. Смотрел он в основном финское телевидение, которое, особенно в пасмурную погоду ловилось в гарнизоне довольно прилично. Естественно, по-фински он ничего не понимал, но говорил, что ему все равно, что смотреть, лишь бы не совковую дребедень.
— Юра! — звали мы его. — Иди, пиши конспекты. Не успеешь!
— Ничего, — обычно отзывался тот. — Еще много времени. Посмотрите лучше, какой классный мультик.
Мультфильм был без слов и поэтому вполне понятен даже для техника самолета. Первый кадр показывал американский центр управления. Взад-вперед сновали люди, мигали лампочки многочисленной аппаратуры, крутились бобины суперкомпьютеров. На огромном экране, во всю стену, была видна ракета с американским флагом, стоящая на стартовой площадке. Изображение погасло, и появились цифры. Это начался отсчет времени: 9,8...2,1. Пуск! Ракета, в облаке дыма, отрывается от земли и, пролетев метров десять, с оглушительным грохотом взрывается.
Кадр второй, снятый, как бы с вертолета. Бескрайнее море тайги. Камера наплывает все ближе и ближе и, наконец, становится видна длинная прямая просека. По просеке, десятка два бородатых солдат в папахах, как бурлаки тянут на веревках огромную ракету. Работой руководит офицер, с такой же, лопатой, окладистой бородой. Время от времени он, из-под ладони смотрит на солнце и, послюнявив палец, поднимает его вверх, чтобы определить направление ветра. Наконец, командир тычет пальцем в землю. Солдаты тут же начинают поднимать ракету. Они ставят ее вертикально и подпирают с нескольких сторон, срубленными соснами. Офицер поджигает, торчащий снизу фитиль и все бросаются врассыпную.
Кадр третий. Бесконечная гладь мирового океана, посреди которой, сиротливо качается на ветру одинокая тростинка. Из-за горизонта появляется ракета, с красной звездой на борту. Быстро приближаясь, она попадает точно в центр тростинки. Взрыв! Конец мультфильма. Наша техника побеждает американскую даже на финском телевидении! Посмеявшись, возвращаемся к нашим прозаическим делам.
Однажды Юра, в очередной раз, переключил наше внимание на телевизор. Начинался какой-то американский фильм. Титры гласили: 'Last tango in Paris'. Кинчик шел на английском языке с финскими субтитрами. Оба языка мы знали примерно одинаково, поэтому, вначале не проявили сильной заинтересованности. Однако вскоре пошли такие кадры, что нам стало не до конспектов. Безобразия, которые творили на экране Марлон Брандо и Мария Шнейдер, были понятны без всякого перевода. Такого, советские люди еще не видели!
Когда фильм закончился, мы еле-еле отлепились от экрана. Проникаться марксизмом-ленинизмом не было уже никакой возможности. Каждый пытался собраться с мыслями, но не получалось. Однако на Юру кино оказало совершенно противоположное воздействие, нежели на нас троих. Он внезапно вскочил с койки, выдрал откуда-то несколько листов бумаги и с бешеной энергией начал их пачкать. Так как наш друг не заглядывал при этом ни в один первоисточник, мы пытались догадаться, какую же ленинскую работу он конспектирует. На все наши вопросы, Гусько только отмахивался, тщательно прикрывая свое творение рукой.
К концу дня тайна раскрылась. Отложив ручку, Юра горделиво приосанился, обвел нас торжествующим взором и провозгласил:
— Уважаемые дамы и господа! Предлагаю вашему вниманию, первый на территории СССР, порнорассказ. Прошу оценить по достоинству.
Мы отложили в сторону свои тетрадки и впились глазами в рукопись. Перед нами предстала полная энциклопедия сексуальной жизни. В свое короткое произведение Юра умудрился вместить все мыслимые и немыслимые способы плотской любви. Однако, странное дело. Чем дальше мы читали, тем слабее было наше вожделение и тем громче, становился смех.
