Жизнь на двоих.

Да кто ты вообще такая?! — вдруг сменила она тон на змеиное шипение, злобно сверля меня взглядом. — Простая никчемная идиотка, считающая себя настоящей принцессой! — Орнелла расхохоталась. — Ты никто, понятно?! И никогда не станешь 'кем-то'! Не понимаю, как я вообще могла решить, что ты действительно мне сестра?! И как я могла так долго общаться с тобой?! — принцесса презрительно оглядела меня. — И даже делать твою работу, притворяясь какой-то...

— Хватит! — изменившимся голосом крикнула я. — Понятия не имею, что тебя настолько взбесило, но в чем виновата я?! Почему ты срываешься на мне?! — кажется, я плакала.

В голове бился один вопрос: 'За что?' И я не могла ответить на него.

Но и терпеть подобное отношение к себе тоже. Пусть я обычная простолюдинка, но гордость все же имею!

— Надеюсь, — едва сдерживая рыдания, насколько могла спокойно, произнесла я. — У тебя хватит совести больше никогда не появляться ни в моем доме, ни в моей жизни. Не к лицу принцессе общаться с крестьянами!

И уже не сдерживая слезы, выбежала из дома через заднюю дверь. Дальше, как можно дальше от так и не ставшей сестрой девушки.

Орнелла.

— Похоже, ты перегнула палку! — вдруг раздался от двери серьезный голос.

Я обернулась, с непроницаемым лицом глядя на Доминика. Вся злость куда-то улетучилась, в душе царило спокойствие и... сожаление? 'Вот еще! — тут отогнала я это чувство прочь. — Еще порыдай над какой-то там деревенщиной!'

— Подслушивал? — негромко спросила я, укоризненно смотря на парня, но тут же сменила тему. — Зачем пришел?

— Увы, не по твою душу! — покачал головой Домик с убийственной серьезностью.

Никогда не видела его таким. Обычно он смотрел на меня с сарказмом или иронией, но сейчас в его взгляде было сочувствие?

— В отличие от тебя, мне свойственно чувство благодарности, — продолжал он, присаживаясь на то самое место, где еще несколько минут назад сидела я. — Поэтому вернулся, чтобы сказать 'спасибо'. Ульяна как-никак жизнь мне спасла.

— Лучше бы она не делала этого! — хмуро пробормотала я. — Избавила бы меня от твоих нотаций!

— Да тебя ремнем пороть надо! — вздохнул парень, проводя пальцем по шраму на щеке. — И это самая малость того, что ты заслуживаешь на самом деле!

— Во-первых, ты не имеешь на это никакого права! — чуть забеспокоилась я. Он ведь может! Но увидев его полный глубочайшего сожаления взгляд, осмелела. — А, во-вторых, ты не имеешь ни малейшего повода подвергнуть меня столь унизительному наказанию!

Но Доминик вдруг расхохотался. Запрокинув голов назад, он искренне хохотал. Не тем саркастическим смехом, которым обычно награждал всех живых существ, а чистым, по-настоящему веселым. Говорят, так смеются только дети.

— Боже! И почему мне досталась столь несообразительная невеста? — отсмеявшись, произнес парень, вновь потирая шрам. — Да за все, что ты тут наговорила, тебя бы к костру приговорили! А потом, все что осталось, кинули бы в болото, как последнюю преступницу, не посмотрев даже на то, что ты принцесса!

Я с ужасом смотрела на Доминика. Что он несет?! Какой еще костер?! Какое болото?! Даже не знаю, что нужно совершить, чтобы получить подобное наказание!

— Не понимаешь? — еще больше развеселился Домик. — Мда, дорогуша, думаю, пора тебе начать хоть немного учиться! Наляг на законы своей страны, а то мне как-то даже стыдно за тебя. Да и не нужна мне столь необразованная жена!

Возмущенно уставилась на этого наглеца. Но тут же сдулась, чуть покраснев. Да, я никогда не любила учиться! Да, все экзамены сдавала в стиле 'рассказал — и забыл'.

Мне всегда твердили — особенно усердствовал Отец-Настоятель, — что знания этикета и танцев достаточно для принцессы. Что меня выдадут замуж за какого-нибудь заморского принца, и он станет управлять страной. А я буду нежиться в богатстве, достатке и власти. И никакой 'бешеной' политической жизни.

Я была совсем ребенком и всегда верила словам Патрика. Поэтому никогда и не усердствовала. А смысл? Если мне это не понадобиться, зачем засорять голову лишней информацией?

Но вот сейчас, смотря в сочувствующие глаза Доминика, поняла насколько была неправа. И готова была исправить свои ошибки, а заодно и узнать, что же такого я натворила, если Домик предрекал мне столь ужасную и позорную смерть?

Задумавшись, я почти вышла из лесной избушки, как вдруг негромкие слова Доминика остановили меня:

— Я подожду Ульяну. Что-нибудь передать ей?

— Нет, — сжала губы я. — Она права. Не пристало принцессе общаться с простолюдинами.

И стараясь не замечать тяжесть и боль в душе, вышла из дома.

Шел дождь. Не замечая ни темного неба над головой, ни пронизывающего ветра, я побрела в сторону города. Домой.

ГЛАВА 14.

Орнелла.

Ноги несли меня сами, потому что голова была наполнена не мыслями, а обрывками воспоминаний, которые перекатывались в ней, словно разноцветные горошины в рыбьем пузыре. Отключившийся разум не напоминал о себе, и только подойдя к калитке сада я вдруг замерла оттого, что ясно увидела ближайшее будущее:

Доминик женится на Ульянке и увозит ее в свое королевство, выдавая ее за меня. А я прячусь в лесной избушке, по ночам тайно пробираюсь во дворец, вернее, в библиотеку, из которой беру книги, чтобы учиться... неважно чему. Главное, чтобы Савка готовил еду. Каждый день. Три раза.

Этот бред возник перед моим внутренним взором столь явственно, что попасть ключом в скважину замка я даже не пыталась, а долго смотрела на сучок в доске калитки. Плохо видно. Смеркается уже. Это и вывело из оцепенения. Привидится же! Ужас!

В своей комнате я быстро переоделась, извлекла из дверной ручки верную кочергу и с непонятной нежностью некоторое время держала ее в руке. Вот вещи — это надежно, — постигшее 'откровение' вызвало очередной ступор перед дверью. Теперь я думала о предметах. О кинжале, который не позаботилась забрать у Доминика. О корзинке, забытой на столе в Улиной хибарке. Да, её содержимое попало туда, куда и предназначалось, но сама-то эта корзинка моя. И я просто обязана вернуться и забрать ее. И потребовать у принца свой кинжал.

Наконец, поставив кочергу в держатель у камина, я открыла дверь в свой будуар. Ни одной фрейлины, зато мама сидит в кресле. При виде меня она встала и уже открыла рот для вопроса, но слова не успели сорваться с губ — оказывается, я уже рыдаю на ее груди и бормочу что-то невразумительное. Вот, оказывается, чего мне не хватало. Маминого тепла, нежных сильных рук... сильных рук. Она ведь поправилась и только сегодня полдня провела в седле! Опасно же!

А потом вернулась из города София и мы втроем уплетали 'лирический' ужин, приготовленный искусными Савкиными руками.

Ночь прошла в спокойном сне о сильных и нежных руках... негодяя Савки и утром я проснулась озадаченной и, почему-то, не слишком огорченной. Вернее, наоборот — хотелось мурлыкать себе под нос веселую песенку, поэтому, отменив завтрак в постель, я сразу отправилась пожелать маме доброго утра. Она уже проявляла признаки нетерпения, собираясь снова отправляться на поиски нашей пропажи.

То, что пропажа эта меня ни капельки не волнует — это не важно. Важно, что мама волнуется из-за этого... презрительные эпитеты память задвинула куда-то далеко и теперь напряженно копалась на дне какого-то трухлявого сундука, делая вид, что не может быть полезной... сегодня.

— Ма! Сон мне был, что найдется наш блудный принц, и даже не очень пораненным.

— Такой же сон, как и про творог, молоко и сыр? — мама улыбнулась, а я кивнула.

А потом София снова доставила из города настоящую еду и я радовалась и прекрасному маминому аппетиту, и Савкиному мастерству. Более ничего меня не занимало — только самые простые желания и ясные мысли. Припомнилось вдруг из Улькиных тетрадок, что это случается с больными, когда искусному лекарю удаётся вывести из их организма лихую отраву или извлечь паразита (фу, какая гадость). Неужели я была отравлена своим собственным ядом? И, излив его вчера... эта гипотеза мне не понравилась.

Нет. Я, как и раньше, самая умная, изобретательная и прозорливая. И придумала, как незаметно для Отца-Настоятеля вылечить маму, обреченную его коварством на гибель, и как тайком есть самую лучшую еду, сделанную руками самого лучшего Савки.

Поймав себя на том, что в который раз подряд мысли мои возвращаются к негодяю, трусу и вообще сыну сапожника, я сделала вывод о том, что душевное равновесие покинуло меня в неизвестном направлении и надо его где-нибудь поискать.

Как ни странно, для поисков я выбрала библиотеку. Самый толстый фолиант, взятый наугад и раскрытый на произвольном месте не сообщил мне ничего — я не воспринимала смысла прочитанного. В голове был прежний тарарам, только на этот раз с папуасскими плясками, гиком и присвистом. Мысли толкались в голове, мешая друг другу, а их теснили снова обрывки воспоминаний и глупые видения.

* * *

Вывел меня из этого состояния — как ни странно — Доминик. Его Высочество водрузило рядом со мной корзинку и положило кинжал.

— Нам подумалось, что это тебе понадобится.

Вот тут-то и вернулась ко мне я сама любимая. Он сказал 'нам'. И я знаю, кто именно эти самые 'мы'. Чтобы этот лощеный красавчик, да не уговорил простушку Улю! Ой, что-то было!

Но этикет, воспитание и врожденная мудрость не позволили мне падать в обморок или вопить от возмущения, узнав, что жених изменил мне еще до свадьбы.

— А что еще 'нам' подумалось? — я спросила это с выражением заинтересованности, не более того. Ни одной капельки яда в интонации не было, как и высокомерия. Ну, надеюсь.

Доминик устроился на стуле — кажется, подумалось им многое — и простым дружелюбным тоном продолжил:

— Ульке надо понять, как она ко мне относится. Что я к ней неровно дышу, ей давно известно, — он фыркнул. — Она даже посылала меня в дальнюю деревню искать себя, как-то. Проказница! — это было сказано с такой нежностью, что почувствовала себя обделенной. Я тоже умею проказничать!

Между тем принц продолжил:

— А меня она просила убедиться, что мое к ней расположение — это не игра гормонов, а твердое намерение. Знахарка! — вот тут укол ревности оказался еще более болезненным, потому что до Ульки в знахарском деле мне далеко.

Увидев, наверное, тень пробежавшую по моему лицу, он вдруг смутился:

— Ты ведь с радостью расторгнешь нашу помолвку?

А вот на этот вопрос я ответила молчанием. Длительным и тягучим, с удовольствием наблюдая смену чувств на лице, которое привыкла видеть ехидным, издевательским, презрительным... у меня было много воспоминаний, и на этот раз они проходили перед внутренним взором чинной чередой, не мешая друг другу.

А напротив меня сидело то же самое лицо, и я легко читала на нём тревогу, надежду, мольбу. Господи, как же этот балбес втрескался в знахарку! Нет, я строгая, суровая, злая, наконец, но где-то внутри у меня бьется живое сердце, и оно может этого просто не выдержать.

— С радостью, — ответила я. А что мне еще оставалось?! Этот лощеный хлыщ умеет убеждать. Ведь убедил же мудрейшую и рассудительнейшую меня, что я его ненавижу. Кажется, этот крест мне придется нести до могилы.

Доминик улыбнулся и кивнул. Видно было, что от вздоха облегчения ему удалось отказаться с огромным трудом.

— Тогда, пока время терпит, я полагаю, нам стоит решить две непростые задачи. Разобраться, почему вас с Ульянкой разлучили и поискать твоего папу. Что раньше?

— Папу, — я не раздумывала. В конце-концов старые тайны могут и подождать. А на галерах гребцов бьют плетьми.

— Ульянке потребуется несколько дней, чтобы собраться — надо закончить лечение нескольких пациентов. А для того, чтобы дорога была как можно более приятной, думаю, нам стоит взять с собой искусного повара — ты ведь ценишь хорошую кухню.

Вот тут-то я и призадумалась. Как Улька могла догадаться про Савку, тем более, что и я сама ни в чем не уверена? Знахарка!

— Уленька заходила к сыновьям цирюльника и они припомнили кое-какие детали их плена, про которые забыли рассказать тебе. Она как опытный знахарь посочувствовала им настолько, что они растрогались и повторили заново всю повесть о своих мытарствах.

Ага. Доминик уловил мое недоумение, но отнес его на счет другого обстоятельства, не принятого мной во внимание. А этот обалдуй весьма проницательная каналья! Спрашивать про повара я не стала, чтобы не вызвать подозрений. Что-то к этому слабосильному трусу в глубине неприступной и гордой меня все-таки шевелилось. А что я в этом понимаю — слабое, беззащитное и нежное создание.

А неплохо, однако, им с Ульянкой 'подумалось'! До утра ведь не появлялся во дворце, если не дольше. Момент его возвращения я пропустила, потому что была занята чтением этой, как ее, — я с интересом взглянула на обложку.

'Размышления о натуральной философии'. Конечно. Именно их мне всегда и не хватало.

Спрятав кинжал в рукав, я заглянула в корзинку. Малину эти голубки тоже успели пособирать. Вкусно-то как! Пока ее не перевели в запретное для меня варенье, надо успеть хотя бы полакомится от души.

Шаги Доминика, выходящего из библиотеки, отвлекли от малины, и я сразу поняла, с лечением какого пациента должна закончить Ульянка.

Ульяна.

— Ваше Высочество, извольте, пожалуйста, перестать ныть! — со смехом сказала я, смазывая не вполне ещё затянувшуюся рану Ника.

— Жжется! — оправдываясь, заохал тот, вызвав у меня новую порцию веселья.

— Ладно, — отмахнулась я, садясь на стул. — Что решила принцесса?

Намеренно не называла ее по имени: слишком тяжело было после вчерашнего происшествия. Постоянно в голове всплывал вопрос: а так ли уж и неправа Орнелла?

Ник отвлекал от мучительных раздумий, утешал, как только мог. Угу. Наутешался. Ночью. Аж вспоминать стыдно! До сих пор сомневаюсь, не слишком ли много я ему позволила? Но и приятно в то же время. Черт, о чем я только думаю?! Тут и поважнее дела найдутся!

— Помириться вам с ней надо, — вздохнул парень. — Не дело это ненавидеть. Я хоть и не в восторге от Орнеллы, но все же вы сестры. И не должны ругаться.

— Верю, — уныло кивнула я. — Но ничего не могу сделать. Не моя вина в этой ссоре.

От обид всю жизнь отходила быстро: на дураков-сверстников невозможно долго дуться, да и мама всегда учила прощать. Вот и вчерашний случай не стал исключением: хоть на душе и остался неприятный осадок, но я не сердилась на Нел. Все-таки в тот момент она была не совсем в нормальном состоянии. С кем не бывает? Не дуться же всю жизнь?

Вот только сама принцесса вряд ли была того же мнения. И хотя лично ей я не сказала ни одного оскорбительного слова, не думаю, что она решится придти и извиниться. Не того поля ягодка.

А я? Я тоже не хотела делать первый шаг. Вернее, даже не так. Дело не в хотении. А в необходимости. Причём — не для меня. В конце концов, Орнелла же ссору затеяла! А почему тогда я должна первая идти на примирение? Тут взыграла уже моя гордость. Нет! Не моя, и не гордость, и не гордость совсем, а простое чувство целесообразности. Испортила — залатай. Так меня мама учила. А сестрицу? Ой — у неё же мама — королева. Как всё запущено!