| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вернуться домой — это серьезно. Весьма. Только мой дом не на этой планете совсем! Вздыхаю. После того, как выговорился, голова легкая, вопрос получается быстро:
— Вы же по сути убийцы. Почему вы меня не прирезали там, на улице? Почему просто не прошли мимо? Знаете такое: “Нет человека — нет проблемы?”
Отвечает — неожиданно! — Тацуми:
— Потому что убийство для нас не главное. А главное, чтобы сделать такой мир, где стража будет не затаптывать слабого, не крышевать работорговцев, а поднимать упавших. Если бы такого мира можно было достичь не убивая... Я бы всю жизнь согласился провести на кухне за приготовлением еды!
Застеснявшийся парень резко поворачивается и убегает.
— Он самый молодой в группе, мы его не берем пока на операции, — поясняет Надежда. Генерал рассказывает еще что-то, но я почти не слышу, судорожно пытаясь подогнать ситуацию под известный аналог. Французская Фронда времен позднего Д’Артаньяна? Или французская революция эпохи Наполеона? Может, вообще, китайская, о которой я только и знаю, что винтовка рождает власть? Может, я вообще в аниме попал?
Вот и язык уже понимаю, и зовут меня не клетки за мамонтами чистить, и не прокачивать эльфа до стовосьмидесятого уровня; а как решить — что же все-таки делать?
Эх, сколько фантастики прочитал в свое время — а не обдумал. Как бы сейчас пригодился даже плохонький, из десяти заповедей — кодекс попаданца!
* * *
*
Кодекс попаданца весьма прост. Составлен он самой жизнью в те далекие времена, когда попаданцы существовали на планете Земля не в фантастике — а в папирусных лодках, бальсовых плотах, да быстролетных полинезийских проа.
Чем попаданец отличается от путешественника?
Путешественник хотя бы начинает странствие по собственной воле.
Путешественник может вернуться домой, если пожелает.
Путешественник хранит связи с домом, у попаданца они — принудительно или нечаянно — отрублены. Как швартовы корабля.
Минус тот, что помощи с берега не будет.
Плюс тот, что можно плыть действительно куда хочешь, не оглядываясь ни на мнение совета старейшин, ни тещи-свекрови, ни даже “княгини Марьи Алексевны”. Бегайте там по берегу с вашим общественным мнением, а у нас тут — “война все спишет”, “капитана в шторм не меняют” — короче: а-а-атгребись!
С этой точки зрения, правдивее всех чувства и переживания попаданцев — со всей их тяжестью, со всеми подводными камнями, темными лошадками да внезапными озарениями — обдумала, разобрала и передала в книгах Урсула Ле Гуин. Ведь межзвездные путешественники, как и попаданцы, лишаются родных и близких, дома и привычной среды, поддержки своей группы или страны...
И потому суть попаданца сформулировал Гаверрал Роканнон: “Я могу только идти вперед, или где-то остановиться”.
А утешение оставленным родным придумали полинезийцы — немало их унесло бурями далеко по белу свету; немало моряков пристало к неродным берегам, да так и осталось там жить до самой смерти. “У всех морей один берег. Если твой близкий человек не возвращается с моря — верь, что он просто пристал к другому берегу.”
Самого же попаданца могут утешить разве что викинги — тоже знатные мореходы, понимавшие толк насчет послужить в Константинополе, потом там же посидеть в цепях (поддержал не того императора — бывает!), потом десять лет возвращаться на родину через Гардарику — и, не вернувшись, так и остаться в одном из Гнезновских курганов...
Так вот, пословица викингов гласит: “Только дурак лежит без сна, всю ночь размышляя о бедах его. Утром он встанет разбитый — а беды его останутся с ним, как были.”
Зачем попаданцу вообще набор правил? Затем же, зачем его выдумал сам для себя Геральт из Ривии. Швартовы обрублены, и нет при нас берега, и не будет нам помощи. Ставить парус — это уже высокое искусство, а нам бы для начала точку опоры. Хотя бы плавучий якорь!
Вот “сокрытое в листве” для тех, кого унесло в море, кто пристал к чужой Ойкумене, кто выброшен посреди неродной Вселенной:
Средства и способы перечислены, описаны, разжеваны в тысячах умных произведений искусства. Знай себе, следуй советам знающих людей! Пищи, но беги — рано или поздно достигнешь цели!
А вот саму цель никто не выберет за тебя, и потому прежде всего — реши, хочешь ли ты из попаданца стать путешественником.
Хочешь ли ты вернуться?
* * *
*
Возвращение из кинотеатра по причине суеты охраны (в непременных черных костюмах, а то!) выглядело прогулкой большого мафиозного семейства на вечерней набережной Палермо. Благо, архитектура центра Столицы объемами и пропорциями соотвествовала земному Средиземноморью, насколько разбирались Виктор и Анна — времен поздней Византийской Империи. Много камня, резьба, скульптура — мало красок. Дерево и полотно исключительно в навесах над столиками уличных кафе, ограждения кованые, литые, тесаные из камня. Мощение то плиткой, то мозаикой из разноцветного булыжника. Водосточные трубы и те — толстенные, тесаного гранита, воронки обставлены маленькими фигурками зверей... Все долговечное, с выдумкой, с душой, совершенно без оглядки на стоимость. Центр Столичного Региона!
Куроме предусмотрительно заказала билеты на дневной сеанс, чтобы оставаться свежими все время фильма. Но местная культура кино еще только складывалась, и потому четырехчасовая первая серия тут не казалась совершенно ничем особенным. Анна беспокоилась, что дети заскучают; Виктор боялся совершенно противоположного: что после фильма младшее поколение потянет на подвиги. А такое в стране, только что пережившей Гражданскую, выглядело все же опасным. Даже учитывая запортальное происхождение всей семьи Александровых, даже принимая во внимание постоянно крутящихся со всех сторон лощеных сотрудников президентской охраны.
К счастью для гостей, кинотеатр находился неподалеку от Генерального Штаба — бывшего дома Эсдес — теперешнего жилья Александровых. Так что вся немаленькая компания двинулась по широкой улице неспешным шагом. Впереди четверкой, во весь тротуар, слева направо: Вал, Куроме, Акаме, Леона. Ченоглазая Куроме и красноглазая Акаме держались за руки, как школьницы на прогулке. Рослый, крепкий Вал выглядел счастливым отцом обеих — особенно с учетом высокой Леоны по другую сторону пары. Буколическая семья из папы-офицера, мамы-раскрасавицы и двух барышень-бестужевок... Студенток, то есть.
Леона то пыталась завлекательно улыбнуться Моряку, вызывая ревнивый оскал Куроме, то спохватывалась, отворачивалась и демонстративно улыбалась уже прохожим.
Акаме вцепилась в ладонь сестры, как в спасательный круг, и шла молча. Куроме тоже не произносила ни слова.
Зато Александровы-младшие, топотавшие за четверкой на вежливом расстоянии шесть-семь шагов, рты не закрывали:
— Пап, а ты видел? А он ему как даст! А то место, где была битва — это же тут снимали! Гляди, вот же этот дом!!! — в полном восторге Тим подпрыгивал, тыкая пальцами во все подряд. Леопольд изо всех сил старался вести себя, как положено старшему — но глазищи горели у него тоже.
Папа и мама Тимофея с Леопольдом шли по центру следующего ряда. Дети указывали то приметный по фильму дом, то просто красивую статую, то редкое среди городского камня деревце, защищенное тяжелой решеткой. Решетки завивались ковкой, солидно пузатились литыми боками, блестели мраморными гранями. В домах ни одной простецкой раскрашенной рамы: все окна резные, все с витыми сердечниками. Ни единого пустого карниза: все с рельефами. Двери застекленные, в первых этажах витрины чистейшего стекла, совершенно не средневекового размаха... Который уж раз Виктор вспоминал бессмертное: от штампа до архетипа — как от смелого до непуганного. Ровно шаг!
Семья Александровых свой шаг сделала; ход перешел к судьбе.
Слева от Виктора ровно ступала Эсдес — на небольшом расстоянии, отстраненно — только Анна все равно злилась. Генеральша (называть синеволосую генералом Анна никак не могла себя заставить) не изменила выбранному наряду, по меркам Анны — совершенно неприемлемому в публичных местах, наподобие того же сегодняшнего киносеанса. Вот президент... Нет, не президентша! Президент Новой Республики Надежда Ривер (она так и представилась русским именем, уточнив, что получила его от Енота, вместе с кое-каким знанием языка, и за годы Мятежа убедилась в полном соответствии) — одевалась классом выше. Темно-синий брючный костюм, настолько густого цвета, что казался черным, и этим подходящий к фиалковой глубине радужки; безукоризненно белая рубашка, великолепно гармонирующая с платиново-белыми волосами, уложенными коротко и прямо, а уж туфли... Анна сразу захотела такие же, и сочла совпадение вкусов хорошим признаком.
Президента не портили ни упрятанный в правый рукав механический протез, ни повязка на правом же глазу. Эсдес даже не пыталась выглядеть изящной, зато у Надежды это получалось само собой.
В прологе фильма роли распределялись точно так же. Дочь северного варвара, сильная, боевая, ничего, кроме войны, не понимающая Эсдес. Небогатая дворянка Ривер, хоть бы древнего рода — так тоже не скажешь; обе зато молоды, красивы, еще не побиты междуусобицей. Да и не пахнет пока Мятежом: блестящий двор, огромный дворец, во дворце император возраста между Тимофеем и Леопольдом, но неимоверно балованный, капризный, противный. Жирный до отвращения премьер-министр, которого даже во дворце сановники называли: “наш честный Онест”, кривя губы и подхихикивая. На улицах премьера просто материли во все заставки — точно так передавал и фильм. Цензуры как не было — что изумило старших землян и восхитило младших.
На безукоризненном паркете, под высокими расписными потолками дворца, кипел круговорот золотого шитья, сальных улыбочек, ножеподобных взглядов, ядовитых комплиментов (Милочка, вы так поправились за лето, как же выдержит ваше слабое сердце? — Ах, рекомендую и вам этот курорт, прекрасно излечивает м-м... Паразитов... Вы понимаете? Ваш вес тоже придет в норму, и ваш очаровательный бюст наконец-то превзойдет величиной эти чудные самоцветы, стоившие вашему неизменно услужливому супругу такого количества вылизанных... М-м... — Да, да, непременно попробую, нельзя же игнорировать советы истинной мастерицы вылизывания... М-м...)
Так и не отойдя от шока, Анна покрутила в пальцах выпрошенный у мужа на этот разговор амулет-переводчик, набралась нахальства и обратилась к соседке справа:
— Госпожа президент...
— Я еще успею побыть президентом. Пожалуйста, просто Надежда.
— Госпожа Надежда... С вами, с генеральш... Генералом Эсдес... Вот так вот и обходились во дворце, или это художественное преувеличение в фильме, ради драматизации? Прямо так, при людях, намекали на койку? И вы позволяете это показывать в кино? И вам не неприятно?
Президент нахмурилась, покрутила головой:
— Неприятно мне... Скажем так, бывало поутру в иные дни. А сейчас я гляжу на эти раззолоченные рожи — и вспоминаю. Ну, например, вон тот, что не давал мне проходу половину первой серии — чиновник министерства наказаний. Убит в собственном доме...
* * *
*
В собственном доме богатого, важного человека — тишина и вечер; на столе гостиной две свечи; за столом гостиной двое мужчин. Мужчины пьют; похваляются достатком; гордо поминают задавленных врагов; смачно перечисляют, сколько имели баб. Не хвалят красоту, не вспоминают удовольствие, не объясняют способа — купили, совратили, принудили. Важно только число, только сам факт. Будь в той комнате посторонний трезвый наблюдатель, он бы живо понял, что хвастуны мечтают не о наслаждении — а о власти, о подчинении. Но признаваться в этом боятся, чтобы дружок-соперник не использовал признание в своих интригах...
Без скрипа растворяется дверь; две тени пересекают полутемную комнату; становятся за спинами пьющих. Слитный взмах пары удавок — хвастуны вздергиваются, хрипят, сучат ногами — бесполезно! Тень повыше наклоняется над жертвой, тихонько, злорадно говорит ей в самое ухо. Тень пониже, напротив, отстраняется, тянет удавку всем телом, прижимая жертву к высокой спинке стула... Убийцы явно сильнее, и скоро все заканчивается. У стола два тела, к выходу столь же бесшумно скользят две тени. Тень пониже шепчет:
— И чего твой дергался? Как мужик помер, между сисек.
— Завидуй молча, мелкопи... Мелкосисечная! — шепотом же отвечает большая тень.
* * *
*
Тень с лица президента Ривер ушла; Надежда снова улыбнулась радостно и спокойно:
— В общем, мы их всех уже... Рас-счи-та-ли. Зато все видят, подняться наверх со дна и у нас возможно.
— Пускай живешь ты дворником, — хмыкнул программист, — родишься вновь Енотом. А после из Енота до министра дорастешь...
— Но вы поэтому де... Сменили сторону?
— Дезертировала. Предала империю. Да, это про меня сказано. Не надо стесняться правды, — кивнула Надежда. — Чтобы взлететь, придется отказаться от опоры на землю. Но главная причина была не та. В кино показывают одних героев, а в жизни у героев есть подчиненные. Вот у меня был отряд имперских солдат. Когда люди, с которыми делаешь кампанию за кампанией, бьешь втрое сильнейшего противника, берешь города, трофеи — видят, как о тебя вытирает ноги говно с большими звездами — у них где-то между лысиной и улыбкой зарождается мысль. “Или говно должно быть внизу, а наш командир наверху. Или наш командир — говно”. У них на лицах было написано во-от такими буквами. — президент развела руки типично рыбацким жестом.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
