Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Профессор Варакко возглавлял отделение Врачевания до Нираирри. Я при нем поступал. И оканчивал тоже. Тогда лучшей рекомендацией сотруднику являлись слова: ученик или близкий друг профессора. Потом — кажется, я тогда на пятом курсе был — Варакко вдруг "убрали". Месяца на три, не больше. Но шуму это наделало!

Освободившееся место занял кто-то из профессорских же "любимых учеников", имени его только сейчас не помню. Университет немедленно поделился. Некоторые перестали здороваться со ставленниками смещенного главы, но большая часть осталась верна Учителю. Доходило даже до того, что преподаватели и школяры в открытую нарушали предписания нового начальства. К чести Нираирри — он в этом участвовать не стал. Ни в показном неповиновении, ни в наездах на вараккиных сподвижников.

А еще девицы рыдали. На лекциях и на переменах. Когда Варакко только-только ушел. Помню я: иду как-то по подвалу, там, где у нас анатомичка была, вижу — три девчонки стоят. Одна у другой на груди ревет. Присмотрелся — вроде, ничего себе, та, что носом хлюпает, даже симпатичная. Профессора оплакивают. "Он не вернется! Я знаю, знаю!" А третья, с куцым хвостиком из-под шапчонки, как на них рявкнет, как выругается. "Трам-тара-рам, пошли отсюда, бабы!"

И вот тут я закашлялся. Не тогда, а сейчас. И не потому, что чай горячим был. Просто я ту девицу узнал. Ту самую, что материлась на весь коридор. Она мне тогда совсем как раз не понравилась. Не то, что теперь. И постройнела, и шляп дурацких больше не носит. И выражений таких я от Мирры что-то не слышал. Ведь странно же было пять лет вместе проучиться, и ни разу не встретиться. Встречались, оказывается. А вот сегодня ее какая-то сволочь выгонять собирается...

— И много у нас таких расчетливых?

— Достаточно. Больше, чем хотелось бы, уж поверьте. И я не пойму: ведь не глупые же люди, не злые — а туда же. Зачем? Боятся за себя? Очень опасно, знаете ли, вовремя не подключиться к травле кого-то из коллег, если эта травля в итоге окажется успешной. Вы заметили, как отвернулись от Курриби? Как прижали братьев? Особенно Рангаи, потому что на Дангмана это не подействует — он делает вид, что ничего не понимает. Почему косо смотрят на Миррами или Вахардо? Да потому что считается, что эти люди скорее всего смогут подставить Исполина. Завтра Талдин опять напьется, Виндвелли совершит какую-нибудь глупость, Амби учинит буйство, Дани устроит очередную дурацкую шалость — и что? Мы лишимся столь ценимого нами профессора Мумлачи. Ибо терпение гильдии к нашим вольностям не безгранично. Значит, все, кто любит Исполина, должны помочь ему избавиться от этих лиц. Такой вот ход рассуждений. Давно не было, и — пожалуйста — всплывает.

— Да уж, дерьмо оно на то и дерьмо, чтобы всплывать... Извините.

— Это Вы извините. Но Вы верно сказали. Отвратительно это все.

— И Вы, Райачи, полагаете, что кто-нибудь из них нарочно старается насолить Мумлачи?

— Я не говорю про Амби — тут особый случай. И с глупостью, в конце концов, трудно бороться. Но не пить-то ведь можно. И выходки свои оставить, хотя бы на службе. Но дело же не в этом. Спрашивается: кому сейчас не только легче всего свалить благородного Яборро Мумлачи, но и кому это выгодно?

Да, очень правильно я сделал, что выпить ему не предложил. Мастер Арнери у нас тоже радеет душою за Исполина. И потому каких-то предосудительных поступков должен избегать. А то, что сам он расчеты строит не хуже тех, о ком рассказывает, — так о том, собственно, его великая скорбь.

— Так ведь кому...

— К сожалению, легче всего это проделать доктору Чангадангу. Старшему ординатору первой хирургии, моему непосредственному начальнику. Нарушение трудовой дисциплины — это еще ничего, но вот какой-то серьезный провал в работе... Тут Мумлачи и впрямь может грозить отставка. А обеспечить ему такой провал господину Чангадангу ничего не стоит. Достаточно всего лишь не прийти на работу в день профессорской операции.

— По-Вашему, Исполин без Змия — совсем как без рук?

— А по-Вашему, Тава, это не так? Бросьте, я не считаю Мумлачи выдающимся хирургом, но я не хочу другого начальства. Как вы думаете, что на уме у Змия? Ему это надо?

— Убрать Мумлачи и занять его место? Они очень не ладят, кажется, но, по-моему, Чангаданг не стремится возглавить клинику.

— Даже теперь? Когда у него появился свой интерес? Пусть не руководить, а всего лишь избавиться от Исполина? Посадить на это место Кайрана или Баланчи, а те уж не забудут, кому они обязаны своим выдвижением.

Вечно в этой хирургии какие-то секреты, а мы ничего не знаем. Ни ОТБ, ни Корона — что это за личные интересы появились у господина Чангаданга. Четвертый разряд? Научное открытие? Не похоже. Он нынче ушел в наставничество с головою и до кончика хвоста.

— Мы тут четыре года гадали, в чем его слабое место. А выяснилось — что жажда обучать. Он же сейчас за свою ученицу на все готов. А она с Мумлачи разругалась.

— Эта пигалица? С профессором? Сильна детка!

— Я имел в виду Робирчи. Мумлачи-младшего. И большой вопрос, как к этому отнесся Исполин. Вы не наблюдали картину у дверей профессорского кабинета вчера днем? Робирчи повздорил с собственным батюшкой. Видимо, всерьез, раз не смог отложить этот разговор до прихода домой. И говорили они о Тагайчи. И еще о Чангаданге.

О чем они говорили, я примерно догадываюсь. Сынок благородного Яборро в последнее время девицу явно тяготил. Сказала Бирчи, небось, что она ему не пара, и просила более не беспокоиться и ее тоже не беспокоить. А Исполина подобный расклад должен бы был обрадовать. Исполина, но не его сынка. Посчитал ли юноша, что папаша их разрыву способствовал или просто отстаивал собственные чувства? Но тогда — при чем тут Змий?

— Вы знаете, Райачи, для Чангаданга это все слишком мелко. Уж если ему придет в голову по-настоящему осчастливить свою подопечную — так он запузырит ее куда-нибудь в Кэраэнг, не меньше.

— Отрадно слышать. Дикость какая-то, средневековье. И я, и Чангаданг считаемся людьми Исполина. Благородные господа при большом боярине. И оба они — начальствуют надо мной. И что в таком случае является худшей изменой с моей стороны: помогать Змию в его кознях или защищать Мумлачи?

— А вам что более по душе?

— Смеетесь, Ваттава? Знаете, как я сюда попал?

И он начал рассказывать. Волнуясь все больше и больше. Любопытная вышла история, я себе Арнери совсем другим представлял.

Учился он в свое время на третьем курсе. Как и многие, работал еще на кафедре патофизиологии. Тогда там шли опыты по использованию одного препарата. Райачи, как юношу серьезного и находящегося под присягой после Королевской школы, допустили до этих секретных отчасти исследований. Ничего особо сложного — всего лишь дневники вести. Под началом своего тогдашнего руководителя, который за все те изыскания отвечал.

Ну а дальше — случается иногда — секретные записи возьми да и пропади. Прямо из-под замка в закрытой лаборатории. Предавать огласке этот позор, разумеется, никому не хотелось. Стали своими силами искать. И даже не сами бумаги, а того предателя, что их упер. Искали, надо сказать, тоже по-глупому. Собирались вместе и друг дружку опрашивали — кто когда и где в последний раз тетрадь видел. Да у кого ключи были или доступ к ним. И кто в какое время уходил из здания вечером накануне.

Арнери все это слушал, слушал — и закрались у него сомнения. По поводу одного старшего коллеги. Как раз прежнего ученика его нынешнего наставника. И вот дальше он, конечно, лажанулся. По крупному, надо признать, лажанулся. Благородное воспитание подвело. Заявил он о своих умозаключениях громко и публично. На общем собрании кафедры, при всем честном народе. Негодяю, так сказать, в лицо и на виду у руководителя.

Думал, должно быть, что злодей зарыдает и во всем сразу признается. Тот, однако, этого не сделал, а просто переспросил: верно ли, что благородный Арнери его в измене обвиняет. Райачи отвечал, что слова свои хоть на поединке готов отстаивать. И в общем, вышел большой и безобразный скандал. Правда, так ни к чему полезному и не приведший. А наутро старичка-наставника хватил удар. От волнений и переживаний. И через два дня он преставился. Вот тогда заведующий кафедрой незадачливому школяру и сказал, что, как лекарь, он, Арнери, умер. И чтобы он здесь больше не появлялся, и много всего еще.

Третий курс он как-то дотянул. На четвертом у школяров начиналась практика. Поскольку кафедральные больницы Райачи не светили, он пристроился в какую-то войсковую медчасть за городом. Думал, там навсегда и останется. Короче, жизнь кончилась.

Учился парень почти заочно. В Университет приезжал только на зачеты и экзамены. Дом свой городской наладился сдавать — все равно при части жил. И так вышло, что приехав зимой десятого года на один из экзаменов, попал в аккурат на похороны того самого завкафедрой, что его в свое время уже "похоронил". Подумал-подумал, и решил пойти на отпевание. То ли приличия соблюсти, то ли для того, чтоб уж раз и навсегда распрощаться с тягостными воспоминаниями.

И прямо на храмовом дворе его подозвала госпожа Иррани, супруга тогдашнего главы кафедры хирургии господина Мумлачи. Дама с широкими связями в обществе, и в частности, попечительница одной из женских дворянских школ. Поговорила, матушку арнерину вспомнила, которую когда-то хорошо знала, велела заходить в гости.

Зимняя сессия тянулась долго, Райачи, маясь одиночеством, однажды пришел на улицу Бабочки, где живут Мумлачи. И там в гостях познакомился с некой барышней. Учительницей танцев из той самой школы госпожи Иррани. Точнее, их познакомили.

— Понимаете, Тава, вообще, я — человек сухопутный. В кораблях совершенно не разбираюсь...

А у девицы оказалась ладья. Судно небольшое, но в огромных долгах. А расстаться с этим корабликом барышня никак не могла — единственное отцово наследство. Просто так предложить девушке денег Арнери счел неприличным. Поэтому решил посвататься. Так и женился. Госпожа Иррани это одобрила, записала Райачи в "свои". В двенадцатом году, когда Мумлачи возглавил хирургию в Первой Ларбарской, он позвал туда и Арнери.

Так что Арнери — "человек Мумлачи" не по расчету, а из благодарности. Не худший пример личной преданности. И Исполин — молодец. Подбирать обиженных — верный способ укрепления надежности в коллективе. Сколько у нас тут еще таких? Тех, кто ценят в профессоре Мумлачи не столько начальника, сколько человека, сумевшего им помочь.

И неоправданная мягкость благородного Яборро к Амби, Мирре или Дангману объясняется очень просто. Выгони их сейчас — и всю жизнь будешь чувствовать себя подлецом перед Нираирри, от которого принял и клинику, и отделение. Чангаданг или Кайран этого не понимают, не видят. Или знают, но не желают с этим считаться. Болваны они, в сущности, только и всего.

— Ну раз уж все так, Райачи, вам-то с Профессором уже ничего доказывать друг другу не нужно. Вы работаете, хорошо работаете, и он это знает. И знает также, что Вы, в отличие от многих, понимаете его. А еще он знает, что в этих дрязгах Вы не участвуете. А Чангаданг... Да ну его, в конце концов. В битве Змиев с Исполинами, как известно, победителей не нашлось.

Кажется, он успокоился. Может, благородному Арнери и не совета надо было вовсе, а всего лишь поговорить. И то сказать — кто у нас в лечебнице знает, что его отнюдь не рыбная ловля занимает. Я до сегодняшней ночи тоже не знал... "Да, Телли, что случилось?"

— Мастер Харрунга, там почтарь Капагури умер. Я думала, спит, подошла — а он холодный уже...

Часть четвертая

Да, что-то промахнулся я нынче с одежкою, холодно. Ну а как тут угадать? Уходил утром, казалось — оттепель, снег тает. Первый снег в Ларбаре не лежит долго. А вечером снова подморозило. Одно слово — Плясуньино преполовение завтра, ни зима, ни осень.

Вот, видят Семеро, на праздники из дому не высунусь. Надо, наконец, ножку у стола починить, а то, не ровен час, развалится. А еще надо подумать, крепко подумать. Обо всем том, что у нас творится.

Началось все с того, что Буно... Нет, не так. Сперва я как-то увидел мастера Баланчи. Он стоял у нас на этаже, на лестнице и курил. Не трубку, как обычно, а папиросы. Прикуривая одну от другой. Три штуки выкурил. Взялся, было, за четвертую, но вдруг сломал ее, бросил и ушел. Со злостью так, что папироска от урны отскочила. Я тогда подумал — чего это он? А еще подумал: давно что-то Буно не видать.

Парень к нам в последнее время часто заходил. То покурить, опять же, то перевязать кого-нибудь, то просто так. И вдруг — исчез. Подумал я об этом — и забыл. Мало ли — загулял мужик или зачет какой-нибудь завалил. Потом, через несколько дней — вспомнил. Это когда Камато пожаловался, что раньше, пока с Баланчи Буно дежурил, его, Лаверчи, в операционную и не дергали. Не то что теперь.

Понятное дело, я удивился. Спрашиваю — а куда школяр-то девался? Камато в ответ плечами пожимает. Не знаю, — говорит, — Баланчи молчит. И в общем-то, не мое, конечно, свинячье дело, но все же чудно. Не похож был Буно на того, кто бы на учебу вот так запросто забить мог. Совсем не похож.

Стал я у девчонок наших спрашивать — может, знают чего. Те тоже только руками разводят. Думаю — у самого Баланчи поинтересоваться? Так он злой какой-то стал, дерганый. И ревнивец к тому же, как выяснилось. Но — слава Семерым — есть в нашей лечебнице одна мохноножка, мастера Чилла дальняя родственница. Что хошь спроси — все знает. Не в науке, конечно, а что в городе делается. Ну, по крайней мере, в больнице — точно.

Так и есть. Слышала Вики про какую-то драку в портовом кабаке. После которой всех замели. Вроде как Буно в ней участвовал. Ну, хорошо, думаю, ну забрали в участок, чего не бывает. Но если уже почти месяц не выпускают — это что же? — убил он, что ли кого? Силушка-то богатырская, мог и не рассчитать, медведь дурной.

И стал я дальше кумекать. Драка, как Вики слыхала, была на преполовенье Воителя. Тоже, между прочим, нашли способ Пламенного почтить. Если там кого-то порезали или чего похуже — значит, должны были на Водорослянку привезти. В Четвертой у меня знакомых нет, но в ней же наш Змий дежурства берет. К нему я с этим, конечно, не сунусь, а вот у Тагайчи спросить стоит. И с Буно они однокурсники. Тем более может знать.

И совсем я уже собрался ее для этого дела отловить, да засомневался. Вот начнет мастер Харрунга у девицы Ягукко про Буно вызнавать — а она и подумает, что это он для Короны старается, вынюхивает. А уж школяр школяра Охранке не сдаст. Тагайчи-то во всяком случае. А объяснять, что это я просто о парне беспокоюсь, — так кто ж мне поверит. Буно мне не брат, не друг, даже не ученик.

Два дня я над этим размышлял, а седьмого утром вдруг встретил Ягукко в зале на первом этаже, когда на работу пришел. Она как раз после дежурства была, и ей письмо доставили с утренней больничной почтой. Тагайчи его прям там же и разворачивает, а я вижу, что обертка-то казенная — из Дома Печати. А еще вижу, что она расстраивается очень. Ну просто глаза на мокром месте.