Лицо под маской.

— Да, синьора.

— Скажите мне, где был старый порт?

— Так за Кастелло, на Rimembranze! Там почти ничего и не осталось сейчас... хотели парк сделать, потом выставки какие-то, но так и не сделали.

— Спасибо, я поняла. Так я жду синьору Пальдини!

Вернувшись в кабинет, я открыла карту Венеции и нашла остров Rimembranze. Вроде бы добраться просто, думаю, на гондоле это займет минут пятнадцать-двадцать. Но я не уверена, что хочу показывать кому-то свой интерес к этому месту. А с другой стороны, Массимо ни разу не показал какой-либо заинтересованности в том, куда я иду и зачем. Он доставлял меня до нужной точки, надвигал шляпу на глаза, закутывался в плащ и спал.

Нет, пешком туда не дойти — от дома до Сан Марко мне минут двадцать ходу, и потом еще пара миль по набережным... Да там посмотреть, где что, да еще обратно. Не годится.

— Войдите! — откликнулась я на стук в дверь кабинета.

— Синьора, вы просили зайти? — в дверях появилась домоправительница, невозмутимая, как всегда.

— Да, зайдите и присядьте, пожалуйста.

— Я постою, если можно, — она сложила руки под белоснежным фартуком.

— Синьора Пальдини, расскажите мне, что случилось с вашей дочерью?

Каменное лицо дрогнуло. Я слушала и в очередной раз возмущалась, про себя, естественно, как можно быть настолько зашоренной? "Раз так все случилось, значит, на то воля Великой Матери, никто не смеет идти против нее".

— Где она лежит? — прервала я рассказ домоправительницы о сегодняшней молитве.

— Дома, синьора, в госпиталь ее не взяли, сказали, бесполезно.

Вот теперь она промокнула глаза фартуком и снова застыла неподвижно. Я взяла в руки коммуникатор.

— Пьетро? Да, я понимаю, что вы еще ничего не выяснили. У меня другой вопрос. Вы знаете того коновала, который руководит городским госпиталем... эээ

— Госпиталем Заниполо? Ну, конечно. У вас что-то случилось?

— Да, — знаком руки я остановила синьору Пальдини, попытавшуюся броситься на колени. — У моей домоправительницы очень плоха дочь. Послеродовые осложнения. Так называемый врач из госпиталя Заниполо отказал в госпитализации на прекрасном основании, что это, якобы, бесполезно.

— Нора, я немедленно отправлю к ней санитарный катер, говорите адрес! — голос Пьетро звучал и в самом деле встревожено.

— Да уж, пожалуйста. И предупредите их главврача, что, если женщине не помогут, я лично положу все свои силы на то, чтобы его выкинуть из профессии. Пусть улицы подметать идет!

Я отдала синьоре Пальдини коммуникатор, чтобы она продиктовала адрес, а сама села в кресло и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Да тьма вас побери, даже для отказа от пластической операции нужны объективные показания! Нет, я лопну, но этот мерзавец, посмевший произнести слово "бесполезно", точно даже в морг санитаром не устроится. Я прослежу.

Домоправительница вернула мне коммуникатор и спросила, перебирая пальцами оборки фартука.

— Я... могу идти, синьора?

— Вы можете бежать! К дочери, синьора Пальдини, бегите к дочери, и не возвращайтесь, пока кризис не минует. Думаю, мы с Джузеппиной и девочками управимся как-нибудь...

Отправив экономку на гондоле, просто для скорости, я еще некоторое время пыхтела, словно перегретый чайник, пока меня не привел в относительное равновесие обед — ризотто с мидиями и телячьи рулетики с кремонской горчицей. На свое счастье, дотторе Травески, главный врач госпиталя Заниполо, позвонил мне именно в тот момент, когда я допила последний глоток кофе.

Представившись, он заговорил так быстро, да еще и перескакивая со всеобщего на латинский, что я не могла понять и половины сказанного. Наконец, у меня зазвенело в правом ухе. Я переложила коммуникатор к левому и сказала:

— Стоп, синьор Травески!

— Ээээ... дотторе Травески, простите, синьора, — посмел он меня поправить.

— Ну, если на то пошло, то будьте любезны обращаться ко мне профессор Хэмилтон-Дайер! Это понятно? — на том конце линии сопели и молчали. — Так вот, если вы хотите извиниться за вашего бывшего сотрудника, посмевшего употребить слово "бесполезно" в разговоре с матерью пациентки, даже им не виденной, то я готова выслушать оправдания. Если хотите рассказать мне о состоянии женщины, я могу вас послушать. Прочее меня не интересует.

— Синьора профессор, у меня не хватает врачей! Он просто устал после ночной смены! Я сам работал сутки, и еще не успел посмотреть пациентку!

— Вы меня услышали, синьор дотторе. До свидания!

Я раздраженно отключила коммуникатор. Этот поганец нашел время и силы, чтобы добыть мой номер коммуникатора и позвонить. А на пациентку у него сил не хватило!

Не буду ждать возвращения Массимо. Возьму водное такси и отправлюсь в старый порт сама.

Остров Rimembranze, или остров Воспоминаний в переводе на всеобщий, длинным языком выдавался в воды лагуны, словно стремясь дотянуться до Лидо; на конце этого языка, словно типун, виднелась слегка осыпавшаяся башня старого маяка. Все причалы и постройки этого грандиозного некогда сооружения располагались на противоположной от лагуны стороне, с видом на Isola La Certosa.

Катер водного такси подошел к причалу, водитель помог мне выйти и спросил, оглядываясь:

— Вы надолго сюда, синьора?

— Подождите меня полчаса, я думаю, мне хватит этого времени, чтобы осмотреться, — ответила я, отдавая ему оговоренные шесть с половиной дукатов.

Пожав плечами, он устроился удобнее на своем сидении и включил погромче музыку, доносившуюся из небольшого кристалла — музыкального амулета. Я сделала шаг вперед и осмотрелась.

Четыре длинных мола, выложенных каменными плитами, отходили от берега; причальные столбы, почерневшие от времени, все еще крепко стояли на месте. Метрах в десяти от края набережной стояло длинное двухэтажное здание, ничуть не похожее на привычный уже стиль дворцов Гранд Канала — никаких стрельчатых окон, асимметрии, колонн, ничего лишнего. Только шесть дверей, равномерно расставленных по фасаду, слегка оживляли его вид. Пожалуй, более суровый критик назвал бы это здание унылым бараком, выкрашенным в грязно-желтый цвет. Левее располагались несколько отдельных домиков поменьше, тоже не большой красоты. Куда вел проход между ними, от меня видно не было. Шагнув вперед, я оглянулась на свой белый с синей полосой катер: водитель дремал, свесив голову на грудь. Ладно, ничего страшного тут нет: пусто и заброшено, вот и все.

Все двери в желтом бараке были одинаковыми, никаких табличек не сохранилось. Подергав за ручку одной из них, я убедилась, что заперты они на совесть. Ну, и как искать здесь бывшую контору купца Ансельмо Виченте?

Проход между зданиями вывел меня на небольшую площадь с традиционным колодцем в центре и церковью в глубине. На доме справа сохранилась вывеска: "Trattoria Serena". Порыв ветра вдруг покачнул вывеску, проржавевшие петли заскрипели; я передернулась.

— Синьора! — раздался голос из переулочка рядом с церковью. — Синьора, минутку!

Оттуда показался высокий старик в длинном сером плаще и шляпе с мягкими полями, прихрамывающий и опирающийся на трость. Я подождала, пока он подойдет поближе, и поздоровалась.

— Прошу простить, синьора, что вы здесь делаете? — спросил хромой... нет, пожалуй, стариком он не был. Лет сорок пять, судя по въевшемуся загару — бывший моряк.

— Осматриваюсь, — честно ответила я.

— Извините, но вообще здесь закрытая зона. Небезопасно, — серые глаза из-под нависших бровей смотрели неприветливо.

— Ну, никаких запрещающих надписей нет, так что упрек не мне адресован.

— Так все-таки, что вы здесь делаете?

Видимо, на меня набрел местный сторож. Если кто-то знает, где здесь что, так это он, подумала я, и решила, что вполне могу сказать правду.

— Я ищу дом, где в 1788 году была контора Ансельмо Виченте.

— Зачем? — вытаращился на меня хромой. — Капитана Виченте нет на свете уже почти четыре сотни лет!

Ага, значит, капитана, а не купца. И все-таки располагался он здесь, иначе, откуда бы этот почти призрак знал фамилию Виченте?

— Мне принадлежит теперь Ка"Виченте, и история семьи меня заинтересовала, — пожала я плечами. — Так что, покажете мне, где он располагался?

— Нет, — неуступчиво ответил сторож, и покрепче ухватился за трость. А трость-то у него непростая: черный лак, серебряная ручка в форме собачьей головы, какие-то значки золотятся на черном фоне.

— Почему?

— Не положено. Придете с разрешением от старшины Торговой палаты, тогда милости просим.

Я отвернулась с равнодушным видом, хотя внутри все пело: здесь, здесь надо искать!

К счастью, белый катер с синей полосой все так же покачивался возле причального столбика. Сказав таксисту отвезти меня к госпиталю, я откинулась на спинку диванчика и задумалась: кто такой старшина Торговой палаты, с чем его едят и кому он подчиняется?

В госпитале, к моей радости, все было хорошо: женщину привезли, сделали срочные анализы, и рядом с ней уже был маг-медик, постепенно очищающий кровь и сумевший снизить температуру до приемлемой. Синьора Пальдини сидела возле кровати и держала дочь за руку.

Я предупредила ее, что пока забираю Массимо вместе с лодкой, и отправилась домой, к компьютеру. Меня ждал очередной поиск в Сети: пришло сообщение от Пьетро, что личным врачом монсеньора Паоло Гвискари является доктор Руджеро Молоне из Университета Вероны. У меня нет там знакомых, но медицинский мир весьма узок. Уверена, выяснится постепенно, что кто-то из моих коллег с доктором Молоне знаком, вместе работал, а то и соавторствовал.

Правда, может оказаться, что у них семейная вражда вот уже тыщу лет, и они не здороваются даже на заседании какого-нибудь общего комитета...

Архиепископ Венеции, Фриули и Альто-Адидже, монсеньор Паоло Гвискари хохотал. Его обширное чрево, обтянутое фиолетовым шелком, колыхалось, он утирал слезы белоснежным батистовым платком и снова начинал хохотать.

Ну, честное слово, если бы я знала, что таким успехом будет пользоваться анекдот про монашек, одна из которых увлекается логикой, а вторая математикой, я бы еще пару — тройку нашла и запомнила!

Наконец монсеньор отхохотался и сказал:

— Я знал, что наша встреча меня порадует, но не думал, что настолько! Итак, синьора Хемилтон-Дайер, расскажите же, зачем вам понадобился скромный пастырь?

Ну, насчет его скромности многое можно было бы сказать, только взглянув на упомянутое уже чрево, роскошную рясу тонкого шелка, кубки из рубинового стекла с острова Мурано... Кстати, уж не родственники ли эти кубки с моим браслетом? Задумавшись, я задала этот вопрос моему собеседнику.

— А можно взглянуть на ваш браслет?

— Конечно! С некоторых пор я ношу его, не снимая...

Гвискари нацепил на нос изящное пенсне в золотой оправе и внимательно осмотрел браслет. Потом снял пенсне, потер переносицу и поглядел на меня внимательно и без всякой улыбки.

— Вы говорите, просто купили его в магазине при фабрике?

— Да, монсиньор! Правда, он не лежал в витрине. Мастер Вельди достал его из ящика...

— Эти вещи не так просты, как может показаться с первого взгляда, — проговорил он, поглаживая кончиками пальцев свой кубок. — И, если одна из них уже решила попасть к вам в руки, лучше и не сопротивляться.

— Я и не сопротивлялась...

Мы помолчали, думая каждый о своем, наконец, я нарушила тишину.

— Монсиньор, в горах возле деревни Фоллоне есть монастырь святой Авеллии.

— Есть, да.

— Мне необходимо поговорить с одной из монахинь, а может быть, и вытащить ее оттуда.

— Однако, — Гвискари откинулся в кресле. — Вы не мелочитесь, синьора.

— Мне не к лицу и не по летам заниматься мелочами, — улыбнулась я. — От этой девушки зависит успех операции и жизнь пациента. Со своей стороны, я готова любым доступным мне способом... эээ... возместить потери церкви. Скажем, щедрый взнос на строительство храма?

— Вы ведь не из нашей паствы?

— Нет, монсиньор. Моя семья исповедует веру в Пятерых.

— Да-да. Новый свет, Бритвальд... Понимаю, — он вздохнул. — Вы выбрали монастырь с самым строгим уставом. Послушница из обители попроще не подойдет? Шучу, шучу!

Архиепископ встал, подошел к книжному шкафу, провел пальцами по золоченым корешкам, потом выдернул книгу, раскрыл на закладке и прочел вслух:

— "Добродетели ума суть следующие: правая вера, знание, благоразумие, смирение, непрестанная в сердце память о Боге, память о смерти, чистые помыслы, удаленные от житейских и суетных вещей мира, как то: разнообразной пищи и пития, стяжаний, безполезных связей с людьми и подобнаго сему, чем оскверняется душа безмолвствующаго", — захлопнув том, он пояснил, — Это "Митерикон", послания аввы Исайи блаженной Федоре. Так вы хотите лишить послушницу всех этих чистых помыслов и возобновить ее "бесполезные связи с людьми"?

Глаза его теперь вовсе не улыбались, а были холодны и почти суровы. Столь же сухим и холодным тоном я процитировала в ответ:

— "Владыка всяческих, человеколюбивый Бог, всегда дает человеческому роду действительные средства к познанию будущего, и, желая, чтобы каждый преуспевал, восходя к совершенству, вразумляет нас мановениями Своей благости, постоянно привлекая к добру созданного по образу Его человека. Это из наставлений преподобного Ефрема Сирина". Вы хотите лишить молодую женщину этого вот привлечения к добру, спасения ближнего?

Гвискари расхохотался, вновь превращаясь в добродушного и веселого толстяка.

— Синьора профессор, я восхищен! — он позвонил в колокольчик, и на пороге немедленно появился сухопарый монах в серой рясе, подпоясанной веревкой. — Серджо, дорогой мой, свяжи меня с матерью Прокопией, и поскорее. Как зовут вашу протеже?

— Беатриче. Ее зовут Беатриче Каталани, — ответила я.

Часть четвертая. Moretta.

Самая загадочная, самая романтичная маска "SERVETTA MUTA" (немая служанка), но более привычное название — "МORETTA" (Моретта, смуглянка). А в народе её называли "ОТРАДА МУЖЕЙ", так как на месте рта у маски изнутри был небольшой шпенек, который приходилось зажимать зубами, чтобы маска держалась перед лицом, — по словам Казановы, такие маски делали женщин загадочными, а главное... молчаливыми.

В наши дни маску моретты делают только на заказ. В магазинчиках, торгующих масками "маску молчания" не сыскать.

Удивительно, насколько эффективно работают службы церкви Единого, когда хотят.