связал большую вязанку и, возвращаясь обратно, почувствовал
сильную жажду. Когда я взял кожаный мех, чтобы напиться,
нахальная ворона, появившаяся невесть откуда, закаркала мне
прямо в лицо. От неожиданности я вздрогнул и выронил мех. Почти
вся вода вытекла и разлилась по траве. Разозлившись, я схватил
топор и разрубил кожаный мех. И что бы вы думали? Оттуда
выползла большая гадюка. Она, прячась от жары, незаметно
пробралась в мех, когда я наполнял его водой у ручья.
Мешда сокрушенно покачал головой:
— Хорошо, что твои бог и богиня всегда с тобой! Не иначе, как
благое знамение было тебе в начале дороги
— Да, так оно и есть. Жена все утро чихала на меня.
— А я сегодня видел приятный сон, но не успел его досмотреть,
жена разбудила, чтобы ей все ночи не спать! — Оттеснив на ходу
плечом гончара, Агга вклинился между ним и оружейником. —
Снилось мне, будто я сижу в большой лодке, все гребут, а я правлю
и пью теплое пиво, но знаю, что где-то в лодке есть холодное.
— Твое сновидение — дурной сон, — разочаровал Аггу идущий
впереди плотник. — Править лодкой — проиграть тяжбу; а тот, кто
пьет во сне теплое пиво — понесет убытки.
— Нет у меня ни с кем тяжбы, — воскликнул опечаленный
толкованием брадобрей.
— Не горюй, сосед, не всякий сон сбывается! — утешил его пожилой, сухощавый плотник. — Есть хорошее средство от дурных снов, и ведомо оно мне от старой колдуньи, бесплодной вдовы, живущей в пригороде за воротами Источника. Слушай и запоминай. Дабы сон не сбылся, перемешай кусочки черствой лепешки с мелко нарубленной травой плача, смочи все холодным пивом, добавь в смесь немного благовоний и на следующую ночь обмажь этим средством свое лицо. Проделай так семь раз и ты стряхнешь с себя сон.
Оружейник с сомнением покачал головой.
— Мыслю я в сердце моем, что противодействие божьей воле,
Агга, и грешно, и бесполезно. Бог во сне внушает, предупреждает
и наставляет. Если хочешь, чтобы сновидение не сбылось, принеси
жертву и умоляй об этом своего бога. Кстати, скажи, Агга, что
случилось вчера в твоем доме? Вечером, возвращаясь из храма,
я слышал женские крики и плач у тебя во дворе? Змея кого-нибудь
укусила?
— Слава богу-хранителю, нет. Я своего мангуста кормлю один
раз в неделю. С женой у меня вышла небольшая размолвка: она
решила зажечь очаг в неблагоприятный день.
— Ты, брадобрей, наверное, произносил всуе имя бога, роптал на
него, — с укоризной предположил старшина. — Вот и начались в твоем
доме ссоры да раздоры.
Не утруждавший себя сколько-нибудь серьезными раз-
мышлениями о прошлом или будущем, порывистый, живущий
сиюминутным чувством, Агга, озадаченный непредвиденным
тяжким подозрением, раскрыл рот и, вскинув брови, безмолвно
уставился на оружейника. До конца пути он больше не проронил
ни слова. Его наморщенный лобик отражал непривычную для
брадобрея работу ума. Он сосредоточенно думал о том, что и
одной лишь грешной мыслью можно преступить законы, данные
богами, а тогда жди кары.
Общинники пришли на свой участок задолго до полудня и
расположились на краткий отдых в тени кустов и деревьев на
берегу реки. Старшина, прежде чем распределить работу, объявил,
что кому-то надобно отправиться к главному пастуху храмового
стада за жертвенным ягненком. Гончар Мешда, знакомый с
пастухами, сам вызвался сходить за животным.
— Судя по всему, пойти следует мне, — сказал он, вставая, —
пастухи меня знают, даже коровьим молоком угощали! Мы с энси
недавно заходили к ним.
— Ты, сосед, после собрания сделался знаменит, — засмеялся
Мебурагеши, передав гончару глиняную расписку на получение ягненка. — Какую же замечательную речь ты произнес, друг мой!
Слушай, Мешда, ты мне никогда не рассказывал: к тебе в детстве
на уста не опускался рой пчел и не передал языку твоему сладость
меда? Нет?
Мешда с улыбкой отрицательно покачал головой.
— Теперь весь Город говорит, что ты — друг эна. Гостем в его
дом тебя еще не приглашали? Ничего, наберись терпения, подожди:
время, пока жив, есть! Счастье твое, что нет в нашей группе
великого дамкара, он бы тебя сегодня утопил.
— Ему сейчас не до меня, — усмехнулся Мешда, — он свои грехи
замаливает.
— Послушай, о сын Урсатарана, — осенило оружейника, — кто
знает, может быть и я через тебя породнюсь с родом Зиусудры!
У тебя ведь, кроме Пэаби, еще две дочери. Смотришь, и я в честь
войду!
Гончар тепло улыбнулся другу.
— Твой жребий, брат мой, в другом. Тебе уже не нужно беспокоиться о том, чтобы тебя знали. Воины гордятся оружием с твоим клеймом! Да и печать бесславия не лежит на детях твоих: вон Энметен — герой!
Когда Мешда, запыхавшийся от быстрой ходьбы на жаре,
вернулся, общинники работали, расчищая водоводы от сплошного
бело-зеленого ковра из лилий и буйно разросшегося тростника. Два
плотника, поджидавшие Мешду с жертвенным ягненком,
искупались в прохладной воде реки и, освеженные, дремали в густой
тени. Гаур прикрыл голову огромным цветком лилии и ловил рыбу,
забросив удочки в горловину канала. Плотник-отец с трудом
приоткрыл глаза, нехотя поднялся и сообщил Мешде, что старейшина поручил им, троим, заменить два бревна мостика через канал.
Погрузив на ослов топоры, веревки, жертвенного ягненка,
кувшины с молоком, пивом и маслом для возлияний, лесорубы
двинулись к ближайшему лесу. На опушке, опустившись на колени,
они вознесли молитву богине деревьев Нинильде со смиренной
просьбой оказать милость и выбрать для них два дерева, позволив
забрать их с собой. Лесорубы излили для богини на корни одного из деревьев жертвенные молоко, пиво и масло. Плотник-отец
заклал под деревом ягненка и окропил листву свежей кровью.
Мешда с плотником-сыном развели большой костер из сушняка,
собранного на окраине леса, и с молитвой возложили на огонь тушку
ягненка. Богиня приняла жертву, и лесорубы вошли в зеленый
полумрак, под непроницаемый свод сомкнутых крон деревьев.
Плотники, не углубляясь в чащу, подобрали подходящие деревья и
обратились к живущим в них лесным духам с мольбой покинуть
свои дома и отдать людям деревья.
— Спускайся вниз, о дух, обитатель веток и листьев, — взмолился
лесоруб облюбованному им дереву. — Спускайся, тебя ждут пиво и
масло, насладись ими. О дух, прости меня! Это не я выбрал твой
дом, всесильная Нинильда привела меня к нему. О дух, обитатель
дерева, отведай же пива и масла, которые я с радостью дарую
тебе, покинь свой дом и помоги мне срубить твое дерево и свалить
его на землю.
И лесорубы совершили обильное возлияние пивом и молоком
на корни деревьев. Затем каждый из них воткнул свой топор в
землю, лезвием по направлению к тому дереву, духу которого
возносил просьбу, помазал топор маслом и воззвал к нему:
— Встань, пробудись, о топор, и поработай для шумера. — Отец и
сын легко и плавно вскинули тяжелые топоры и с силой опустили
их на живые тела деревьев. И возлил гончар на глубокие зарубки-
раны масло и молоко и вновь призвал духов вкусить жертвенной
пищи и покинуть дома свои. Выждав некоторое время, Мешда,
как человек, не причинивший деревьям зла, не вызывающий у них
ужаса, безразличный духам деревьев, вслушался, затаив дыхание,
в шелест деревьев — голос духа дерева. Одно из деревьев дух
покинул: стонов и криков боли не было слышно, а в другом — дух
страдал от раны.
Мешда обеспокоено покачал головой: дух мог отомстить
лесорубам, не умилостивившим его, и убить человека деревом при
повале. Гончар вылил все оставшееся масло на свежую рану-
зарубку и вновь прислушался; но ничего подозрительного не уловил.
"Можно рубить", — сказал он. После того, как убитые деревья
свалили, обрубили сучья, и стесали кору со стволов, бревна выкатили на опушку, впрягли в них ослов и волоком потащили к реке. Лесорубам пришлось прорубать проход к воде в буйно разросшемся прибрежном кустарнике. Бревна связали в маленький плотик, и молодой плотник, управляя шестом, спустился на нем вниз по течению реки к мостику.
Когда плотник-отец и гончар бродили по лесу, собирая хворост
на топливо, плотник больно ударился коленом о большой, не
замеченный им старый пень. Лесоруб удивленно потер ушибленное
колено.
— О, лесные духи, разве мы вас плохо умилостивили? — с обидой
произнес он, затем схватил первую подвернувшуюся под руки палку
и стал усердно бить то место пня, о которое ударился. Мешда,
сочувственно, с одобрением поглядывал на это заслуженное
наказание духа леса.
Возвратившись к каналу, они быстро и сноровисто заменили
рассохшиеся и потрескавшиеся бревна мостика новыми и вкопали
их концы в землю, а старые, собственность храма, подкатили к
дороге. Показался Гаур, с трудом волочивший по траве корзину,
полную свежей рыбы. Удочки, на которые ловил мальчик,
смастерил он сам: крючки были выточены из перламутра раковин
и костей, а леска сплетена из пальмовых волокон.
— С обильным уловом тебя, сын мой! — приветствовал его
обрадованный Мешда. — Твоя рыба как нельзя кстати. Все мы
тут за день проголодались, как дикие собаки. Отдыхавший после
работы ткач Туге подошел к корзине, полюбовался и громко,
проглотив слюну, облизнулся.
— Хорошая рыба. Не помню, когда и едал такую. Ты ее домой
повезешь, о сын Мешды? — скучно спросил он у мальчика.
— Нет, — ответил гордый успехом сына гончар. — Мы ее здесь
зажарим и съедим. Братья-шумеры, давайте быстренько разведем
костер, — пригласил он всех на рыбу. Не ожидая повторного
приглашения, общинники вытащили сучья из своих вязанок,
Энметен привычно добыл огонь, сухой хворост сразу загорелся и
костер запылал.
— Пойди к реке, сын мой, и собери камни, чтобы было на чем
испечь рыбу, — распорядился Мешда. Энметен взял корзину.
— Я пойду с тобой, Гаур, и помогу.
Когда на берегу реки они набрали крупной гальки, Энметен вдруг остановился, положил на плечо мальчика свою тяжелую руку и непривычно высоким от стыда и волнения голосом тихо произнес:
— Ты знаешь, Гаур, что я люблю тебя как брата, а твою сестру
— так, что хочу взять ее в жены. Мы с нею с детства предназначены
друг другу, и я не представляю свою жизнь без нее. Но мне кажется,
что в последнее время, после гор, Пэаби не только охладела ко
мне и избегает меня, но и очень редко вспоминает обо мне. Я
знаю, я гадал: лист мака не разрывается на локте от удара ладони.
О, брат мой, я не в силах понять, что случилось, в чем я провинился.
И почему заслужил такую немилость. Меня постоянно снедают
самые ужасные подозрения. Это несчастье разрывает мне сердце
и причиняет жестокую боль. Я даже работать не могу, руки меня
не слушаются!
О Гаур, — Энметен убрал руку с плеча мальчика, — я никогда ни
о чем не просил, а сейчас, как это ни стыдно и ни тяжело для
мужа, взываю к тебе о помощи. — Энметен встал на колени и
простер руки к мальчику. — О, помоги мне, брат мой, поддержи
судьбу шаткую, переменчивую — и я всю жизнь буду в долгу у
тебя. — Юноша извлек из складок юбки глиняный флакончик и
протянул оторопевшему, напуганному мальчику.
— В этой маленькой чашечке приворотное зелье. Здесь нет ничего
ядовитого и наводящего порчу. Тут мои слезы, пот и семя, мед и
жир змеи. На, возьми мазь. Ты должен, а кроме тебя больше
некому, во время сна Пэаби смазать ей грудь и лоб; и тогда она
вновь полюбит меня.
Испытывая неловкость и за себя, и за него, растерявшийся Гаур горячо заверил юношу, что исполнит его просьбу, и спрятал флакончик под набедренную повязку.
Вернувшись, они принялись класть камни в костер. Не перенося
сильного, нестерпимого жара, мальчик, дуя каждый раз на руку,
был вынужден бросать камни куда придется. Энметен же ловко и
аккуратно укладывал на угли камешек к камешку. Глядя на то,
как бухает в костер камни Гаур, отец не выдержал:
— Скажи, ты что, безрукий, или в ворон швыряешь? На твоих
камнях рыба не пропечется! Посмотри, как у Энметена добротно
получается, ему камни послушны. Делай, как он: клади ровнее, а
не можешь — отойди в сторону.
"Опять Энметен, Энметен! Хорошо бы дома, а то при людях, —
обиделся на отца Гаур и неприязненно, с досадой, покосился на
улыбающегося юношу. — Пусть тебя наш осел любит, а не сестра
моя. Клянусь Нинсихеллой, что намажу длинноухого твоей мазью!"
— И вечером сего дня мальчик не забыл выполнить задуманное.
Когда камни достаточно раскалились, Мешда разложил на них
рыбу, накрыл ее толстым слоем ивовых листьев, засыпал сверху
землей и заложил дерном. Общинники развернули у костра свои
небогатые запасы и, усевшись тут же, в длинной тени деревьев,
отдыхали, ожидая, когда рыба будет готова. Вскоре, сняв пробу,
гончар объявил, что время приступать к трапезе и разбросал
насыпь. Рыбу брали по старшинству: вначале хозяин Мешда, затем
старшина, и далее, по возрасту. Отведав аппетитной тушеной
рыбы, не потерявшей своего первоначального вкуса, общинники
не скупились на похвалу и дружно превозносили удачу Гаура. Все
ели сдержанно, спокойно и неторопливо. Сидевший рядом с ткачом
брадобрей неприятно удивился, подметив, что пока он ел одну
рыбину, то и дело дуя на нее и перебрасывая с ладони на ладонь,
голодный Туге уже заканчивал вторую, жадно глотая обжигающие,
непрожеванные куски и выплевывая кости себе на ноги.
— Послушайте, братья-шумеры, что я расскажу, — начал Агга,
взяв себе рыбы и положив ее на лепешку. — Как-то раз, в прошлом
году, я был в гостях у прядильщика Туге. Когда он, наконец,
пригласил меня на трапезу, то, взяв в руки лепешку, сказал мне:
"Люди говорят, что мои лепешки малы. Но я хотел бы увидеть
такого обжору, который смог бы одолеть целую лепешку". И что
вы думаете? Я на радость ему съел целых три штуки, хотя и запивал
одной водой!"
— Конечно, у тебя рот — отверстие бурдюка, ты и корову съешь!
И куда в тебя, коротышку, столько лезет? — беззлобно усмехнулся
Туге и, подумав, что вей зерно, пока дует ветер, взял следующую
рыбину. Горшечник Мешда вспомнил обиду, которую нанес
брадобрею ткач, и поинтересовался:
— А Туге после этого приглашал тебя хоть раз в свой дом?
— Скорее мой бык ему молока принесет, чем я войду в его дом!
Теперь у него гостят одни мухи, если только он не ест в полночь,
когда они спят!
— Не смотри, что перец мелкий, посмотри, какой он горький! —
засмеялся сидевший поблизости дюжий оружейник.
— Кстати, старшина, — повернулся к нему Агга, — помнишь, ты
