В доме тихо было и солнечно, Ангет Пулан, встретивший их, постарался исчезнуть, дабы наверняка где-нибудь поблизости подслушивать. Против такого шпиона Камарен не возражал.

— Ваши дома куда просторнее наших, поэтому... — начал Камарен, открывая дверь в комнату, куда собирался провести нового знакомого своего.

Соколица Гуэйя, только что чистившая перья, взвилась с громким клекотом, и ринулась на гостя. Тонкая цепочка на ноге удержала ее; птица хлопала крыльями и кричала.

Посол испугался: его любимица взбесилась?

Прибежал Пулан со свернутой тканью, Камарен быстро накинул на птицу кусок тяжелого полотна, перехватил в воздухе; унес в другую комнату вместе с жердочкой в виде обрубленного деревца.

— Обычно смирная, — плохо скрывая недоумение, заявил Камарен, вернувшись.

— Животные плохо ладят со мной, — гостя происшествие не огорчило ничуть.

— Не любите их?

— Разве что лошадей недолюбливаю, — признался Энори. — Лучше бы ездить на хассах или волках, будь они покрупнее! У них лапы, а не копыта...

Северянин хитро прищурился, встал, извинившись, вышел на пару мгновений:

— А как насчет этих зверей?

В руках он держал нечто вроде накидки на плечо, дивное изделие из белого меха с черными полосами.

Гость невольно потянулся к нему, восхищенно вздохнув.

— Ох... как зола на снегу, — протянул руку, провел в воздухе возле принесенной вещи. Коснуться чужого имущества, да еще без согласия, себе тут не позволяли, кажется, даже простолюдины.

— Это мех белого тигра. Огромные кошки, похожие на ваших хасс, только в два раза больше. Глаза у них изумрудно-зеленые, прозрачные — а есть тигры с голубыми глазами.

Да уж. Много речей доводилось произносить риэстийцу, но, кажется, еще ни разу его не слушали с таким вниманием, словно о чем-то важном рассказывает!

...Все-таки научился смотреть на Энори прямо — вот в такие редкие моменты, когда он чем-то был увлечен, и сейчас не удавалось отделаться от ощущения, что глядит не на человека, а, допустим, на грозу. Красиво, но совершенно чуждо.

Но советник генеральский поднял голову, улыбнулся — и наваждение исчезло. Напротив, несомненно, был человек, дитя этой клятой страны.

...А как он смотрел на тигриную шкуру — чуть ли не заворожено, с таким детским восхищением, переполняющим душу! Камарен снова невольно вспомнил собственных малышей. Наивный восторг в глазах... все-таки он совсем молод еще!

— Такой мех подошел бы к черному шелку... — вскользь отметил посол.

— Да. Но как жаль — это создание было великолепно...

— Охота вам не по душе?

— Смотря какая. И все же пусть звери живут, — ответил Энори с улыбкой, но взгляда от шкуры не отвел.

Северянин принял решение сразу. Получится — и прекрасно, нет... ну что ж, он попробовал. В какую цену в этой стране обойдется подобная шкурка? А ведь вез только чтобы, как говорят, выпендриться.

— Я буду рад оставить этот мех на память о наших землях, раз вы пока не видите возможности нас посетить.

...А он принял подарок, не смутившись нимало. Но, похоже, не ожидал, и радости не скрыл. Камарен вполне чудотворцем себя почувствовал — когда увидел, как рука гостя погружается в тигриную шерсть, как он склоняется, кажется, собираясь прильнуть к подарку щекой — но приходит в себя, смеется и благодарит, уже подбирая слова, как положено знати.

— Может быть, мне больше бы понравилось у вас, нежели здесь, — обронил он, а пальцы все еще касались меха, словно он не находил сил оторваться от подарка.

— Наши народы не слишком ли разные? — улыбнулся Камарен, насторожившись. Неужто клюнуло, да еще с таким размахом? Не может быть.

— Я — еще не весь народ. Здесь многое не так, как мне бы хотелось. Кто знает... — гость прервался: — Вы мне не верите?

— Я осторожен в вопросах доверия, особенно когда речь идет о серьезных вещах, даже в шутку. Все же это ваша родина.

— И что, если так?

— Обычно люди отстаивают интересы родного края, а не наоборот.

— Я мог бы считать своими леса и горы, но не людей. Если бы что-то грозило им — не знаю... Но вряд ли кто-нибудь сумеет сравнять горы с землей, засыпать ручьи и вырубить леса. А люди... сами придумывают себе правила, почему-то не могут без них.

— Странная любовь к родине.

— Какая есть, — улыбнулся Энори, чуть прищурив глаза цвета хвои.

После его ухода непонятное ощущение не покидало посла — сердце подсказывало, что ему не соврали ни единым словом. Но верить отчего-то не хотелось.

"Пожалуй, можно попробовать поискать золото и в этом направлении, — решил Камарен. — Главное не переусердствовать".

— А советник генерала — темная личность, — Пулан задумчиво поджал губы. — Даром что почти мальчишка.

— Темная, светлая — то нам без разницы, лишь бы толк был.

— В такие годы — и его слушают? Чей он ставленник, интересно.

— Не знаю пока, — Камарен отставил кубок, погрузился в размышления. Сказал, будто мысли взвешивая: — Правильно поданный совет, да еще замешанный на волшебстве, или как оно там — это сила... И, кстати, он явно постарше, чем выглядит, они здесь такие все.

— Столь ценный подарок вызовет толки.

— Естественно. Вот и посмотрим, как он это преподнесет, как вывернется. Вернуть подарок — оскорбление, да и тигра он не отдаст, — рассмеялся аталинец.

— А все же он может и помешать, — стоял на своем Пулан. — Эх... только если сейчас — спугнем ведь. Не генерала, братца его.

— Вот с него бы начать, — сказал Камарен задумчиво. — Без брата Тагари не слишком опасен. А если я хоть что-то понимаю в людях, этот милый мальчик, Энори Сэнна, нам может и спасибо сказать, если Кэраи отправится в заоблачную страну или куда там по их вере уходят.

Глава 24

— А голосок такой... нездешний, неприятный такой, холодный, — договорила служанка, сжимая в руках пучок трав, отводящих беду. — Я ему — с кем, мол, говорите-то вы, а он меня гонит. Ну в комнату я заглянула, а там и нет никого...

— Это ко-йоши, — сказал садовник. — Теперь ясно, что тянуло силы из мальчика... Ко-йоши. Духи убитых маленьких зверят или уничтоженных игрушек, любимых ребенком... Здоровому человеку не слишком опасны — наваждения насылают, вызывают слабость, болезнь — но не смертельное все, и даже не слишком тяжелое.

А вот такому, как Тэни...

— Что же не любимца не защищает? — буркнула нянька. Новость не особо ее испугала — ко-йоши легко прогнать, и теперь хоть понятно, что в доме творилось... Разве что загадку решить осталось, как привести в дом монаха-заклинателя: без ведома господина ох и опасно, а он ведь отправит к этому своему... только с Энори связываться больно уж не хотелось.

Прочие домочадцы радовались: хоть какую причину нашли. Верно, неверно, а все объяснение.

— Я возьму это на себя, — выслушав, заверил управляющий домом. Ему поручили вести все, что происходит в этих стенах, а значит, и нечисть мелкую выгонять — его ответственность. А ребенок... когда маленькая тварь перестанет жизнь из него вытягивать, господин рад будет. И всем в доме удастся вздохнуть спокойно.

Сэйку принесли в дом родни в предместьях после полудня — а нашли крестьяне среди скальных выходов, привлеченные ржанием коня. Выловили из воды — одежда подростка была изодрана, голова в крови. Похоже, со скалы он упал в глубокий ручей, бежавший между камней; чудом не захлебнулся, но двинуться с места не было сил. Пролежав долго в ледяной воде, теперь едва мог дышать. Но сумел назвать свое имя.

Он сильно разбился, а после очень замерз, сказали врачи — лучшие здесь. Он не выживет.

До Осорэи мальчика не было смысла везти. Мать все рвалась побыть рядом с сыном, но ее не пускали — причитания женщины лишь беспокоили бы Сэйку. Тогда она заперлась в своих покоях. Отец приехал; он, казалось, в одночасье постарел лет на двадцать, и даже военная выправка подевалась куда-то, и хромать стал вдвое больше прежнего.

Рииши, вихрем прискакавший туда, пытался говорить с братом — тот был в сознании — но подросток с трудом мог произносить слова. Просил только об одном.

Зачем наследник Нара вновь уезжает, расспрашивать не решились. Что до отца, он сейчас видел только младшего. Дорога показалось длиннее, чем когда-либо в жизни, и Рииши сам не знал, чего хочет больше — застать или не застать того, к кому направлялся.

И вот массивные городские ворота остались позади, и появился дом, похожий на угловатую подкову.

— Энори здесь? — спросил Рииши подоспевших слуг, бросил поводья и направился в комнаты, туда, где приятель занимался своими цветами.

Подумалось — а ведь ждал. По крайней мере, не удивился. И еще хуже стало от этого — неужто кто-то поставил его над простыми смертными, над их горем и радостью?

— Мой брат... просит, чтобы ты пришел.

— И ты разрешишь?

Вроде спокойно спросил, без издевки, а захотелось ударить, так, чтобы отлетел к противоположной стене.

— Я тоже прошу. Забудь все, что я говорил...

— Это вряд ли смогу... ты был убедителен.

Рииши не дал ему сделать ни шага. Сжал его плечо, резко развернул к себе былого приятеля, смотрел, словно слепой:

— Я знаю, почему он отправился в горы. Он зовет... я не в силах отказать в этой просьбе. Но помоги же ему! Ты выхаживал мальчика генерала, ты можешь...

— Я сделаю то, что умею. Обещаю тебе.

И, не сделав попытки освободиться, обронил:

— Отпусти же... я скоро буду.

Рииши направился к себе домой, ненадолго, передать весточку матери. Почему-то не об умирающем брате думал сейчас, а о другом, тоже младшем, но умершем давным-давно. Казалось — тень скользнула мимо тополей, словно пробежал ребенок. Смех почудился...

Пока по улице ехал, за Рииши будто следовал маленький призрак, беззлобный, не желающий напугать, а так — будто один брат бежит за другим, играет, знает, что старший защитит, если что. До самых ворот проводила едва заметная тень, у створок воротных помедлила — и скользнула вглубь сада, по песчаной дорожке. Рииши невольно напряг зрение — увидеть следы. Ничего... Разве что вода озерца всколыхнулась, и ручной селезень крякнул недовольно, будто потревоженный кем-то.

В комнате Сэйку было довольно темно — свет, казалось, его беспокоил, и окно занавесили плотной шелковой шторой. Только маленький светильник рассеивал полумрак. В противоположном от кровати углу курилась лампа, прозрачный дымок отпугивал злых духов. Мало ли кто последовал за подростком из горных ущелий?

У кровати в низком сосуде стоял цветок — смятый, полузавядший, с бледно-сиреневыми лепестками. Цветок горной ветреницы.

Старший Нара безропотно согласился оставить сына с гостем, и велел уйти лекарям. Рииши помедлил, на пороге оглянулся. Но все-таки вышел, ничего не сказав.

Энори погасил и светильник, и лампу.

— Я неудачник, — шепот едва-едва приподнимался над подушкой. — Я... так...

Он тихо охнул, закрыл глаза.

— Посмотри на меня, — Энори взял его руку. — Трудно тебе... Говори, ты сейчас можешь.

— Я так хотел, чтобы мы были вместе... — голос Сэйку стал чуть-чуть тверже, словно боль отступила. — Орэйин... Она теперь станет женой чужого ей человека... Почему я не сумел? Я думал... этот цветок...

— Ты нашел то, что искал.

— Но тогда почему... — он растерянно глянул, и, кажется, силы на миг вернулись к нему.

— Бывает и так, Сэйку. Не вини себя.

— Я умираю... Ты можешь помочь — не мне, ей?

— В чем, мальчик?

— Я хочу, чтобы она была счастлива...

— Этого не сумею. У всех свое счастье.

— Для меня — одно... только быть с ней... Она говорила, тоже...

Он больше не мог совладать с голосом, будто глубже провалился в подушку, закрыл глаза.

— Подари ей... цветок... — прошелестело едва слышно. — Ты его выходишь. Ты же умеешь...

— Обещаю. И вы будете вместе.

Провел кончиками пальцев по щеке умирающего. Наклонился к нему.

Бесшумно отворилась дверь, на пороге возник Рииши с масляной лампой в руке — заметил, что пропала полоска света в дверной щели.

— Твой брат умер, — Энори поднял глаза на вошедшего. — Только что.

Глава 25

Довольный шмель жужжит -

Весь клевер нынче сладкий,

И поле бесконечно,

И лету нет конца...

Приснился голос матери, напевающей эту песенку дня середины лета. Проснулся с улыбкой; а снаружи было уже совсем светло, и ему достался кусочек неба. Долго смотрел, удивляясь, какой глубокий богатый цвет.

Там, за стенами, в городе вовсю готовились к празднику. Запасали подарки, понемногу украшали дома, девушки решали, как нарядиться.

А у него дома сейчас... как?

Оставалось четыре дня, всего ничего. Но осознать это не получалось. Решил и не пытаться — лучше так, чем задыхаться от страха. Не был в себе уверен, может, последние часы пройдут вовсе не так спокойно, а уж когда выйдет во двор...

Все равно добрым словом его не вспомнят, разве что десятка своя, так хоть трусом себя не показать. А пока не думать об этом.

Вдалеке стукнула дверь. Лиани знал — это к нему, еду приносят к полудню, а воду утром.

А сейчас шел весельчак Яри, по шагам его узнавал — тот будто слегка подпрыгивал. На сей раз румяное лицо стражника было очень мрачным, как подменили парня.

— Что, опять кого-то загрызли? — спросил Лиани, подходя к решетке.

— Да нет... У командира нашего, господина Нара, умер братишка. Еще ребенок совсем...

— Вот как...

— У всех свое горе, — вздохнул Яри, протягивая заключенному кружку с водой с водой.

Постоял немного, ожидая ответа.

— Молчишь? Ну, я понимаю. Пойду, загляну еще вечером.

Вскоре затихли прыгающие шаги.

Лиани опустился на пол, прислонился спиной к стене. Никогда не видел Рииши Нара, но слышал только хорошее. За что такое ему и всему их семейству? Вот уж кому не до праздника...

...К вечеру все в Осорэи — даже бедняки — говорили о девушке, которая умерла из-за любви. Она закрылась ото всех, а утром ее нашли мертвой, с сиреневым цветком-звездочкой в руке и счастливым лицом. Ни петли, ни яда, ни ножа — говорили, душа ее сама покинула тело.

В домик-бутон, который Лайэнэ числила едва ли не своим, настолько в нем часто бывала, молодая женщина пришла среди ночи — нынче сон так и не явился, и ашринэ долго смотрела на звезды, а потом будто голос почудился. Захотелось покинуть стены собственного жилища, идти под этим необъятным, расшитым серебром небом...

Лайэнэ кликнула служанку, и ноги словно сами понесли женщину к "бутону".

— Опасно так — ночью одним, — беспокоилась девочка-спутница, но Лайэнэ не обращала внимания на ее страхи. Ночь говорила — все хорошо будет! А от дома Лайэнэ до рощи, где "бутоны" располагались — сущие пустяки. И, в отличие от многих ашриин, Лайэнэ любила ходить пешком. Ночной воздух, казалось, крылья ей подарил; но уже у самого входа радость полета прошла.