Черный, черным, по-черному

Если до какого-то момента положение спасали такие, как Васек, выходцы из сельской интеллигенции, то к этому времени деревня, подкошенная коллективизацией, опустошенная войной, деморализованная "беспаспортным" рабством, отравленная безнадежностью и водкой, уже начала свое стремительное падение.

А власти, как нарочно, делали все от них зависящее, чтобы вытравить даже само представление о чести и достоинстве отдельного человека. Оттого-то в смутные девяностые бандиты, стакнувшись с торгашами, так легко подмяли все, всех и вся, что все остальные были всего боящимися ссыкунами. Да и то сказать: как быть смелым, если семьдесят лет борьба была безнадежной? СОВЕРШЕННО — безнадежной? Если любое проявление чувства собственного достоинства вызывало инстинктивную, тупую ярость любого представителя власти и однозначное стремление смять, причем показательно, чтобы другим неповадно было. Если смелость и сила духа не давала ничего, кроме бесконечных невзгод при жизни и преждевременной смерти? В родном социалистическом отечестве быть лояльным системе обозначало быть покорным и безропотно терпящим властный произвол рабом, протестовать автоматически означало быть преступником, причем система сформировалась всеобъемлющая: не только преступник, но и неудобный для окружающих, ненавидимый начальством, нищий, рано или поздно брошенный женой, бессемейный, отверженный. Системный подход в этом деле достиг абсолюта, не имел ни щелей, ни прорех, такую бы системность, — да в мирных целях. Кстати, в самом по себе термине "тоталитаризм" нет никакого негативного оттенка, он как раз и обозначает эту самую всеохватную системность и отсутствие щелей для доступа воздуха. Если в Российской империи хоть какое-то исключение делалось для дворян, то в СССР, вообще говоря, ни для кого.

Нет больших проблем с тем, чтобы заменить рабу одного хозяина другим, ему, по большому счету, фиолетово, и, вполне возможно, он даже не заметит разницы. С другой стороны, отверженным неохота быть отверженными, и, когда их становится достаточно много, они формируют сообщества, где они — свои, уважаемые члены общества.

Как видите, все просто.

Вы спросите, — а как же, за счет чего до сих пор жив русский народ?

Ну, во-первых, это не только "до сих пор", но еще и "пока". А еще бывает видимость существования народа, хотя его уже нет, а есть ничем не объединенное население, не "этнос", а "этнический субстрат", и просто ни у кого еще не дошли руки смести его в совок и выкинуть на помойку.

А во-вторых, — есть у нас механизм. Как не быть. Немудрящий, корявый и неказистый, но за долгие годы и века доведенный до совершенства, а оттого довольно эффективный. Если кто-то из СВОИХ вдруг, каким-то побытом, за счет случайной флуктуации, которые, как известно, неизбежны, окажется чуть посмелее и порешительнее других, они тут же назначат его вождем. С одной стороны, — вроде как хозяин, с другой — вроде как свой. А кучей-то мы нечего, не трусливей других. Отказываться в подобных случаях бесполезно.

Про то, что на нашего брата нечего рассчитывать, я усвоил туго, и сам был такой, и нагляделся за долгие годы, а вот про присущий нам, если приспичит, механизм сборки забыл. Может быть, даже не знал, не думал о его существовании, поскольку никогда не видел в действии. Так что совершенно неожиданный сбор сил под мои знамена оказался для меня такой неожиданностью.

— У-у, — заулыбался Гена, увидав мой эскорт, державшийся несколько позади, — и детсад свой привел? Да еще, — он кивнул на Андрюху, — с ясельной группой?

— Слушай, — набычился Васек, — я — на очереди после Жеки.

Боц поглядел на него внимательнее.

— Ладно, пацаны. С вами потом поговорим, хоть по очереди, хоть со всеми вместе. А пока — примите в сторонку, у нас разговор не для чужих ушей...

Я стоял настолько неподвижно, насколько мог, а он разглядывал меня, повернув голову то так, то этак, но ближе не подходил и не спешил начинать разговор. Я видел, что он не может "прочитать" меня, как привык это делать со всеми предыдущими противниками, и это порядком его смущает.

— Ну что, — проговорил он, наконец, доставая пачку "Примы", — закурим?

— Мне бабушка не велит. — Проговорил я, по-прежнему не шевелясь. — И вообще курить вредно.

— Ну-ну.

Он закурил, щуря правый глаз от едкого дыма.

— Лещ и Теря, — твоя работа?

— А что с ними? Кстати, — кто такая Теря?

— Овчар, ты его знаешь.

— А-а-а.

— Кстати, Петька Лещ в сознание так и не приходил. Говорят, вряд ли выживет.

— Да? Жалко. А как подумаешь, так и хрен с ним. Только я-то тут причем?

— А ведь это ты его.

— Я его — что? Ты о чем вообще?

Для меня всегда было загадкой, — каким образом мы видим, что стоящий перед нами человек очень силен? Нет, бывают случаи, когда налицо явные, вполне определенные признаки: рост под потолок, плечи не под каждую дверь, пласты мышц поверх массивных костей, ремни жил и толстенные вены на руках, но ведь это далеко не всегда? Почему мы смотрим иной раз на какого-нибудь крепенького недомерка или тощую, сутулую жердь и видим, что у нас, — если что, — ни единого шанса?

Передо мной стоял парень средний во всех отношениях. Среднего роста и среднего телосложения, его только с некоторой натяжкой можно было бы назвать "плотным", но при этом с первого взгляда было совершенно очевидно, что он силен, как зверь и очень тяжел для своих не впечатляющих габаритов. Только физиономия у него, как у всех обитателей этих самых дворов, имела желтоватый оттенок: к своим неполным пятнадцати курил он лет шесть, а то и все семь.

— Не желаем, значит, признаваться?

Ну-ну. Только я глядел и читал детективы на шестьдесят лет дольше.

— В чем? И перед кем? Ты мало похож на следователя, Гена.

— Геннадий Иванович.

— Я, Гена, сам решаю, кто для меня Геннадий Иванович.

Вот это рассердило его больше, чем что-либо другое. Собственно, я этого и ожидал, но не спрашивайте, — почему. Это не секрет, но и словесных объяснений я не найду.

— Это ты угадал. Не следователь. Я больше по другой части.

Он замолк, пауза затягивалась, а я молчал, храня прежнюю каменную неподвижность, потому что спешить мне было некуда, так что он не выдержал первым.

— Вроде умный, а дурак. Чё, — не понимал что целым тебя отсюда никто не отпустит?

Тут я позволил себе отрицающе покрутить головой.

— Не такой глупый, как кажется. Уж что-что, а уйти отсюда я могу в любой момент. Вот только не хочу.

Скверно, я до сих пор не мог понять, как именно он собирается атаковать. Вообще говоря, когда ты настолько сильнее, тебе нет нужды в хитрых схемах на схватку. Проще всего войти в ближний бой, ради этого даже пропустить пару ударов, большого вреда от них ждать не приходится, — и гарантированно выбить из противника дух парой-тройкой нокаутирующих, не дожидаться случайностей на поздних фазах боя. А у меня почти нет опыта реальных схваток один на один.

И он пошел на меня, как небольшой медведь, переминаясь с ноги на ногу и каким-то образом становясь стеной, что отгораживала меня от свободного пространства, давила и гипнотизировала. Скачок, скачок, скачок, — два "в линию", третий — "в разноножку", и я снова на свободном пространстве. Пропрыгать в таком темпе я могу долго, почти сколько угодно... Я практически не заметил этого удара и поздновато на него среагировал, но среагировал-таки, начал поворачивать голову, пропуская, "прокатывая" удар, — и не стал больше реагировать, а просто ушел в каскад прыжков. Щеку словно обожгло, в левом глазу вспыхнуло алое пламя, но второй удар его, — видимо, хорошо отработанной, — комбинации ушел в пустоту. Именно потому что я не стал реагировать. Реакция у него оказалась, мягко говоря, — не хуже. С ударом все понятно: если он хорошо попадет, мне хватит одного, чтобы выйти из строя, а вторым он меня завалит. С первым мне повезло, — или все-таки СПП куда лучше пригодна для поединка, чем я думал... Впрочем, думать было некогда, потому что он атаковал непрерывно, с молниеносной скоростью, взрываясь каскадами ударов из самых неожиданных позиций. Я — прыгал вокруг, не давая приблизиться, потому что, — не отреагировал бы. По кучам битого кирпича, по остаткам стены, по каким-то гнилым бревнам, по поваленной двери, и стекла хрустели под моими слегка "тюнингованными" ботинками. Можно сказать, — уходил заранее, держась вне досягаемости, но все-таки не слишком далеко, нависая, чтобы не расслаблялся лишнего. Так волк крутится вокруг какого-нибудь зубра, не подходя близко, но и не давая свободы.

Дело в том, что я дождался-таки, когда он спотыкнется на куче камней и от души достал его ногой по бедру. По тому самому сухожилию квадрицепса, "доведенным" носком правого ботинка. Так что сильно теперь не расслабится.

Все правильно, ногами почти не бьет, растяжка, можно сказать, обывательская...

— Так и будешь, — проговорил он хрипло, — бегать?

— Так и будешь пиздеть? — И счел возможным добавить. — Далеко не убегу, не надейся. И тебе не дам.

Я, по мере возможности, все время норовил закрутить его по часовой стрелке, зайти "за правую" руку, чтобы опять не угодить под кулачный удар. По ногам, по ногам, по ногам, — по голени, под коленку, по бедру. Сильно, правда, не выходит, — так хоть как-нибудь. Чтоб берегся, чтоб побольше двигался. Чтобы не смел отдыхать! Потому что я тоже не железный. Я дожидался и дождался-таки, когда он споткнется снова, и снова от души достал его по тому же самому месту на левом бедре. По-умному называется "лоу кик", — если не ошибаюсь, конечно. Видимой хромоты это не повлекло, но что-то такое, какая-то неуверенность походки чувствовалась. И это помимо того, что ему явно не хватало дыхания, а наш бой не предусматривал перерывов и аккуратных раундов по три минуты. Я поддерживал темп, даже чуть взвинтил его, а он спотыкался все чаще, упал на колено и получил ногой в ухо. Не так, как надо бы, потому что я не ожидал его падения и чуть поторопился с выпадом, ударил, как получится, но ухо у него распухло, а еще он рассадил-таки коленку о битую бутылку. К этому времени он попал по мне еще один раз, в левую половину груди, и снова не совсем удачно, снова я "прокатил" кулак по ребрам, но и мое сердце тоже пропустило очередной удар, впервые в жизни сбилось с ритма. Я даже успел перепугаться, но пронесло: снова забилось, как ни в чем ни бывало. Он тоже обладал этой способностью, — бить "на поражение" из любого положения, лишь бы позволяла дистанция, — но технология была какая-то другая.

Еще взвинтить темп, еще один "лоу кик" — и опять, вроде, неплохо... Другой бы давно свалился. А этому, блядь, как с гуся вода!!! Как железный, ей-богу!!! Как будто это не его бьют. Еще чуть-чуть, еще какие-нибудь полминуты, и я сам не смогу больше поддерживать такой темп. У меня тоже начала накапливаться неуверенность в себе, как это бывает у обоих сторон во время тяжелого боя, всегда и везде, и я решился на авантюру. Ему по-прежнему хватило бы пары удачных ударов, чтобы закончить бой, так что риск был предельный, а расчет только на то, что всех моих трюков он все-таки не знал, а этот как раз относился к имеющим, так сказать, "двойное назначение". Пробив с левой ноги, я дал себя поймать за нее, а для владеющего СПП достаточно и такой эфемерной опоры. В то самое мгновение, когда он классически, снизу, подхватывал мою пятку, я схватил его за голову, изо всей силы оттолкнулся правой, и врезал коленом ему в подбородок. Собственно говоря, чуть ли ни самый мощный удар, на который мое легковесное тело было способно в принципе. Голова его откинулась, зубы лязгнули, и он отпустил мою ногу, зато машинально схватил меня за плечи (или схватился за меня, чтобы не упасть?). И тогда последовал второй трюк, которого не знал он, и не планировал, в данном эпизоде, я: мертвой хваткой вцепился в его правое плечо, между мышцами, и ущемил нерв. Очевидно, боль чудовищная, поскольку даже этот железный человек взвизгнул и отшвырнул меня на камни. Ну, не больно-то сильно, я каждый день падал с куда большей силой. Ушел в задний кувырок, встал на ноги, прыгнул назад-влево, и только тогда глянул на Гену: неужто встанет? Встал! Но, поглядев, как он это сделал, я понял, что это уже не слишком важно.

Сохраняя все ту же осторожность!!! Хладнокровно, потому что горячность уже ни к чему!!! Еще раз по бедру! И еще!

Все: никакая воля не поможет, если нога просто-напросто отказывается служить. Он тяжело заваливался на кирпичи, выставив руки, но и правая рука тоже не держала, болтаясь, как плеть, он ткнулся лицом в каменное крошево, а я уже разбегался, как разбегаются к мячу на одиннадцатиметровой отметке, чтобы с разбега врезать ему ногой в подбородок. В бою время сжимается, и я успел заметить, как у него поплыли, закатываясь, глаза, а тело завалилось навзничь. Нокаут. После такого не поднимаются. Его сопровождающие, крадучись двинувшиеся вперед, — я, сплюнув вязкую, как смола, слюну, подбоченился и сделал шаг вперед, — они остановились. Мое войско: перед глазами вдруг возникли спины, полноценная такая "стенка", как на футболе при штрафном. Просто двинулись вперед, закрывая уставшего до полусмерти поединщика от всех напастей. Руки в карманах, но ни одного кастета на виду. Молодцы, показали готовность к конфликту, но без вызова, не выказав желания его продолжать. Сойтись сейчас стенка на стенку было бы совершенно излишне, а те, после поражения вождя, не решатся начать первыми. На сегодня все слова, которые необходимо было сказать, сказаны.

Но я ошибался.

— Эй!

Слава богу. Живой, и, по крайней мере, мозги напрочь не отшиблены. Но это не потому, что я недостаточно старался.

— Подойди сюда... Да не ссы.

Я пожал плечами.

— Да чего уж теперь-то?

Я подошел, нагнулся, поскольку сесть-то он сел, а встать не мог никак. И глаза еще, малость, плавали.

— А ведь это ты пацанов. И раньше на тебя думал, а теперь уверен на все сто. Не знаю, как, но ты это. Больше некому.

— Повторяю еще раз то же самое. Не знаю, о чем ты говоришь. Я не при делах, и не знаю, кто это сделал.

Он в досаде махнул рукой.

— Да знаю я, что не докажешь ничего. Только ты это. Слушай... Жека, или как там тебя... а ведь ты страшная сволочь. Хуже, пожалуй, и не знаю, а уж повидал я всяких.

Какой же ты, сука, умный. Какой же ты, сука, сильный. Какая у тебя, у суки, реакция. И умение себя вести в любых условиях. И еще незаурядные качества прирожденного лидера, — и все это в неполные пятнадцать. Так что, как ни жаль, а придется тебя, такого хорошего, валить начисто. Не сейчас, понятно, а потом, без свидетелей и как-нибудь предельно просто, без ненужных эффектов. Относиться к убийцам без излишних предрассудков общество научится еще только лет через двадцать или даже немного больше.

— Спасибо за комплемент, если честно, — не ожидал. Тронут. У тебя — все? Тогда я пошел. Спасибо за доставленное удовольствие.

— Иди. Если б меня спросили, я сказал бы, что тебя на полном серьезе валить надо. По любым понятиям, и пока не поздно. Особенно теперь, когда у тебя кодла...