Странные сближения. Книга первая

— Ульген?

— Пусть Ульген. Он сказал: 'поднимать наших'.

И Раевский рассказал ход своих мыслей.

'Наших' — это слово удивило его. Под 'нашими' должны были подразумеваться турки, возможно, другие шпионы, но как их можно поднимать? Греки? — подумал тогда Александр Николаевич. Но греки, фактически, были уже 'подняты' Ипсиланти; оставим их как запасную версию. Кого можно поднимать на Днестре? Во-первых, это должны быть люди близкие к Зюдену, те, кого он мог назвать 'наши'. Во-вторых, их можно было 'поднять', т.е., по меньшей мере, подвигнуть на какие-то решительные действия. И раз Зюден к ним вхож, получается, они не слишком афишируют своё существование — это было бы слишком опасно для шпиона. Вывод: некое тайное общество, не поддерживающее современную Русскую политику. Круг сузился до пары подозреваемых: масонов и 'Союза Благоденствия'.

— Кого? — Пушкин придвинулся ближе, не глядя подобрал с пола ещё одну трубку, сунул мундштук в рот и защелкал пальцами; подбежал Никита и дал огниво.

— Как! вы не слышали о 'Союзе Благоденствия'?

Пушкин слышал. Он тут же вспомнил. 'Союз Благоденствия' был организацией симпатичной, хоть и не одобряемой наверху. Кратко: это были добрые просветители, мечтавшие облегчить народные страдания, освободить крепостных и т.п. — и совершенно не умевшие этого сделать. Многих их них Александр знал ещё по Петербургу.

— Je voulais dire , — поправился Пушкин, закуривая, — что же в них тайного?

— В известных вам ничего, но —

Александр Николаевич объяснил, что в мирном 'Союзе' начались странные подвижки. Члены общества прониклись вдруг революционными настроениями, вплоть до мыслей о цареубийстве.

— Откуда вы это знаете?

— Случайность. Заверю вас, ни Нессельроде, ни даже самому государю это неизвестно. Мой дядя состоит в 'Союзе' членом.

— И он столь откровенен с вами?

— Я сыщик, господин Пушкин. Позвольте не объяснять вам, как мне удалось получить эту информацию. Скажу только — дядя о моей осведомленности не знает.

Читал письма?

— Хорошо. Расскажите скорей, причём тут мы.

— Лучше уж — причём тут Зюден. Если мы будем и далее исходить из того, что цель Зюдена — втянуть Россию в войну, в которой мы будем обречены, можно выдвинуть и новую гипотезу — чтобы окончательно отвратить от России союзников и лишить государство сплочённости, Порта намерена спровоцировать la révolution russe.

Революция на фоне войны или война на фоне революции? — не всё ли равно; для России дело кончено.

— Даже так? — Александр затянулся и выпустил длинные струи дыма через нос.

— Точно так. Это бы объяснило, каких именно 'наших' Зюден желает поднять. И потому 'Союз Благоденствия' так скоро переформируется в революционный клуб.

— Можно обратить внимание и на масонов.

— Обращайте, если вам угодно. Но вы ведь не спорите, что 'Союз Благоденствия' — это...

— Это ниточка.

Раевский кивнул.

— Александр, — вскинулся Пушкин, — я даже не предложил вам закурить.

Раевский, которому с лихвой доставало роли пассивного курильщика, покачал головой:

— Лучше предложите мне выпить.

— Вино, увы, только молдавское.

Раевский попробовал.

— Недурно, по мне. Так вот, мой дядя, человек просвещённый и вольнодумный, занимает важное место в 'Союзе' и, как я понял, умеренно поддерживает новые идеи. Через неделю, самое большее — полторы, к нему в имение приедет известный вам Дмитрий Якушкин...

— Какая прелесть, — голосом Каподистрии сказал Француз. Он любил Якушкина, с которым виделся в Петербурге у Чаадаева.

— Вы, кажется, относитесь к нему очень тепло, а ведь он — главный вербовщик будущего кружка...

Точно, читал письма. Низко... Однако, на то и сыщик.

— ...С ним должен прибыть ваш кишинёвский сосед Орлов. Встреча эта внешне будет обставлена как дружеский визит, но можно ожидать важных разговоров.

— Vous pensez que в имении вашего дяди будут решаться вопросы 'Союза Благоденствия'?

— Совершенно верно.

— Что же, по-вашему, мы сделаем, оказавшись вблизи тайного клуба? — осторожно поинтересовался Пушкин, мысленно оценивая Раевского: в молодом полковнике проглядывала сквозь холодность так приятная Александру отчаянная удаль.

— Мы в него вступим.

Село Каменка, куда приехали Пушкин с Раевским, оказалось милейшим местом. Никогда прежде, даже в детстве во время общих вечеров, Пушкин не видел столько родственников, собравшихся в одном месте.

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы :

Раевский Николай Николаевич-старший, радостно обнявший Пушкина;

Раевский Николай Николаевич-младший, радостно обнявший Пушкина (-Ты здесь по делам разведки? — Нет, просто приехал вас повидать. — Ну дай же я обниму тебя!);

Далее шли:

Раевская Софья Алексеевна, без которой и здесь бы всё рухнуло;

Мария — ах, Мария! — но в её взгляде было лишь дружеская тепло;

Раевская Екатерина Николаевна, умнейшая из женщин;

Раевская Софья Николаевна — просто какая-то Сонюшка;

Раевская Елена Николаевна, оправляющаяся от чахотки;

Давыдов Александр Львович, стареющий напыщенный тип (наша история изобилует Александрами, но ничего не попишешь — правда. В другой, выдуманной истории его бы непременно звали Сигизмунд);

Давыдова Аглая, урождённая де Граммон, жена Александра Львовича, красавица-француженка;

Давыдова Адель Александровна — её малолетняя дочь;

Давыдова Катерина Александровна — её старшая дочь;

Давыдов Василий Львович, тот самый дядя, коего упоминал Александр Николаевич;

Давыдова Александра Ивановна, жена его;

Давыдова Екатерина Николаевна, дряхлая матушка Н.Н.Раевского-старшего;

И многие другие, чьи имена и родственные связи мы опустим.

Василий Львович представлялся Французу грузным, ленивым, похожим на кота человеком. Таким был на поверку его брат, а Василий Львович оказался высоким, вечно бодрым, с насмешливым лицом и чудовищно низким, идущим из самой утробы голосом.

— Славный Пушкин, — от его баса гудело в зубах, — Александр Сергеич, ну! Как я рад! Читаю вас, даст Бог не соврать, уж два года.

— И я вас, Василий Львович.

— Что ж, разве я поэт, я пишу от скуки и отвращения, ну!

— Почему от отвращения?

— Потому, славный Александр Сергеич, что говорить прозой: 'в этой стране мне хочется блевать!' тут не принято, ну.

'Хороший человек' — подумал Пушкин.

Вечером сидели в огромном зале, Катерина Николаевна играла и пела чудным голосом французские романсы, к великому восторгу Аглаи.

Аглая, маленькая, подвижная, черноволосая и черноглазая, с каким-то особенным увлечением говорила по-русски, точно хвасталась.

— Пр-р-релесть, — она радостно выговаривала трудную букву 'р'. — Катенька, вы душка, спойте ещё.

— Я, право, не знаю, что вам исполнить.

— Я спою, — вмешался Василий Львович. — Николай, ты должен помнить.

И они вдарили по ушам казачьей песней; Катерина аккомпанировала, но звуков рояля слышно не было. Аглая, оказавшись рядом с Пушкиным, сказала:

— А вы что же, не поёте?

— Je ne sais pas chanter .

— Нет, говор-рите со мною по-русски! Мне скучно, — Аглая дернула плечиком. — Р-руский язык смешной.

— Вы говорите на нём для забавы?

— Как вы сказали? Да-да.

Пушкин оглядывался, ища Александра Николаевича, но тот исчез.

Потом ещё много пели и изрядно выпили, и даже немного потанцевали. Мария избегала Александра, и он не винил её в этом, тем более, танцевать выпало с Катериной. Смеялись, говорили обо всём, обсуждали современную литературу.

(— Кстати, что вы сейчас пишете?

— Набрасываю поэму, может статься, тут и закончу, впрочем, могу и протянуть ещё год).

Наутро в комнату к Французу пришёл Раевский.

— Есть новости.

Александр, только закончивший подпиливать ногти, встрепенулся:

— Что, говорите.

— Якушкин должен приехать к зиме, ближе к бабкиным именинам. Так сказал дядя.

— Вы всё-таки открылись ему?

— Я не говорил, что он сказал это мне. Я попросил разузнать Аглаю.

— Эту? 'Говор-рите по р-русски'?

Раевский как-то особенно желчно ухмыльнулся.

— Она прекрасная женщина, en tous points . Без предрассудков, и на неё можно положиться в делах, которые ей непонятны. Иначе, конечно, проболтается.

Они тайные любовники? Как же удаётся держать это тайною в доме, полном родни?

Раевский не переставал удивлять.

А всё было гораздо проще.

Комната Аглаи Давыдовой, вечер.

Всюду стоят ширмы, висят занавеси; прямо посреди комнаты понаставлены шкафы с комодами, точно заграждения на пути врага. Из комодов время от времени поднимается то кивер, то цилиндр, то вовсе конский плюмаж. Не сразу видна в сей странной обстановке Аглая. Она сидит где-то у зеркала, нанося румяна.

Появляется некий драгунский Офицер.

Офицер. О, возлюбленная, моя, я пришёл к тебе!

Аглая. Жорж! Ужели ты, верный друг! Ну иди же ко мне!

Тянется для поцелуя; но тут появляется Александр Львович. Тотчас с его появлением вся декорация волшебным образом пропадает. Остаётся обычная комната с кроватью, платяным шкафом и трюмо с тройным зеркалом.

Александр Львович. Аглая, жена моя! Или ты стосковалась по мне?

Аглая. Я занята, видишь, не мешай.

Александр Львович. Утром Николай приглашает на верховую прогулку до реки, поедешь ли?

Аглая. Ах, милый, я себя ужасно чувствую. Верно, останусь дома до вечера.

Александр Львович. Ну, я пошёл. (уходит; комната снова полнится ширмами и шкафами)

Аглая. Вот и молодец. (поёт)

Я честной девушкой была

С прекрасным чистым взором.

Потом случилось тра-ля-ля

С каким-то там майором

(встаёт и кружится по комнате меж занавесей)

И полилась, и понеслась,

Ведь что есть жизнь, когда не страсть,

Не пламенная сила?

Хотела встретить короля,

Но тра-ля-ля ля-ля ля-ля

С гусарами сводило!

Вновь является Офицер, Аглая заталкивает его в шкаф.

Аглая. (в сторону ширмы) Ну же, драгоценный, не таитесь, вы не шило в мешке. Выходите!

Тут же из-за ширмы выходит 2-й Офицер, на сей раз уланский.

Офицер. Аглая, милая, предадимся ль мы сегодня безумной страсти?

Аглая. Предадимся, голубчик, непременно предадимся! (поёт)

Теперь в России я сама,

Сильней на сердце стужа.

Ах, как тут не сойти с ума —

Мой пламень им не нужен!

Ах где ты милая земля,

О, там такое тра-ля-ля

То с принцем, то с вельможей...

А здесь не сыщешь... (темп сменяется на andante; задумчиво) ничего...

Но... (снова forte) тра-ля-ля-ля ля-ля ля-ля

Они тут могут тоже!

Въезжает на коне Александр Раевский.

Аглая. (прячет 2-го Офицера за ширму) А ты кто?

Раевский. Я — Александр Раевский, живу тут.

Аглая. Что ж — мы с тобой планировали что-то на нынешний вечер?

Раевский. Пока нет.

Аглая. (строго) Что вы в таком случае тут делаете? Вас могут увидеть! Ах!

Раевский. Но если ваше сердце сейчас свободно...

Аглая. (в сторону) Ах, дорогуша, в этой стране ещё никто не смог занять его полностью, всегда оставалось место... (Раевскому) Говорите: что вам угодно?

Раевский. Только скажите, не мучайте, верно ли это, что вы влюблены в Якушкина?

Аглая. В кого?

Раевский. Не притворяйтесь, не топчите осколки моего сердца! (спрыгивает с коня и бросается к Аглае) Только признайтесь!

Аглая. Тише, дорогуша, вы наломаете дров.

Раевский. (выхватывает из-под комода дрова и вправду принимается их ломать) Я влюблён в вас давно и безответно, но сегодня я узнал, что к вам едет Якушкин, этот Казанова, этот дон Гуан, этот...

Аглая. (с интересом) Поподробнее, прошу вас.

Раевский. Я позабыл остальных знатных любовников.

Аглая. И он так хорош, как вы говорите?

Раевский. Даже лучше.

Аглая. И он едет сюда?

Раевский. Да, прибудет, только не знаю, когда именно. Ваш деверь, Василий Львович, непременно должен знать.

Аглая. Я узнаю, спасибо...

Раевский. Я не смею становиться между вами и Якушкиным. Но, прошу, скажите, уделите ль вы мне хотя бы немного времени до его приезда?

Аглая. (проходит мимо шкафа, на ходу заталкивая туда выпадающего кавалергарда) Ах, голубчик, до приезда Якушкина я вся ваша.

Раевский. И вы скажете, сколько времени я смогу наслаждаться вашим обществом, пока Якушкин не разлучит нас?

Аглая. Ну, раз вам это интересно... Ах, что мы всё о нём да о нём! Ты тоже хорошенький! Иди же ко мне!

(Раевский кидается к Аглае, и они вместе падают за груду подушек. Оттуда слышится, как Аглая поёт) —

Чем дальше в лес, тем больше дров.

А холод на сердце суров,

Поди меня согрей-ка!

Тра-ля-ля-ля ля-ля ля-ля

Ах, жизнь не стоит ни рубля,

Цена любви — копейка.

Пушкин, при всём своём опыте, не научился ещё понимать таких женщин, как Аглая, поэтому то, что подробности получения Раевским ценных сведений остались для него загадкою — невелика беда.

Вставная глава

Du liebes Kind, komm, geh mit mir!

Gar schöne Spiele spiel ich mit dir.

(С немецкого: Подойди, прелестное дитя, пойдём со мной!

В какие прекрасные игры мы с тобой поиграем)

Гёте

— Нет, скажи, что ты шутишь.

Брюс, взмокший под майским солнцем, расстегнул воротник и, доковыляв до дивана, рухнул на него, вытянув длинные ноги чуть ли не на середину комнаты.

— Не шучу, — он вытащил из-за обшлага платок и промокнул потное лицо. — И клянусь, это не мой ребёнок.

— Верю, что не твой, — Трубецкой поглядел на мальчика, стоящего у входя и ковыряющего лепнину на дверной раме. — Но каким бесом его к тебе принесло, и какого беса я теперь должен...

Брюс закашлялся. На четвёртом десятке отважный генерал-поручик Семёновского полка, кавалер Анны и Александра, ни с того ни с сего начал плохо переносить жару. Начинаем сдавать позиции, — подумал Трубецкой, — ещё лет десять и сделаемся старой гвардией, годной только в качестве подставки под ордена.

— Не скажу ничего, прости. Уф-ф, — Брюс отпил поднесённого лакеем лимонаду. — Жарко-то как. Иван!

Мальчик без интереса повернул голову.

— Что ты о себе скажешь?

Ребёнок что-то промычал.

— Яснее говори, как тебя учили!

— Я Ваня, — сказал мальчик, пиная носком что-то на полу.

Трубецкой приблизился и принялся рассматривать его, как диковинное насекомое.

— А по батюшке?

— Никитич.

— Никитич? Это кто же этот Никита?

— Отчество я выдумал, — сказал Брюс.

— Яков! Ты не знаешь, кто его отец?

Яков Брюс посерьёзнел.

— Знаю. И как раз поэтому Ванька у меня больше жить не может. Снова тебя прошу и заклинаю жизнью своей — возьми его и воспитывай, как своего.

— Так, — Трубецкой поднял Ваньку, оказавшегося тяжёлым для своих скромных габаритов, и посадил в кресло. — Это, друг мой, никуда не годится. Или ты мне сейчас расскажешь...

— Не могу, — Брюс ещё сильнее ослабил воротник. — Это чужая тайна, от коей в будущем может многое зависеть... Весьма многое. В деньгах Ванька нужды не имеет, каждый год ты будешь получать средства на его содержание... Полагаю, их будет больше, чем потребуется ребёнку, так что остатком распорядись по своему желанию, с тебя не спросится.