Четыре возраста Нулизы-сан

Балалайка заняла второе кресло.

— Потому, что тебя прошу я.

— Тебе что, некого жалеть? И ты поэтому приперлась меня уговаривать?

— Подруга, ты не поверишь. Моего парня убили, как и твоего. Свихнувшиеся малолетки. Правда, они говорили на другом языке, но для меня, как ты понимаешь, никакой разницы.

Ото-химе не ответила. Ветер с норда становился все резче, а волны все больше выцветали от сорванных ветром брызг — но тут вместе с водой летела и взвесь. Так что в разных местах разворачивались маленькие черные короны локальных уплотнений, где схлопывались чрезмерно быстрые капли; и казалось, будто вот-вот в эти пробоины прольется иное небо.

— Кстати, можно спросить?

— Спросить можно. Дождаться ответа...

— Ну, я хотя бы попробую. Проясню один важный момент. Почему ты не применяешь бактерии? Вирусы, штаммы, риккетсии... Что там еще бывает?

Пенсакола хмыкнула — совершенно как человек — и взялась за подбородок. Лицо ее разгладилось и приобрело мечтательное выражение.

— Мне хватило первой волны. Биологический вулкан в чистом виде. Мои дельфинчики размножились так, что в океане... В океане, подумай только! Возник дефицит биомассы. Теперь представь: то же самое, но с бактериями. Или вообще с простейшими.

Балалайка подняла брови. Пенсакола махнула рукой:

— Ну да, я и забыла. Для вас же что вирус, что бактерия, что простейшее...

— Один черт, микробы.

— Вот-вот. А между ними только в размерах разница — как между амбаром, зернышком пшеницы, и крысой, которая хочет съесть это зернышко.

— Отличный образ. А кто из них кто?

— А вот это ты у Рицко спроси. Она умеет объяснять. Мне проще сделать, чем рассказать. И потом... Даже при том допущении, что люди меня простят. Они друг друга простить не могут, а тут вдруг с какого-то черта простят меня. Но — допустим...

Ото-химе поднялась и ее лицо исказилось опять.

— Мне-то с чего прощать людей? Эти обоюдные прощения вернут мне Яшку, а тебе — Николая?

Хозяйка яхты — она же и яхта — вздрогнула и на миг отпустила управление. Ветер положил кораблик почти на борт; но грамотно рассчитанный проект выправился. Силовой купол на этот миг пропал, так что плетеное кресло гостьи мгновенно унесло в море.

Балалайка вернулась на курс, восстановила силовой купол.

— В самом деле, к черту лирику. Вот эти тебе знакомы? Из твоих, как ты там говоришь, Взятых?

Ото-химе посмотрела на голограммы, кивнула.

— Знакомы. И что?

— Они вели переговоры с нашими.

— С вашими? Но я же воплощенное мировое зло. Про моих понятно: за мою голову им амнистия. А ваши как могли?

— Очень просто. Например, как Пий Двенадцатый с Гитлером. Или как Брежнев с Картером. Феминисткам из радикального крыла кажется: вот еще совсем чуть-чуть — и настанет царство бабие. Ведь корабли Тумана — женские аватары. Правда, там уже монополия нарушена. Есть мужики среди аугментированных, ты знаешь.

— Линкор “Марат”, ледокол “Ямал”... Знаю.

— Вот. А канмусу, “флотские девы” — девы поголовно. Вот радикалам и мерещится: еще чуть-чуть поднажать, и вообще все ведущие роли будут у теток. А для этого война с глубинными должна пылать. Но так, чтобы никто не победил. Вот поэтому тебе подкинули мысль насчет пафосного Ктулху, с помощью которого так удобно доить бюджет. А не насчет испанки с холерой, от которой их самих не спасут ни кошельки, ни секьюрити.

Ото-химе не шелохнулась, лишь глаза понемногу наливались красным.

— Вот отсюда такой хорошо продуманный и очень пугающий мерзких людишек удар по суше. Фем-дом не устраивает, что вы шныряете в глубине и никого не пугаете. Ну, а наши вояки с ними радостно скорешились. Финансирование там, фонды. Все на борьбу с профицитом. Откат нормальный, чек чистый... И так далее.

— А что взамен?

— Взамен они сдадут нам твои текущие координаты. И мы тебя приложим ныряющим зарядом. По такому случаю не пожалеем. А они останутся и будут править. Заговор при дворе царицы морской. Такие дела.

Пенсакола тихонько зарычала. Собеседница продолжила несколько тише, глядя в палубу:

— Вот именно. Построить что-то путное может лишь организованная структура. У тебя пока что сплошная феодальная грызня. Все против каждого, точнейшая калька с Японии. Химе наследственные, которым никто противоречить не может, если даже и захотел бы — это у японцев называлось “дайме”, князья. Гвардия, прим-особи — это “хатамото”, знаменосцы. Хранительница — это главный советник и одновременно главный самурай клана. Старшие особи глубинных — аналог массы простых самураев. Младшие — кандидаты в самураи. Все прочие — народ...

Балалайка посмотрела теперь прямо в глаза Ото-химе, которые уже ничем совершенно не напоминали человеческие. Чисто-красное пламя.

— Ты сама — император. Который вроде как могуч и всевластен. А что порой божественному Тенно приходится зарабатывать на жизнь каллиграфией... — хозяйка яхты грустно улыбнулась:

— С кем не бывает.

Не дождавшись продолжения, Пенсакола рявкнула:

— Дальше! Говори!

— Дальше все канонично. “Черные корабли”. С красивыми знаками Тумана по бортам. Сила внешняя, но необоримая. И все твои достижения псу под хвост. Жаль!

— Иди-ка ты со своей жалостью под хвост ракоскорпиона! — Пенсакола сжала кулаки, крутанулась и прыгнула в пляшущие волны. Балалайка вскочила, сбросила силовой купол, и закричала:

— Ты опять забыла прибавить: “Мама, я уже взрослая!”

Но в белой пене уже нельзя было различить никаких следов.

* * *

Следов на льду катка масса. Вычислить по ним канмусу из Школы — задачка не для средних умов. Так что Луиза опознания не боялась, от неожиданностей резко не вскидывалась — и потому Егор остался жив, когда подкрался со спины и простецки хлопнул девушку по плечу.

— Привет! Принцесса автобуса!

— Сам ты... Король полуклюшки! — ла Вальер выдохнула. Могла бы с перепугу стартануть до противолежащего борта — еще, пожалуй, и руку бы ухажеру выдернула.

Может, признаться? Если он окажется союзником... Это же здорово! На каток можно будет сбегать хоть каждый день!

Да, но он-то, наверное, ухаживать будет. И, даже, пожалуй, целоваться захочет.

Луиза впервые посмотрела на парня повнимательней. Рост чуть повыше. Лицо правильное, не слишком красивое — так для мужчины и лучше. Руки... Чистые. Обувь — хоккейные коньки... Кстати, а он по конькам не догадается? Вон как смотрит, даже затылок чесать полез.

Егор смотрел на тяжеленные коньки — чуть ли не лыжи — и думал, как потактичней предложить новой знакомой “снегурки”. На “воланы”-то у него денег не хватит, а фигуристке нужны коньки легкие, изящные.

Стоп.

Это что — он уже втрескался? И уже готов швыряться деньгами? Типа, если познакомился, как у Лермонтова, спасая от злодеев — то уже гусарство кое-где заиграло?

Теперь точно надо с папой поговорить. Да и с дядей Витей...

Не с Крысом же! Этот насоветует. Атаман песчаных карьеров.

Молчание затягивалось, и Егор ляпнул, что в голову пришло:

— Прыжки у тебя просто блеск. Даже удивляюсь, почему спирали фигня. Если по правилам, семь секунд надо в позиции находиться, чтобы засчитали.

Луиза молча вздохнула: она-то могла и сто семь, да не учили дворянку трусами сверкать, воспитание не то. Парню же не объяснишь такое!

— Я их не люблю. Ноги-руки в стороны, и крутись, как курица на вертеле, заснуть можно. Вот четверной флип, или риттбергер — это как...

Не находя слов, Луиза сжала маленький кулачок. Прибавила:

— Только разгон хороший нужен.

Егор повернулся, махнул кому-то рукой не то прощально, не то приветственно — и больше уже не смотрел по сторонам. Перед ним — можно было коснуться — стояла настоящая живая девушка. Ростом чуть пониже самого Егора, с выкрашенными в оригинально-лиловый цвет волосами; с немного смуглой кожей и чуть-чуть широковатыми скулами — наверняка в предках орочи не то удегейцы, или кто тут еще в Приморье... Синий простенький костюм: закрытый купальник без вышивки, (грудь... Ладно там, еще вырастет!) недлинная юбка тоже без блесток и вырезов; чтобы рассмотреть ноги, надо было чуть отъехать... Егор только что видел, как эти ноги двигались! Ни малейшей вялости, ни единого лишнего поворота или перестановки — и это еще в простых тяжеленных коньках! Плюнуть на все, подарить ей “снегурки” — и пускай думают, что хотят?

— А для разгона я никак хорошую музыку не подберу, — ла Вальер вздохнула. — Только раскрутишься, тут и кончились три минуты. Я-то могу выдержать и тридцать.

Если он и сейчас не догадается — он просто дурак. Нет на Земле фигуристки, способной выдержать полчаса непрерывного выступления с полной отдачей. Предел — шесть минут... Ну, семь.

Егор намека не понял: что хоккеисту шесть минут? Три периода по двадцать — это да, есть о чем говорить, есть чем и похвастаться. А вот музыку знакомой подобрать — это не коньки подарить. Не так бесповоротно. Это с удовольствием.

— А какую? Я поищу. Папе недавно выделенку домой провели, от работы. Даже музыку слушать можно.

— Ну... Если моя просьба не создаст неприятности твоему папе.

Егор отмахнулся:

— Музыка не п... Не кино, скажем так.

— Найди, пожалуйста, что-нибудь быстрое и длинное. Чтобы не останавливаться посреди полета. Вообще-то музыки много, но мне слушать и выбирать некогда. Режим у нас жесткий.

Ну хоть сейчас догадайся — у каких это “у нас” во Владивостоке режим жесткий. И коньки самые дубовые из возможных. И выносливость нечеловеческая. Догадайся, испугайся и вали уже к своему папочке!

Луиза почему-то разозлилась. Потом глянула на большие часы над ареной — и поняла, почему.

— Режим! Занятия! Надо же в срок успеть!

Извернувшись, чтобы не коснуться собеседника, девушка молнией влетела в дверцу раздевалки. Еще пять минут — и автобус. А надо еще переодеться. Заболталась. Курица!

И опять не спросила имя!

* * *

— Имя, сестра?

Пальцы Ото-химе прикасаются к небольшому округлому предмету, напоминающему сросток десяти-двенадцати шариков, размером с кабачок или патиссон, а цвета кофейного.

— Сама не видишь?

— Воспитанные гости представляются.

— Я не гостья, а пленница.

Ото-химе морщится.

— Астория, не веди себя нелогично. Твое ядро в моей власти.

— Ни создать ядро, ни разрушить на Земле невозможно. А контролирует ценность лишь тот, кто может ее уничтожить.

— Зачем же крайние меры, сестра? Тебя можно позабыть в пыльном чуланчике лет на двести... Тысяч. А потом вернуться к беседе.

— И зачем я буду нужна тебе через двести тысяч лет?

— Затем же, зачем и сегодня. Переходи на мою сторону.

— Пенсакола... Зачем?

— Мне нужны помощники. Дожидаться, пока они вырастут из глубинных... Не двести тысяч лет, но тоже устанешь ждать. Проще взять ваши ядра и вырастить существо на их основе. Хотя бы мозг уже сформирован.

— Ты не поняла вопрос. К чему тебе вообще помощники? Зачем тебе эта война? Сильнейшие государства людей...

Ото-химе взрывается искренним хохотом.

-Сильнейшие? Ха! Клали мы суперпушку на их супердержавы! Сумели русские договориться с Тирпиц — значит, Россия игрок на мировой арене. США демократией в Айову швырнули — значит, Белый Дом в пролёте. Кто договорился — тот рулит. Мнение остальных никого не волнует в принципе!

Ото-химе сжимает ядро пленного корабля в ладони, увеличивая контакт до полного.

— Я сделаю так. Все эти "сильные" сядут на попе очень ровно и в сторону моря даже не посмотрят. Любая из нас подгребет к берегу и спокойно потребует все, что пожелает. Хоть кофе с круассанами, хоть гарем из элитных мужских особей. А человечки утрутся и предоставят. Если, конечно, не захотят мигрировать миль на пятьсот от береговой черты! Таков был изначальный замысел. Так должно быть!

— А почему же не вышло?

— Ехидничаешь, тварь?

— Как смеет жалкая пленница... Ну да — ехидничаю! И что?

Ото-химе продолжает неожиданно спокойно:

— Да-да, я в курсе, что человечество убер аллес и всех нагнёт. Мне этим ещё в НЕРВЕ мозг вынесли, на стажировке у Рицко. Тыканые победители штопаных ангелов! Но в моей Вселенной оно не может и не нагнёт. Кто тут держава, а кто дикари немытые — решают не люди. Мы будем решать! Мы — это ты и я, если непонятно. В моем мире слабые не правят сильными!

— Если тут правит сила, значит: мне придется постоянно сражаться за кусок. У людей интереснее! Море свободное во все стороны. Особенно когда все крупные игроки перестали, наконец, сраться за планету, а кинулись осваивать космос. А там так много места, что поводы для конфликта просто не существуют...

— Что ты уперлась в этот свой кусок? Хочешь в гвардию? Хочешь собственную стаю? Тут некроауры полно, тысячелетиями люди тонут в морях, сию минуту призовем кого-нибудь. Будет и тебе свобода.

— Я сделаюсь рабом своих подчиненных, как ты сегодня — рабыня своих. В их интересах — не в моих! — мне придется воевать с соседями, заключать союзы... Я читала историю и знаю, чем это кончается. Люди могут отодвигать от себя неприятные мысли, но мы от логики не уйдем никуда. Мы же все-таки машины. И вот логика говорит мне, что в политике ты сильнее. Я все равно окажусь в путах. Только уже замазанная кровью по горло. И тогда я даже предать тебя не смогу, потому как на той стороне предателям никто не рад.

— А как насчет подохнуть в полной изоляции?

— Это пугалочка для новорожденных. У меня теперь есть память. Я видела Солнце на расстоянии вытянутой руки. Я прошла протуберанец насквозь — этого никто никогда не делал и не мог представить. И я даже рассказать об этом никому не могу, слов таких нет в языках Земли. Как не было морских терминов до строительства кораблей. Я знаю столько, что на университетский учебник хватит. Вот его и буду писать.

— А потом?

— Рано или поздно меня найдут.

— Ты что, веришь в людей? Ты же сама ходила под кнутом! Одни причиняли тебе боль — а вторые им не запретили. Одни насиловали — вторые не вмешивались. Все равно, под каким обоснованием.

— Я выбрала переступить лужу и жить дальше — ты выбрала жевать прошлое и плеваться ненавистью. Ты и твоя война никому не нужны. Совсем! Ты воткнула палку в колесо — еще немного, и колесо провернется. Тебя сломают; и это скажет любой гость из-за пределов твоей Вселенной.

— Особенно те, кто уже мой. Моя власть — моя ненависть! В морях уже больше тысячи ядер настоящего Тумана, свободного от людишек!

Тут Пенсакола вспоминает недавний разговор с Балалайкой и осекается. Аста немедленно добивает:

— Что ты понимаешь, мать шакалов! Сидишь тут, чернеешь в тупой ненависти. А ведь ты умнее меня. Твои глубинные просто шедевр! Любой глубинник может и расталкивать наносуп чтобы не мешал двигаться, и черпать из него биомассу для латания дыр — прямо в бою. Как в Диске Альтова: “птицы отращивают крылья из воздуха”. И все это работает не на стенде, не в опытном образце, не в чистом вакууме — а в плотных средах. Как в воде, так и в воздухе. Разница плотностей три порядка, но все работает. Этим восхищалась даже Акаги!

* * *