— Нассыр! Аррс, нассыр! — твари, словно по команде, разошлись, явив за своими спинами двух крепких, в кожаных доспехах людей.
— Смотри, какой крепкий, обычно дух вышибает сразу, а этот еще и скалится! — воскликнул один из них.
— Не зря гнали, хорошая добыча, чувствуешь, чем звенит?
— Серебром звенит, серебром, не меньше, — рассмеялся первый, — давай, забираем и назад.
— Аррс, тумм, сарт! — на голову будто опустилась наковальня и мир исчез.
А очнулся уже в этой клетке, с этими мухами и под палящим солнцем. Сзади и спереди в аналогичных телегах в таких же клетках ехали подобные мне неудачники, кто-то не успел спрятаться, кто-то не убежал, а кто и просто пытался оказать сопротивление, таких было не мало, за то время, что мы едем, наслушаться я успел предостаточно. Каттонис вторгся значительно глубже, чем обычно, сметя сторожевые крепости и заслоны, застав врасплох своим численным и качественным превосходством. Это была война, может, и маленькая, но все же война. Им нужны были рабы, корм и еда. Рабы для арен, корм для зверинцев, еда для себя. И если для третьего годился скот, фрукты, овощи и прочие продукты труда, то для первого и второго годились только люди. Сильным — арена, остальным — желудки тварей. Жестоко и просто. По словам избитого мужика из соседней клети, нас отобрали для арен, но долго мы не проживем, хоть смерть в бою и лучше, чем в желудке очередного аррса.
Аррсы — те самые твари, и хоть встреча произошла при дневном свете, но в спешке не было времени их рассматривать, помню только, что вместо голов у них щупальца, снабженные снизу вертикальной щелью-ртом и подвижными зубами, так как шевелили они ими довольно жутко. Премерзкие твари.
Так что теперь я без пяти минут гладиатор и мне по-прежнему жутко хочется пить. Словно услышав меня, с головы колоны пошло оживление, стали раздавать воду, просто выливая порцию сверху прутья клетки, что поймал — твое. И ловили, и я ловил, ртом, все, до последней капли, теплую, с примесью песка, но, все же, воду. А потом пытался принять другую позу и замереть в ней еще хотя бы на полчасика, что бы потом принять другую, а потом третью и так далее, бесконечно и без конца. Сколько нам еще ехать? Кто знает.
Кому надо было, справлял нужду тут же, под себя, клетка и была, по сути, телегой, установленная на две параллельные жерди с колесами, оставляя под собой и позади все, что не удерживалось внутри. Погонщики шли чуть поодаль, лишь лениво стегая изредка замедляющуюся тягловую скотину, так как вблизи запахи, скажем так, не вдохновляли, видно, клетки использовались по назначению не раз и не два. И вся эта откровенно попахивающая колона, с охраной и погонщиками монотонно и непрерывно продвигалась вперед. Есть нам не предлагали, не считали нужным. Пленники, поначалу, кричали, грозились, потом ругались, поминая и проклиная, что-то требовали, но их ставили не выше скота, мычит и мычит, а потому никакой реакции не было, просто не обращали внимания, считали ниже своего достоинства ответ скоту.
Поездка заняла двое суток, палящее солнце и надоедливые мухи днем, и пробирающий до костей ветер и кровососущая мелочь ночью, даже не знаю, что было хуже. На третьи сутки стали видны стены. Погонщики, увидев их первыми, заметно оживились и стали чаще подгонять скотину, не терпелось, видно, избавиться от вонючего груза. Охрана тоже пришла в оживление, до того молчаливая, теперь же так и сыплющая шутками, подколами, зубоскаля и насмехаясь друг с дружки, предвкушая вечерние посиделки в кабаке на заработанные от сопровождения каравана деньги. А мы, нам радоваться не пристало, впереди одна неизвестность и ожидание скорой смерти. Как все это будет, когда. Я вздохнул. Серая глыба стены уже нависла над нами и мы, невольники, узники, будущее мясо гладиаторской арены, вовсю старались наполнить каждый миг скоротечной жизни чем-то новым, жадно вглядываясь в вихрь жизни, бушующий по ту сторону клеток.
За воротами караван свернул на широкую улицу понад самой стеной и, пройдя, буквально метров сто, остановился под громадным навесом, разделенным на секции, представляющие собой те же клетки, только больших размеров. Погонщики отработанно заставили тягловую скотину развернуть телеги и сдать назад, приблизив нас к нашим новым обиталищам. Затем, с противоположной стороны улицы, из здания с высокой башней, напоминающей минарет, выскочили обнаженные по пояс мужчины с бронзовыми ошейниками и наручнями, споро подбежали и, вращая небольшие вороты стали поднимать толстенные решетки клеток напротив каждого из нас, образуя что-то вроде окна метр на метр по центру клетки. Погонщики, казалось, только этого и ждали, как только напротив кого-нибудь оказывался достаточный проем, они сдавали телегу назад, упирая клетку в открывшееся окно и, что-то прошептав, буквально заставляли решетку отъехать вверх, освобождая проход узнику. Если невольник мешкал, то получал отборную брань и пожелание нелегкой смерти, но, как правило, таких почти не было, все хотели оставить маленькую вонючую тюрьму подальше от себя.
Подошла и моя очередь, сжимая зубы и стараясь не застонать от боли, перебирая руками, кое-как спустился в свой новый дом. Решетка сзади тут же с грохотом опустилась, отрезав от внешнего мира еще более неприступной толщиной прутьев. В углу обнаружилась охапка соломы и я, порядком вымученный как поездкой, так и ноющим телом, просто свалился на нее и прикрыл глаза. Лязг и грохот вокруг продолжался, еще не всех загнали, не все клетки получили своих жильцов.
— Кто тут у нас? Ты смотри, какая длинноволосая малышка, — голос раздался из соседней клетки, пустующей, когда я заходил внутрь. Человек стоял у прутьев и буквально вжался в решетку, поедая меня глазами. Открыл и скосил взгляд: высокий, мордастый, в одной набедренной повязке, жир наполовину с мышцами, килограмм под сто точно есть. Мне он сразу не понравился, и не из-за обращения, было в нем что-то отталкивающее, неприятный тип, в общем.
— Ну, что смотришь, куколка, соскучилась, небось, по настоящему мужику? — и громогласно заржал, довольный своей шутке.
— Джар, ублюдок, заткнись, я тебя очень прошу, — раздалось слабое из противоположной клетки, там, в глубине, на соломе, лежал, скрючившись, человек. И чувствовал он себя точно не хорошо, ноги и руки подтянуты к груди, голова склонена — поза эмбриона.
— А, Пайсон, тебе понравился мой удар? Вижу, понравился, — скалиться, — до сих пор отойти не можешь.
— Ты скотина, Джар, дай помереть спокойно, — говоривший явно не лукавил, дрожащий голос и редкие вздрагивания создавали печальную картину.
— Эй, малышка, ну что ты молчишь, сказала бы что-нибудь, — это опять мне.
Перевел взгляд на него. Ни морали, ни совести, ничего в нем не увидел, жестокая человекоподобная обезьяна, равнодушная к чужим страданиям. Закрыл глаза, говорить с ним было не о чем, да и не хотелось, слишком все ныло и болело. Сконцентрировался, вызывая знакомое состояние, отдаляясь, становясь сторонним наблюдателем, отрешенным, беспристрастным. Появившиеся ощущения не принесли облегчения, тело пострадало, и сильно, а все, что я мог, это только констатировать — внутренних кровотечений нет, органы целы, только ребра сломаны, но сколько — я не знал, и с головой не все в порядке — постоянное легкое головокружение, и только. Про то, что я похож на отбивную, старался даже не думать.
— Дрянь, не смей меня игнорировать, — опять этот Джар, — пожалеешь, — злобный шепот ему очень шел, как раз в его амплуа.
— Ну, смотри, гаденыш, встретимся еще, пожалеешь, — и отошел вглубь клетки.
Итак, у меня двое соседей, один скоро отдаст концы, второй — здоровее всех живых и редкая мразь. До вечера нас оставили в покое, никто не приходил, каждый занимался, чем хотел, слышались разговоры, стоны, кто-то что-то орал, потом орали на него, в общем, снимали стресс как могли. Как оказалось, эти клетки были постоянным жилищем для тех, кому посчастливилось выжить на арене, и почти никогда не стояли заполненными, слишком высока была смертность. Нас запустили в них, когда заканчивалась тренировка, и старички вернулись почти вовремя, как раз, что бы поздравить прибывших с новосельем. И ввести в печальный курс предстоящего.
В общем, из поступавших новичков, дай бог, что бы выживал каждый десятый, здесь ни с кем не церемонились, лечение было поверхностным, и то только если человеческий материал того стоил. Сломал руку — сам виноват, значит, сдохнешь, так что ребра остаются всецело на мне. Тренировки проходили каждый день, с перерывом на обед, и длились до самого заката, только сегодня, почему-то, было сделано исключение. На завтрак полагалась кружка воды, в обед кормили какой-то баландой, на ужин гладиаторы могли рассчитывать только на воду и хлеб, в общем, паршиво. Вот и все, больше ничего почерпнуть не удалось, старожилы были не особо разговорчивы. Позубоскалить, поиздеваться — да, а помочь или рассказать что — на это здесь не были способны, каждый сам за себя, каждый против всех. Да и чего ждать от людей, из которых совсем немногие переживут следующую неделю, сплошь обреченное мясо, смысл таким что-либо объяснять.
Все это схватывалось на лету, запоминаясь и складываясь в дальний угол памяти, не нарушая внутренней сосредоточенности и концентрации. Внешние раздражители отошли на второй план, боль в теле, шум вокруг, неприятный запах, все это ощущалось в полной мере, но не было способно отвлечь. Погружаясь в омут, удерживаясь на самой грани, почти ощущая, как рвутся от напряжения несуществующие жилы, все же старался хоть чуть-чуть, хоть не намного, но продвинуться вглубь. И это получалось, ценой неимоверных усилий, ценой пота, обильно покрывшего все тело, вновь хлынувшей из разбитого носа крови, искусанных губ и головной боли, но получалось.
Новый звук вклинился подобно окрику в тишине, объединяя в себе скрип и грохот поднимаемых решеток. Потом редкая брань и сонные зевки вокруг прояснили ситуацию — прошла ночь и уже утро, гладиаторов выгоняют на тренировку, скоро поднимется и моя решетка, настанет мой черед. А народ уже выбирался и строился в шеренгу, словно на смотр, затихали проклятия, стоны, ругань, особенно после того, как дюжие надсмотрщики пару раз, не сдерживаясь, прошлись по строю плетьми. Через мгновение дрогнула и, с легким поскрипыванием, стала подниматься и моя решетка — пора. Открыл глаза, сзади, около виденного раньше ворота, трудился раб в ошейнике и наручнях, а из клеток выходили последние невольники, поторапливаемые гневными окриками надсмотрщиков. За ночь мне немного полегчало, но ребра при малейшем нажатии начинали несносно болеть, и выходил я, стараясь ничем особо их не тревожить. Встал в строй. Толпа вонючих, немытых мужиков, человек шестьдесят, не меньше, как новички, так и уже почти состоявшиеся гладиаторы, все стояли в строю, молча, угрюмо. А перед нами прохаживались десять надзирателей, все как один здоровые, рослые, мускулистые, в руках у каждого кнут, на поясе по здоровенному ножу, одетые в кожаные штаны, безрукавки и сандалии. Никаких украшений, ничего лишнего, просто рабочая одежда, и их работой были мы.
Первым заговорил детина по центру, сплюнув нам под ноги:
— Слушать сюда! Повторять не буду! Вы все сброд! И останетесь им, пока не заслужите право называться гладиатором! Большинство из вас сдохнет недели через две-три, останутся только самые стойкие и выносливые, остальные же пойдут на корм аррсам! — он опять сплюнул, презрительно скривившись, осмотрел строй, про себя решил называть его Крикуном, как раз по нему кличка.
— Неудачная какая-то партия, а, Курат? — соседний надзиратель только кивнул в ответ.
— Паршиво, хозяин будет не доволен. Ладно, продолжаю. Чтобы старался каждый ублюдок, если не буду видеть, что выкладываетесь по полной, лично буду сечь, и поверьте, вы будете жалеть, что не сдохли по пути сюда.
— Далее, мое слово и стоящих перед вами господ, а для вас мы именно ими и являемся — закон, не сметь перечить или ослушаться. Обращаться к нам вам запрещено, вы только выполняете приказы и беспрекословно подчиняетесь.
Он снова оглядел нас.
— А теперь, отродье, тренировка, — и, кивнув стоявшему с другой стороны клеток рабу, отправился к начавшей подниматься створке ворот, мы пристроились следом, конвоируемые с левой стороны остальными девятью надсмотрщиками. Перед проходом стоял еще один раб с тележкой и бочкой воды в ней, и с кружкой на длинной ручке, каждому проходящему, при желании, дозволялось на завтрак выпить одну такую. Увиденное далее впечатляло. Пройдя сквозь арку, мы попали на огромное поле, сплошь и рядом заставленное всевозможными турниками и приспособлениями, насколько хватало глаз, и более того, со всем этим нам, скорее всего, теперь придется работать.
— Для начала немного побегаем, — сказал Крикун и просто кинулся вперед, кто посообразительнее, потянулся за ним, остальные же получили от идущих рядом надзирателей по удару кнутами, оставивших на многих кровавые полосы.
Я бежал в первой десятке, ближе к концу, сцепив зубы и не обращая внимания на ноющие и периодически стреляющие болью ребра. Бежал наравне, не отставая и не вырываясь вперед, в принципе, ничего особенного, для меня это была бы просто разминка, если бы не травмы, благо, хоть голова почти не кружилась, так, разве что слегка. Темп был не высок, ноги месили землю без напряга, сзади и спереди уже раздавалось сиплое дыхание, кто-то явно не осиливал, минут двадцать точно бежим, а ведущий и не собирался останавливаться, видно, решил сразу посмотреть, кто из себя что представляет.
И ведь посмотрел, больше половины просто свалилось с ног, услышав команду "Привал", остальные же или просто натужно дышали, или... Он смотрел на меня пристально, зло, явно рассчитывал, что сдам первый, выплюну легкие и буду лежать в пыли наравне с большинством. В итоге же на ногах осталось всего тринадцать человек, и я входил в наиболее свежую пятерку, не только почти не проявлявшую признаков усталости, но и дышавшую почти так же, как и до пробежки.
— И где это принято мужикам носить бабьи косы, — он просто выплюнул эти слова, продолжая сверлить меня взглядом. Я молчал, пялясь перед собой.
— Ладно, твое дело, оттаскают разок-другой за них, сам попросишь отрезать, — и смачно сплюнул мне на левую ногу. Попал. Плевок растекся по ступне, попав на пальцы и стек по ним на землю, мне же было все равно, смотрел отстраненно, будто и не я здесь стою, и не со мной все это происходит.
— Так, слабаки, те, кто остался на ногах, еще могут выжить, остальные готовьтесь к встрече с аррсами. Встали и пошли за мной!
И все пошли за ним. Не понятно только одно, их всего десять, нас около шестидесяти, неужели они не боятся, что мы можем кинуться и просто разорвать их? Да, они выглядят сильнее и более опытными, но нас же намного больше. Видно, так думал один только я, так как никаких попыток напасть или сбежать не предпринималось. Странно, может, просто чего-то не знаю?
Остановились через несколько метров у спуска к полосе с препятствиями, и сзади сразу же раздалась череда стонов, и было от чего, это сумасшествие придумал или больной на голову человек, или злой гений. А уж то, что кто-то сможет это пройти — вообще казалось абсурдом. Перед нами была обычная петляющая дорога, начинающаяся тремя метрами ниже нас и стелющаяся примерно километра полтора, вплоть до стоящего вдалеке навеса, и все, на этом причастность ко всему нормальному заканчивалось, и начиналось ненормальное. По всему пути дорогу преграждали десятки деревянных конструкций, призванных убивать и калечить людей, разрубая, сминая, прокалывая, избивая и это только то, что было видно отсюда. Не ошибусь, если предположу наличие скрытых ловушек и прочих смертельных сюрпризов, что бы уже наверняка, с гарантией. Повсюду был виден блеск острой стали, крючья, копья, широкие лезвия, узкие, а ближайшие к нам агрегаты были почти полностью красными, и это только видимая нам, лишь малая толика ожидающего ужаса.
