Только вот взгляд... Когда добрая тетушка с лицом гладкого пупса смотрела на Елену, ей сразу вспомнился взгляд Сантели у костра и его немудрящие рассуждения относительно продажи. Сразу становилось понятно, что для этой милой дамы купля-продажа людей — обычное занятие.
— Такие дела, — закончил краткий рассказ Сантели, сворачивая длинный плащ, в который он закутал Хель, чтобы привести сюда не вызывая подозрений. — Я думаю, какая-нибудь аристократка, которой смыли память сильной магией и вышвырнули через портал на Пустошь. Хороший расчет, но кто ж знал, что мы сделаем крюк именно там и тогда.
— Портал, память... — задумчиво протянула Матриса, рассматривая съежившуюся Хель в ее смешной курточке и бордельной рубашке без рукавов. — Дорогое удовольствие.
— Кто их разберет, богатых и сильных, — вымолвил Сантели.
— Все равно слишком дорогое. Магии в мире так мало, что не каждый великий дом может позволить себе портальное колдовство.
Сантели лишь пожал плечами, дескать, всякое случается.
— Значит, говоришь, умеет врачевать? — с большим сомнением уточнила Матриса, кривя щеку так, что один глаз почти закрылся.
— Она знает несколько особых приемов, они очень хороши, — Сантели сделал упор на слово 'очень'. — Я таких никогда не видел и не слышал. Ты, ручаюсь, тоже. Аптеке они пригодятся. Нашему студиозу пещерный летун сломал ногу и порвал когтями. Она сделала так, что он хоть и останется хромым, но сможет ходить. А рана не воспалилась. Совсем.
Матриса снова скептически поморщилась, однако явно заинтересовалась.
— И что она еще знает?
— Говорит, больше ничего не помнит, — развел руками Сантели. — Но может и вспомнит в будущем.
— Несерьезно, — в третий раз скривилась Матриса.
— Серьезно, — бригадир гнул свою линию упорно и настойчиво. — Она тебе пригодится, даже если вообще ничего не припомнит, никогда. Ты, помнится, жаловалась, что порошки некому молоть. У подмастерьев руки то слишком грубые, то слишком слабые. Посмотри на ее пальцы.
— Все посчитали, достопочтенная, — сообщил из-за плотной занавески приказчик, с должным уважением в голосе. Сантели его не видел, но был уверен, что человек склонился в полупоклоне. Да и оборот использовал характерный — 'distinguella' — дословно это значило 'выдающаяся'. Так обращаются к юристам цехов и гильдий, казначеям, бухгалтерам и другим людям неблагородного происхождения, однако в своем деле незаменимым. Матриса держала свое хозяйство в крепкой и тяжелой руке.
— Ждите, — кратко отозвалась хозяйка.
Матриса без сантиментов взяла ладони Хель и подняла выше, под свет хорошей трехфитильной лампы. Рыжая скривилась, но промолчала и не препятствовала осмотру.
— Хм-м-м... — Матриса всмотрелась в руки Хель, помяла подушечки пальцев, гладкие ладони без единой мозоли. Рыжая закусила губу, но по-прежнему молчала.
— Ну, прямо скажем, товар не так хорош, как ты расписывал, — Матриса приосанилась, выпустив руки жертвы, и Сантели усмехнулся. Определенно начался торг. — А еще он очень горячий, прямо обжигает, какой горячий!
— Раньяна мы встретили в дороге, — отрицать это не было смысла, Сантели и не отрицал.
— Вот именно. Таких рутьеров для покрасоваться не нанимают. Эту девчонку кто-то ищет. Настойчиво ищет. Кстати... почему ты ее не продал прямо там?
— Не люблю такие сделки, — насупился бригадир. — Слишком мутно.
— Ты не любишь деньги? — усмехнулась Матриса.
— Я очень люблю деньги, — еще больше нахмурился Сантели. — Но предпочитаю в точности знать, что и кому продаю. Вот тебе я продам ее руки, два хороших лекарских фокуса и возможно еще что-нибудь, что она вспомнит потом. Хорошая сделка с понятными правилами.
— Раньян заплатил бы больше. Намного больше.
— Возможно. Но откуда мне знать, что на самом деле она стоит не в два раза больше? В десять раз? Или что рутьер вообще не будет платить и ринется в бой, как только увидит ее? Это мутное дело, а в таких железом платят куда чаще, чем золотом.
— Разумно, — согласилась Матриса, хмуря лоб, как будто перекатывая сложные, тяжелые мысли усилием воли. — За это ты мне и нравишься, всегда в точности знаешь, что и за сколько готов продать и купить.
Сантели усмехнулся, давая понять, что оценил легкую лесть и хотя она приятна сердцу, на переговоры влияния не окажет. Матриса вернула улыбку, такую же легкую и холодную.
— Что хочешь? — деловито спросила она.
— Хорошую цену за товар, — сразу начал перечисление Сантели, показывая, что давно обдумал этот вопрос. — Без фокусов с 'поцарапано', 'патина подозрительная', 'слишком ново выглядит'. И скидку за лечение.
— А за саму девку? — приподняла бровь аптекарша.
— Я вот что подумал... — Сантели понизил голос, хотя здесь их и так никто не мог подслушать. — Продавать ее саму по себе не стоит. Кто знает, как дело обернется. А вот ученичество с грамоткой — это самое то.
— Так что ты мне ее не продаешь как добычу с пустошей, а отдаешь в ученичество как посредник, — с ходу поняла мысль Матриса.
— И все довольны, — криво ухмыльнулся Сантели. — Прямо сплошное милосердие. А свою выгоду отобью на лечении.
— И сколько?
— Половину от обычной цены. Отравление, ранение, переломы — все за половинную стоимость. А у эликсиров и прочих микстур — скидка в треть цены.
— Рожа не лопнет? — осведомилась Матриса.
Сантели провел рукой по лицу, разгладил бороду.
— Да пока вроде цела, — сообщил он после короткой проверки.
— Четверть от всего, — подытожила аптекарша, подбоченясь и буквально нависая над бригадиром, хотя была ниже его на голову.
— Половинная скидка на этого бездельника с перебитой ногой и нашу следующую закупку перед походом, — парировал Сантели, который, разумеется, не ожидал, что его первое предложение будет принято.
С полминуты коммерсанты давили друг друга взглядами, ловя малейшую слабину, ища брешь, чтобы вклиниться и отыграть хоть немного в свою пользу. И не находили. Слишком уж давно они друг друга знали и слишком часто торговались.
Шумно сопела чумазая Хель, не знавшая, но догадывающаяся, что сейчас в очередной раз решается ее судьба. Причем надолго.
— По рукам, — вздохнула Матриса. — Подлый бесчестный грабитель.
— По рукам, — подтвердил Сантели. — Жадная паучья барыга. Кстати, как ты ее укроешь?
Теперь вопрос прозвучал вполне уместно, без риска понизить ставки или сорвать договор.
— Да никак, — хмыкнула аптекарша. — За эту неделю много людей пришло, прямо караванами тянутся. В Королевствах снова давят налогами крестьян, да и церковь жмет, все учит, как правильно молиться. Вот и тянутся сюда, прямо десятками зараз. Все нищие, правил не знают, с разными чужими говорами. Эта рыжая месяцок отсидится подальше от ненужных глаз, поучится порошки тереть, расскажет свои фокусы. А там и показывать можно людям.
— Переодеть ее не забудь, — подсказал Сантели.
— Учи паука пряжу тянуть, — осклабилась Матриса, показывая забавную комбинацию из золотых зубов и отсутствия оных. — Ну, пошли, глянем, что ты там привез. А ... да ... еще вот что ...
— Что? — подобрался Сантели, реагируя на тон. Так сообщают новости, которые рассказывать надо, однако не очень хочется. Или очень не хочется.
— Да тут случилось кое-что... — досадливо протянула Матриса. — В общем ... твои блондинистые херувимчики из 'Гетериона'...
— Да? — лицо бригадира враз окаменело.
— Сам понимаешь, тут не королевства, всем плевать, кто с кем и где, но даже здесь есть вещи, которые напоказ не выставляют.
— И? — Сантели снова ограничился междометием, в котором холода было больше, чем в куске льда с самой высокой вершины.
По крыше стукнуло. Потом еще раз и еще. Дождь начинался. Непогода накатывала с севера сплошной волной, эхом страшного океанского шторма.
— Парни распустили языки в твое отсутствие, — вздохнула аптекарша. — Ты человек с именем и репутацией, пусть бригада за тобой и небольшая, но тебя знают и уважают. Блондинчики стали открыто похваляться, что там у вас и как. Набивают себе цену, дескать, не маленького человека под одеялом ... э-э-э ...
— Я понял.
— Делали они это слишком громко. Пошли слухи, кое-кто начал высказываться довольно громко.
— Кто? — очень мягко спросил бригадир.
— Разные люди. Но громче всех, говорят, распинался Ожен.
— Ожен-Секира? Странно. Вроде умный человек.
— Нет, тот, что совсем молодой, без прозвища.
— Знаю такого. Наверное, это ... очень смелый юноша.
Дождь барабанил по крыше уже почти без перерыва, стук отдельных капель сливался в сплошную дробь.
— Он завтра собирался уезжать с первым же караваном на северо-запад, в баронства. Ты ведь вернулся на пару дней раньше, чем ждали. Вот он и молол языком направо и налево. Видно думал, что вы удачно разминетесь.
— Смелый юноша, — повторил Сантели.
— Реши с этим, — очень серьезно посоветовала Матриса. — Не затягивая. Такие слухи вредят делу. А у нас, как ты помнишь...
Она не закончила фразу, но Сантели и так все прекрасно понял.
— Пойдем торговаться?
— Нет, Бизо все решит, — мрачно решил бригадир.
— А ты куда?
— Решу проблему. Не затягивая.
— Вот и славно, — улыбнулась Матриса. И Хель вздрогнула от этой улыбки, более подходящей волку, нежели человеку.
Глава 9
Истинное чувство
Сантели нашел Ожена быстро, не пришлось даже спрашивать. Где может быть человек, который готовится отбыть восвояси из местных 'гостеприимных' земель? Конечно, в самом большом кабаке, где всегда хватает народа, а в дождь — тем более.
Появление бригадира не прошло незамеченным, однако обошлось без традиционного похлопывания по спине, рукопожатий и прочих ритуалов, которыми мужчины обставляют встречи и прощания. Слухи о том, как Сантели проводит время в особенном заведении под названием 'Гетерион', уже разошлись по Вратам, так что появление бригадира рядом с Оженом, наиболее яро и остро шутившим относительно специфических пристрастий бригадира, все поняли правильно.
Вызовы на пустошах — дело простое, не требующее каких-то особых ухищрений, обмена картелями и секундантов. Чай, не королевства. Люди видят и слышат, этого вполне достаточно. Потому Сантели не стал тратить время на излишние словеса.
— Мальчик, — голос бригадира, казалось, источал медовую сладость, совершенно не вязавшуюся с глазами Сантели, в которых горел мрачный огонь убийства. — У человека с таким острым языком должен быть не менее острый клинок. И я хотел бы взглянуть на него поближе.
Деревянные, глиняные и оловянные кружки, бутылки и жбанчики дружно грянули донышками в прочные столы. Рев подвыпившей братии едва не вынес оконца, затянутые пузырем. Весть поскакала от дома к дому, через мокрые улицы, словно искры от пожара, собирая людей.
Будет поединок!
Дождь хлестал из хмурых серых небес, словно кто-то там, наверху, направил вниз полноводную реку. Вода текла по улицам, неся мусор и мутную грязь, заливала глаза и проникала даже сквозь хорошо промасленные кожаные куртки, не говоря уж про обычную одежду. Лен и шерсть липли к телам холодными тряпками. И все же немало (точнее даже много) обитателей Врат рискнули покинуть надежные жилища, трактиры и бордели с игорными домами. Чужая смерть — самое будоражащее ощущение, самое сладкое зрелище для толпы. И хотя нравы в самом большом городке Пустоши были простыми, а убийства частыми, даже здесь открытые поединки случались не настолько часто, чтобы войти в повседневную привычку.
Дуэлянты бились молча, переступая в глубокой луже, разбрызгивая грязную воду. И молчала толпа — ставки на такие бои были запрещены, так повелось с незапамятных времен. Лишь Пантократор решает, кто возьмет верх, и нажива на божьем суде Ему неугодна. Мало кто в это верил, но есть традиции, которые никто не решается нарушать.
Топор и тесак глухо колотили в малые круглые щиты, отбивая страшноватый ритм. Ожен был моложе и малость посильнее. Но, кроме того, он еще не был обтесан пустошами и боялся смерти, слишком любя жизнь. Сантели более опытен и точно знал, что с этого ристалища унесут по крайней мере одного мертвеца. Бригадир бился расчетливо, методично, изматывая противника точными ударами по щиту, так, чтобы вся сила уходила в руку противника, отдаваясь в мышцах и суставах. Ожен пытался осыпать бригадира градом ударов, целясь главным образом в левую ногу, но Сантели умело держал дистанцию.
Молчали зрители, молчали бойцы, лишь тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из груди Ожена. Молодой боец слишком быстро выдыхался. Лилась вода, так, что крыши гудели под напором стихии.
В глазах юного задиры мелькнул страх, слабая, почти незаметная тень. Однако опытный Сантели ее не пропустил. Бригадир стал действовать еще более осторожно и расчетливо, зная, что в страхе смерти силы умножаются, и противник сможет выкинуть любой фокус. Как раз на пороге победы всегда следует быть наиболее внимательным.
Удар, еще удар. Щит бригадира начал расходиться по стыкам досок, несколько клепок уже выпали, вощеная кожа висела клочьями. Щит Ожена был дороже и попрочнее, но теперь при каждом парировании задира болезненно морщился — от жестоких ударов бригадира рука онемела, и каждый толчок бил в кость и сустав, как гвоздем.
Ожен сделал вид, что совсем устал и заплетается в собственных ногах, но Сантели на такой неумелый трюк не купился. Сгорбившись, он прикрылся щитом и пошел по кругу, взмахивая топором. Ожен с яростным воплем атаковал, выкладываясь до предела. Он три раза подряд рубанул Сантели, быстрой серией. Даже смягченные умелым парированием, удары почти развалили щит бригадира, щепки летели во все стороны. Когда воодушевленный Ожен занес тесак для четвертого удара, радуясь скорой победе, Сантели контратаковал.
Быстрый взмах разбитым щитом сбил атаку юноши, заставил отшатнуться. Бригадир скользнул вслед врагу, не давая разорвать дистанцию, подцепил краем топора щит Ожена, как багром, и дернул в сторону, отводя, буквально раскрывая защиту противника, как раковину моллюска. И ударил собственным щитом, точнее его останками, в грудь. Ожен потерял равновесие, а перекатываться в сторону, уходя от атаки, он не умел. Юноша нелепо взмахнул оружием, почти вслепую, промахнулся, и пропустил новый удар, на этот раз полноценный, который швырнул жертву в грязь.
Дубина и топор — оружие одного успешного удара. Если ты без брони, достаточно лишь раз допустить оплошность, и поединок решен. Так и вышло. На упомянутый Каем 'удар возмездия' Ожена не хватило, он закричал, выронил оружие, попробовал отползти в сторону. По залитой водой площадке пошли волны, к грязной коричневой мути присоединились темно-багровые, почти черные пятна, быстро расходящиеся, словно капли чернил в чашке. Умирающий сучил ногами и выл, не надеясь на пощаду, уже ничего не осознавая, ведомый лишь нерассуждающим страхом. Глухой вой мешался с хрипом из рассеченного легкого.
Сантели, казалось, даже не изменился в лице. Он скинул с руки остатки уже бесполезного щита, подбросил топор и перехватил его 'по-плотницки', обухом вперед, как будто для забивания гвоздей. Теперь, когда требовалось лишь добить беспомощного противника, лезвие следовало поберечь. Еще можно было сказать что-нибудь красивое, для публики. На Пустошах такое любили. Хотя бы просто обругать напоследок недоноска, который забыл, что мужчина всегда должен быть готов ответить за свои слова с оружием в руках.
