Фантазм

А ведомо ли было кому-либо, что сей раб превосходно играет на сазе!! Он, Филипп Кер, иногда подвержен столь неожиданным капризам, полнее всего соответствующим его положению (да и в грязь лицом перед бывающими у него уважаемыми компаньонами из почтенных детей святого Пророка ударить не можно!)...

Тогда этот некто и становится новым хозяином бесхозной вещи. Мудрейший Фейран аб эль Рахман, увы ныне отсутствующий, — несомненно в связи со своим священным долгом целителя, которого любой будет рад видеть у своей постели (не приведи Иисус и Мухаммад вместе взятые!), — явился добросовестным приобретателем спорного имущества!

И уже будучи полностью в своем праве, он подарил раба своему случайному гостю, прельстившемуся нежной песней саза под тонкими проворными пальчиками...

Еще один весомый кошель подкрепил аргументы, лишний раз подтверждая закрепление своего права вторичным честным переходом имущества по сделке.

Кер не дал противнику ни малейшего шанса, едва ли не полноценным штурмом взяв двор бастиона ордена иоаннитов, чуть-чуть не опередив окончательное неторопливое решение по "делу". И внезапно, глядя на беспамятное тельце в своих руках, против всего, что он составлял собой, — обычное сострадание и естественное желание помочь брату в его заботах и тревогах, сменилось совсем другим чувством. Сердце его проснулось новой любовью: к этому безвестному юноше... Невинному, несмотря на все обстоятельства его жизни!

В чем-то еще ребенку, который знал только унижение, боль и страх, и все же — верил... любил — вопреки всему, наперекор, даже не замечая того... Не понимая своей силы.

Садясь рядом на койке, мужчина сжимал бледные руки с перебинтованными запястьями, с которых уже никогда не сойдут обширные шрамы.

— Айсен, ответь!

Юноша долго не выходил из бредового забытья: новые побои, две ушибленные раны на голове... Солнечные ожоги оставались всего досадной неприятностью, не дававшей больному устроиться удобно.

— Айсен! Знай, ты в безопасности теперь, сэр Магнус никогда не сможет посягнуть на тебя! А все мои слова — остаются в силе!!

Филипп просто выкинул из памяти отвратительный оскал и обещание: "Еще встретимся, купец! Я еще получу свое..." — что оставалось монструму, лишившемуся желанной жертвы, как не истекать слюной попусту!

Айсен молчал, прислушиваясь к тому, как волны скребут и колышут борта судна.

— Айсен, вторая новость не так хороша...

Филипп вспоминал, как сам едва не вытряс душу из верного Клемана, разговорившего Жако и повернувшего дело в их пользу богатой мздой.

— Нет его!! Уехал!! Черт ведает куда... — Тристан в самом деле уехал за день до того.

С одной стороны, Филипп улыбался: уж если братом вновь овладела страсть к перемене мест, — значит, маленький раб надеется не зря!

Однако задерживаться в городе было чревато: не было нужды сомневаться, что Магнус скоро опомнится и попробует им досадить. Самая последняя лодченка Филиппа Кера и его товарищей — снялись с якорей, едва сам купец переступил сходни.

— Айсен, так будет лучше! Этот... человек... не остановится ни перед чем! А Фейрану я напишу... Вы еще увидитесь: клянусь!

* * *

На ноги юношу подняло именно осознание того, что все сравнительно недолгое время его терзаний у бывшего хозяина и мучителя, тем не менее, показавшееся вечностью, о нем кто-то думал и беспокоился.

О нем, — будем честными: не более чем основательно потасканной и выброшенной в конце концов вещи...

И то, что даже после избавления за него продолжали волноваться! Айсен мог понять, что господин Филипп старается ради брата, — и подобная убежденность мужчины в чувствах Фейрана к какому-то рабу тоже грела сердце, придавая сил для нового вздоха, — но ведь были еще и остальные! Команда, приветствовавшая его добродушными шуточками, Клеман например...

Голова болела и кружилась, однако юноша не мог больше оставаться в тесноте каюты наедине со своими сомнениями и страхами. Увидев его осторожно выбирающегося на палубу, Луи расцвел улыбкой и поспешил подставить руку, поддержать.

— Поднялся? Получше тебе?

Айсен несмело кивнул, растерявшись от такого внимания.

— Вот и отлично! — с энтузиазмом откликнулся парень, искренне радуясь за мальчишку. Посмурнев, внезапно неуклюже уточнил все-таки. — Этот ублюдок... он тебе... точно ничего сделать не успел?

В подробности истории Клеман посвящен не был, и открытие что на самом деле довелось испытать этому тихому застенчивому юноше, его просто оглушило. Это ж какой тварью надо быть, чтобы поднять на него руку или еще чего похуже!

Айсен побледнел, потом вспыхнул, вздрагивая и сжимаясь.

— Ты не бойся! — торопливо затараторил тоже смутившийся Луи: впредь он бы себе скорее язык откусил, чем еще раз затронул бы больную тему. — Больше тебя в обиду не дадут! Если кто на тебя хоть взглянет как-то не так, скажи мне сразу!

Синие глаза распахнулись от удивления:

— Но ведь... мой господин — господин Филипп...

— И что? Разве это должно помещать мне тебя защитить? — в свою очередь удивился мужчина.

Юноша с сомнением покачал головой: предложение было невероятным! Ему... сочувствовали, желали защищать без всяких дополнительных поводов? Эти люди ведь даже перед Магнусом не отступили, и ни за что не осуждали его... Однако Айсен уже слишком хорошо выучил, что его любимому не нравится внимание к нему других мужчин независимо от причин, и рисковать снова не хотелось.

— Господин Филипп будет только рад! Да и уверен, он недолго будет тебе господином и отпустит! — Луи ободряюще улыбался, но Айсен потеряно прикусил губу и не ответил: слишком много всего и сразу для одного маленького раба!

Наблюдавший за этой сценой, Кер подозвал его, отвел к себе, усадил и рассматривал так долго, что юноша испугался.

— Не передумал? — наконец сурово поинтересовался Филипп. Пояснений, о чем он спрашивал, не требовалось.

Айсен молчал, теребя ошейник. Многое изменилось бы, если бы на нем его не было? Почему-то казалось, что Магнусу плевать на такую деталь в принципе, и он все равно оказался бы в колодках как беглый. Наоборот: господину Филиппу было бы труднее отстоять его, доказывая к тому же, когда и как он дал рабу вольную, а отрубленная за побег стопа и кисть за снятый самовольно ошейник — обратно не прирастают!

И трахать не мешают.

А возможно, всего этого вообще не случилось бы, потому что вместо того, чтобы раздумывать и трястись, попусту затягивая время, — он мог бы пробежать по сплетению улочек... Отдышавшись, войти в дом своего любимого свободным человеком и сказать то, о чем почему-то молчал!

Почему? Потому с рабами не говорят о любви? Ну и что! С ним уже произошло многое из того, что обычно не случается с рабами!

Он мог бы попросить прощения, что невольно разочаровал своего ссейдин. Спросить: единственный мой, я не нужен тебе таким, лишь скажи, — и я стану тем, кем ты хочешь видеть меня! Только не отвергай... Не отталкивай!

Но эту возможность он уже упустил! Сейчас именно неволя оставалась его шансом соединиться с возлюбленным и обелить себя в дорогих глазах.

— Что... если нет?... — запнувшись выдавил Айсен.

— Что? — с неудовольствием переспросил Филипп, все более проникаясь тяжестью взваленной на себя ноши. — Да пожалуй, что ничего! Побудешь у меня, пока я спишусь с Фейраном. Потом — при следующей оказии в Фесс, возьму тебя с собой. А то еще, Фейран имел неосторожность пообещать мне заглянуть в гости... Посмотрим, как получится.

Мужчина пожал плечами.

— Ничего не бывает сразу!

— Я подожду... — негромко вставил Айсен, вызвав еще один сокрушенный вздох.

— Айсен, послушай меня! Своего слова я назад никогда не беру! Ты вправе полностью решать за себя сам.

От слов, что и у него есть какое-то нерушимое право, юноша вытаращился на господина, забыв о должном почтении.

— Хочешь вернуться к Фейрану — я помогу вам встретиться. Но знай, — Кер остановился напротив, — что другое мое предложение тоже в силе. Ты вправе в любой момент сказать, что изменил свое мнение: тогда я не только сниму с тебя ошейник, но помогу освоиться в новой жизни. Я клянусь, что тебе нечего бояться!

Сказано это было спокойно и обстоятельно, тоном, которому невозможно было не верить.

— Господин!! — одним движением потрясенный до глубины души Айсен оказался на коленях, благодарно прижался лбом к ладони, поцеловал: слов не было.

— Будет! — господин Филипп немедля поднял его, ласково пожурил. — Отвыкай! Мне достаточно обычного спасибо.

Что в том такого? Он либо немного поможет брату в его запутанной ситуации, либо: римские патриции веками держались на верных и предприимчивых вольноотпущенниках. Ежели Айсен не оправдает одних его надежд, то уж пристроить его к делу можно будет всегда!

— Спасибо, господин! — лилейные до того щеки распустились розовыми бутонами румянца, опять не к месту разбудив в мужчине почти отцовскую нежность.

Почему почти? Алан всего на два года младше этого мальчика. А Фей даже старше и уж гораздо жестче.

— И господином не зови. Я для тебя, как и для всех своих людей, метр Филипп.

— Да, метр, — Айсен из-под ресниц бросал на него обожающие взгляды.

Не все сразу! — в который раз напомнил себе купец.

В делах торговых, во всяком случае, эта заповедь оправдывалась сполна. Так не в том ли беда, что один из двоих не сознает, а второй не понимает, не ценит преимуществ, которые дает самый могущественный лекарь — время?

Что ж, порою там, где спит провидение, именно воля человеческая должна определить развитие событий...

Пусть будет так! Ради справедливости Божией и всех нас.

* * *

Растянувшееся из-за капризов погоды плавание, пошло Айсену на пользу. И дело было даже не в том, что юноша очень быстро поправился, совсем не страдая от качки: мальчик буквально преобразился!

Даже Филипп не уставал удивляться столь значительным переменам в юноше за короткое время, хотя и понимал их причину: Айсен словно губка впитывал в себя отношение окружающих, — оно было неизменно ровным и теплым, и исстрадавшееся сердечко наконец успокоилось, поверив, что здесь его не предадут.

Мужчина держал его при себе, стараясь дать почувствовать, что мир отнюдь не ограничивается четырьмя стенами и хозяйской кроватью. В конце концов, от обилия впечатлений Айсен терялся, обо всем забывал, вбирая в себя широко распахнутыми глазами окружающее разнообразие людей и событий: оказывается, мир действительно куда как неплох, если знать, что ты не один в нем!

Постепенно, юноша перестал прятаться от людей, заливаясь ярким румянцем от любого обращенного к нему слова. Особенно после того, как убедился, что даже несмотря на ошейник, по-прежнему "украшавший" его горло, никто не торопится исподтишка поглумиться над ним, обозвать чем-нибудь нелицеприятным, — раз уж не может попользоваться, по меткому выражению Магнуса, "по назначению", — а все взгляды, направленные на него были исключительно доброжелательными.

Наоборот. Странно, но вплоть до самого последнего прощелыги, с которым в кости играть никто не садился, вечная головная боль в портовых кабаках, — команда сообща взяла парнишку под негласное покровительство. Возможно потому, что инстинктивно они чувствовали его уязвимость: казалось, тронь мальчишку неосторожно и сломаешь. А от окриков, громогласных и крепких словечек парень первое время бледнел и шарахался, обмирая.

Можно было бы посмеяться над подобной скромностью и пугливостью, да только все видели и в каком состоянии паренек попал к купцу впервые, и каким его забрали от рыцаря, который к тому же едва не своротил челюсть Луи, — а Луи был свой! Так что непонятным образом и незаметно для себя, Айсен тоже оказался в кругу всеобщей поруки.

Неявные и скупые знаки внимания этой просоленной братии, не бросались в глаза, однако оказывали не менее исцеляющее действие, чем ежевечерние беседы с самим арматором, изъявившим желание обучать юного раба искусству шахматных сражений — несомненно, только с той целью, чтобы скрасить себе однообразие морского путешествия... Игра способствовала развитию мышления, а заодно давала возможность ненавязчиво учить юношу языку, который ему предстояло слышать в новом доме.

В последнем помогал еще и Клеман, с молчаливого одобрения Кера ставший Айсену почти постоянным опекуном. Саза в их распоряжении не было, его заменила гитара, под сопровождение которой Луи с азартом выдавал фривольные песенки и едкие куплеты. Филипп смотрел на это хулиганство сквозь пальцы, изредка несерьезно хмуря брови. Пусть! Шалость — шалостью, главное, что он при этом тормошил юношу, не позволяя сосредотачиваться на страхах, отвлекая от беспокойства о том, как его примет семейство купца, и исподволь приучая держать себя свободнее, смелее, не боясь отвечать на разговор чем-нибудь кроме "да, господин" и "простите, господин".

Или хотя бы заставляя поднять взгляд от пола и улыбнуться.

А улыбка у него была просто замечательная! Немного робкая, правда, и от того, еще больше напоминающая проглядывающий сквозь серую хмарь солнечный лучик.

Безошибочным чутьем молодой человек уловил еще один способ продемонстрировать Айсену перемены в его жизни. Он первым позаботился переодеть юношу в новое, европейское платье, заодно постаравшись, чтобы в его распоряжении оказались не только единственные штаны и рубаха с чужого плеча. Покрой куртки прикрывал ошейник, так чтобы приниженное положение мальчика не слишком привлекало к себе внимание.

Разумеется, речь не шла о роскошном обширном гардеробе, к тому же Айсен привык держать себя в чистоте и опрятности и принял изменения естественно, испытывая неудобства лишь от непривычной обуви.

Еще неизвестно, узнает ли Фейран вообще своего котенка, когда увидит! — усмехался про себя Филипп. Он сам не узнавал в стройном, скромно одетом, стеснительном и молчаливом синеглазом юноше забитое, замученное существо, которое не так давно отвоевал у всяческих "хозяев".

Конечно, внешние перемены это только начало, но и они уже обнадеживали!

Важнее же всего было то, что юноша все-таки сохранил способность открыто тянуться в ответ на доброту и смотреть вокруг с надеждой. Этот бледный росток, упорно пробивавшийся сквозь толстую корку грязи, сколько бы его не топтали, сейчас напоминал хрупкий молодой побег: чего проще, неловкого движения хватит, чтобы обломить. Но дай ему опору, чтобы стебель окреп, — и деревце вытянется, подымется, распустится нежным вишневым цветом...

Что ж, за опорой дело не станет, а вот с цветами пока придется подождать! Известие догнало Кера едва ли не на пороге родного дома и удивило так, как наверное еще ничего в жизни не удивляло.

— Он что, совсем с ума сошел?!

Тристан никогда не давал повода уличить его даже в призраке истовой религиозности, — иначе он бы наверняка не сменил веру так безболезненно для своей совести, — а вот поди ж ты! Предположить, что вернувшийся из короткой отлучки, доставившей им столько хлопот во время разбирательства с Фонтейном, брат отправится в путь снова, причем не куда-нибудь а в святой хадж... Нет, на это не хватало ни воображения, ни логики!