Не учел, что осенним наводнением размыло опору моста, на который рассчитывал. Следующий располагался заметно ниже по течению. Пришлось шагать до него, избегая общества других путников, к счастью, редких. Те удивлялись, но мало ли какой у святого человека был обет. А брат Унно отчаянно скучал без собеседника, он всегда отличался живым нравом, но вот только страшная вещь, которую нес на себе, не способствовала разговорам. Мало ли, ухитрится выскользнуть нежить, и снова погибнут люди.

Одолев реку, монах поразмыслил, и на сей раз пошел напрямик. В себе он был уверен — не пропадет, и нежити сбежать не позволит.

Пропасть не пропал, но уверенность вновь подвела — заблудился. Под снежными ветвями сидел в чащобе у костерка, печально обламывал и подбрасывал веточки в пламя, ощущал, как чуть шевелится пояс, перекатывается по нему недобрая сила. Любопытство проснулось, за которое его вечно ругал отец настоятель. А если снять пояс, позвать тори-ай — выйдет ли? За всю жизнь видел только пару призраков да одну мелкую водяную тварь, безобидную.

Опасно. Но интересно. Но вдруг выпустит, да не удержит?

Сам не знал, до чего бы додумался, только заметил нежный теплый отсвет между стволов — будто окошко горит. Очень это окошко походило на то, что видели недавно у озера высокородный господин со слугами, только вряд ли два тори-ай встретились на пути одному монаху. Значит, окно настоящее. И там, в доме, есть люди, и уж явно теплее, чем на снегу.

Помолившись, побрел в ту сторону, то и дело проваливаясь в снег чуть не по пояс.

Хижина — скорее, землянка — выглядела ровесницей самой Хинаи, пристроилась возле разлапистой ели, будто под защитой ее. На стук дверь приоткрылась; брат Унно успел заметить маленькую тонкую руку.

— Кого там принесла непогода? — проскрипел голос из глубины.

— Почтенная матушка, не соблаговолите ли дать приют недостойному служителю Заступницы? — спросил путник. Дверь приоткрылась пошире. Мужчина осторожно заглянул внутрь. Стоящая у порога девочка лет десяти посторонилась. Вся землянка — одна комната шириной в пять шагов. На лежанке возле очага ворочалось что-то темное.

— Заходи уже, не впускай ветер, — просипело оно. Приподнялось. Огонь подсветил черным и оранжевым лицо, похожее на кору дуба, глубже обозначив морщины; старая женщина, видно, была не моложе своей землянки.

— И правда монах. Сразу видно, лицо благостное, — скрипуче усмехнулась она. Брат Унно почувствовал себя неуютно. Вот уж точно, благостней некуда — обветренное, верно, в пятнах от мороза.

— Садись, грейся и ешь... святой брат.

— Да благословят небеса добрую матушку, — поклонившись, брат Унно осторожно принял миску, протянутую девочкой. В ней было негустое варево, и явно поделились своим, ладно если не последним... да, бедно живут здесь.

Кусок в горло не лез, но старушка ободрила:

— Да ты жуй, жуй. Тут вода талая да кора — такого добра полно.

Насчет коры это она зря, похлебка была из проса, и с какими-то вкусными травками. Поблагодарив, осторожно начал расспросы. Хозяйка оказалась словоохотливой, и откуда только силы на разговоры в оболочке, похожей на сухой лист?

— Муж мой охотником был, помер лет десять как. Сын помогал, ушел в прошлом году на заработки и пропал. Вот, внучка осталась. Старается, но толку с обеих нас — старый да малый. А я прихворнула что-то совсем, скоро помру.

— А как же соседи? Не в одиночестве же...

— Соседи-то есть, только муж всегда нелюдимом был, вот мы и жили отдельно. Они по одну сторону расщелины, мы по другую. Так и осталась — привыкла, и муж тут неподалеку схоронен. А нынешней осенью мостик вместе с оползнем и уполз... — она усмехнулась, длинными передними зубами напомнив старую белку. — По зиме и с той стороны не перебраться, до небес ближе, чем до людей.

Внучка, как и положено, в беседу старших не вмешивалась. Сидела возле бабки на грубо сколоченном табурете. Тихая девочка, светлая, как зорька — и работящая, видно. И все улыбается. Вот ему бы такую дочку. Ну, когда-нибудь будет. Вот только обет исполнить.

— Как зовут юную хозяйку? — обратился монах к девочке.

— Она не говорит, — прошелестела старушка. — Как четыре весны исполнилось, упала в ручей, перепугалась — и все, ни звука с тех пор.

— А к лекарям обращались?

— Какие тут лекари... тот, что из деревни напротив, только глазами хлопать горазд. А другие сюда не захаживали.

Кстати о глазах. В свете очага они у старушки были... интересные. Вроде бы густо-карие, но почему-то казались светлыми, так бывает с водой: темная глубина, а на поверхности блики. Чем-то монаха смущал этот взгляд, слишком живой для больной старой женщины. Верно, в молодости она была еще той сорвиголовой.

Едва рассвело, монах выбрался из землянки и оглядел окрестности. Хозяйка была права — меж ней и деревенькой, которая угадывалась по далеким дымкам, лежала такая расщелина, что без моста не одолеть. А мост... Часть его виднелась на той стороне. Брат Унно содрогнулся, представив, как по этой хлипкой штуковине перебирались люди.

Когда вернулся, его ждала очередная миска супа "из коры да хвои". Старушка была еще словоохотливей, чем вчера:

— Тяжко тут одним зимовать, ой, тяжко... Я уж приготовилась помирать — но вот подарок судьбы нам с внучкой.

Брат Унно насторожился.

— Пока не стает снег, останешься с нами. Я совсем без сил, да и малышку ветром качает, меня-то не жаль, а ей жить бы да жить... — хозяйка настороженно, по-беличьи повела носом и вдруг запричитала: — Хотя что это я, окаянная, от дел отрываю святого человека, совсем ума лишилась. Топай, топай отсюда по воле Сущего, а мы тут уж как-нибудь.

Вот зараза какая... замшелая! Но ведь права на свой лад.

Что делать?

Он пробурчал что-то невнятное, вновь вышел наружу, проветрить голову и обрести прозрачность помыслов. Обратился с молитвой к Заступнице, но никакого знака не последовало, и в мыслях яснее не стало. Если уйти, старушка точно не переживет морозный остаток зимы, да и самое начало весны теплом не радует. Девочка тоже слабенькая. Если остаться... проклятый пояс. Пока он на самом монахе, нежить бессильна что-либо сделать, но, если пряжка расстегнется случайно... Представилось, как упавший пояс быстро-быстро ползет к порогу, изгибаясь на манер дождевого червя.

— Не уползешь, скотина, — пообещал брат Унно, на всякий случая придерживая пряжку рукой. — Уж недостойный брат позаботится.

Неприметный человечек с длинным носом прожженного плута доставил послание ночью. Главный посол Риэсты предупреждал Камарена: готовься покинуть Хинаи. Вероятно, сразу отправят на родину. Не стоит находиться здесь, когда начнется война. Тепло разлилось по венам, когда прочитал — наконец-то домой, к жене, к детям. Обнять их, выдохнуть, устроиться у родного очага... Устал чувствовать занесенный над головой клинок. Вчера генерал Таэна почти открыто обвинил в шпионаже в пользу Столицы... это было настолько нелепо, что Камарен искренне удивился, видимо, тем и спас положение.

Но вот надолго ли спас?

Он устал. Еще немного, и начнет совершать промахи.

Перечитал письмо — золотистый шелк бумаги, стоит такой листок, как бусы для здешней крестьянки; бросил в огонь, позаботился, чтобы пламя как следует прожевало изящно выписанные знаки. Здешние школы письма сквозят, даже когда пишешь на своем языке.

Пора уезжать, но еще закончил не все. Автор послания не учел неожиданного помощника, о нем не писал Камарен. Придется доделать начатое — да и, провались оно все, игра захватила.

Как-нибудь потом он привыкнет снова спокойно спать, не ожидая, что на шее захлестнется шнурок. И сына обязательно нужно после себя оставить, хоть и жены, и дочери в Риэсте наследуют, не то что у этих птичьих отпрысков.

Забавное Энори выбрал место для встреч — один из веселых домов. Камарен приходил туда к одной из трех заранее оговоренных девушек, поднимался наверх — и девушка уходила в другую комнатку, появлялся помощник. Казалось, его забавляют такие встречи, но стены здесь и вправду были толстыми, трудно подслушать.

Когда разговор завершался, Энори исчезал за дверью, девушка вновь выходила, и только дурак тут же с нею бы попрощался.

Сегодня была самая бойкая из троих, завивавшая волосы в кольца на южный манер, очень смешливая — не удивился бы, если бы все время, пока сидела за дверцей по соседству, хихикала.

А вот Энори сегодня был непривычно задумчивым. И не только задумчивым — пожалуй, он был еще и недоволен и даже чем-то расстроен; интересно, не мог или не хотел скрывать свои чувства?

— Наступление начнется вот-вот — только дайте сигнал. Как уже говорили, мне придется сперва отправиться в Ожерелье. На север...

— Ты все же уверен, что не рано пока?

— Уверен.

— Но снег, лавины, а после сель...

— Если рухэй согласны рискнуть небольшим отрядом-двумя, увидят все сами. Если нет... Крепости наведут у себя порядок, а генерал будет начеку. Ждите тогда другого удобного случая. Десятки лет.

— Ты очень много на себя берешь, — сказал Камарен, и голос показался ему чужим. — Столь хорошо знаешь горы и Эннэ, и Юсен? Снова спрошу — откуда?

— Какая вам разница.

— Любой сказал бы, что ты хочешь погубить чужую армию.

— Вот именно. Поэтому надеюсь на ваше — и их — доверие.

— Среди рухэй тебе может грозить опасность. При первом же подозрении...

— Надеюсь, завоевать горы Эннэ и крепость Трех дочерей они захотят больше, чем убить одного проводника.

Камарен наконец понял, что его так тревожило в своем нежданном помощнике — помимо всего остального, конечно. Раньше... может, то была видимость, но прежде он казался беспечным, далеким от земных страстей и тягот. Свободным, если угодно. Сейчас это все исчезло, и что-то связывало его, лишало былой легкости.

— Тогда вот тебе напоследок, — придвинул листок. — Пока рано, я назову тебе срок. Про мою птичью почту ты знаешь, так проверь тайник у крепости Черностенной, когда прибудешь туда.

Энори быстро пробежал глазами значки.

— Люди Тори Аэмара? Но разве... — он прикусил губу. Потом рассмеялся, и в этот момент мальчишкой выглядел, который веселится собственному глупому промаху. Так заразительно смех звучал, что Камарен едва не хлопнул его по плечу, как поступил бы на родине. Потом вспомнил, что перед ним не просто один из этих детей замороженной ящерицы, но убийца.

— Ты не ошибся, это именно его люди.

— Я был должен понять, что не захотите доводить их грызню до конца. Тогда я хочу кое-что у него попросить...

Он прервался, глянул на красную занавеску, за которой таилась дверца.

— Еще немного, и эта любопытная девица отодвинет дверную створку настолько, чтобы слышать наш разговор. Пожалуй, мне тут больше нечего делать.

Уже поднимаясь, добавил:

— Если к вам через пару недель, или вроде того обратится женщина... вы поймете, о ком я говорил. Помогите ей — она то, что вам будет очень кстати.

На совет в Хинаи приехали командиры всех крепостей, кроме глав Трех Дочерей и двух верхних Ожерелья — Черностенной и Северной, от них прибыли заместители. Ах, нет, еще один не явился...

— Командир Сосновой, глубокоуважаемый Таниера передает нижайшие извинения за свою болезнь...

— Знаем мы, чем он болен, — послышался голос. — Как завести себе молодую красотку, так для этого он в силе... Такая, говорят, ягодка, все при ней. А жена скрипит зубами со злости.

— А может, его красотка и умотала?

Смешки раздались.

Созывался общий совет, не военный — поэтому и крупнейшие чиновники Хинаи были здесь. Тори Аэмара впервые не улыбался на подобном сборище, и выглядел плоховато, бледный чуть не в зелень. Понятно, с чего. Но не очень ясно, почему он так мрачно поприветствовал двоих Иэра, старшего, Хоиру, и младшего — не оттого же, что, хоть оба Дома потеряли сыновей, у Иэра все-таки остался наследник?

И вот опять большой зал в доме Таэна, впервые за многие месяцы полон людей: справа железо, коричневая жесткая кожа, медные бляхи; слева многослойный тяжелый шелк. Справа сидят на отведенных местах военные, слева те, чье оружие кисть. Тот самый торжественно-красный зал, сейчас полыхающий, залитый солнцем, и древний меч на подставке... сможет ли Кэраи воспринимать его так, как привык с детства, или всегда теперь будет вспоминать о трещине, разделившей братьев? И меч... словно это он разрубил пол между ними.

Тагари молчит. Хмурится, но выглядит спокойнее, чем в последние дни. Сидит, опустив на подлокотники тяжелые руки. Солнце стекает по железным пластинам доспеха. Две недели, выданные младшему брату, еще не истекли, и на совет вынужден был его пригласить — до того, как прозвучит окончательное решение, нельзя показывать семейный раздор посторонним.

Хотя что тут показывать, все у старшего на лбу написано. Остается сохранять полнейшую невозмутимость, встречать любопытные взгляды с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Четверть часа назад Кэраи выслушивал учтивые приветствия прибывающих, отвечал им — благожелательно, кому несколько свысока, кому почти на равных, а сейчас придется только слушать, смотреть и ждать. Тоже немало. Говорить же... любое слово может сыграть против него самого.

Все также молча Тагари указал, кому говорить — первому, за ним второму, и дальше.

Согласие было полным — никто не сомневался, что в середине или даже начале апреля начнется наступление. Подставу с оружием во многом поправить удалось, хоть и не до конца — мастера все-таки были людьми, а не сказочными умельцами. А вот с продовольствием туго — крестьяне и без того пострадали от наводнения, у них сейчас отбирали по сути последнее. И как прожить весну, неизвестно. То, что еще можно было употребить в пищу, но для воинов не годилось, раздали желающим...

— Но эти скоты неблагодарные не больно-то рады, хотя могли и вовсе не получить ничего, — сквозь зубы сказал командир Глядящей Сверху, Атога.

Все-таки очень он походил на Тагари, словно родной дядюшка, только ростом не вышел, и полнее был, кряжистей. Свирепая мощь. Жаль, что он выбрал себе Нэйта в друзья, думал Кэраи.

Сам так и молчал, только смотрел и слушал. Делал вид, что просто сказать нечего.

Командир Срединной, Асума, одними уголками губ улыбнулся ему. Помнит прежние разговоры и договоренности. Тут же сухое лицо командира вновь лишилось и намека на выражение. В свою очередь получив слово, он, поклонившись, отметил: если понадобятся ополченцы, придется действовать силой, особенно в северных областях. Сам народ не пойдет. Обвел глазами глав крепостей Ожерелья — возразят ли? Только согласное гудение было ему ответом.

Провинция Ханаи напоминала неровную четверть круга, правую верхнюю. С севера и северо-востока ее прикрывали горы Эннэ, с запада — Юсен. Сейчас на севере стояли войска Мэнго, на востоке У-Шена. Ударят, скорее всего, одновременно, только вот пока неясно, где захотят прорвать Ожерелье. Разумней ближе к северу — если что, легче помочь друг другу. Но тогда и войска провинции выступят единой силой.