Обратимость

— Что?

Мы устало смотрим друг на друга. Рувер поясняет:

— Поднимайся на третий этаж. Я приеду позже.

Не хочу спрашивать, куда он собирается. Мне все равно. Киваю и выбираюсь из салона, предварительно застегнув джинсовую куртку на все пуговицы. Не помогает. Едва я открываю дверь, ледяной воздух набрасывается на меня, и стискивает в своих объятиях так же сильно, как и рука венатора, сжимающая час назад мое горло. Интересное сравнение. Оглядываюсь. Рассматриваю многоэтажку, унылую детскую площадку, окна, балконы, завешанные вещами. Такое чувство, будто люди везде схожие. Будто их мысли поразительно идентичные. В конце концов, они умудряются даже на сушке одинаково расположить одежду, пряча нижнее белье за футболками и свитерами. Общепринятое правило или стадный инстинкт? Или — о, мой бог — может, правила приличия? Усмехаюсь. Мы же говорим о России. Какие правила приличия.

Поднимаюсь на третий этаж, звоню в седьмую квартиру. Мне открывают не сразу. Я начинаю нервничать и сильнее вдавливаю пальцем кнопку вызова, однако уже через пару секунд, дверь распахивается и на пороге показывается Саша. Он резко притягивает меня к себе и восклицает:

— Почему так долго?!

Я люблю запах брата. Люблю его объятия. Люблю, что он рядом, и не понимаю, как раньше могла этого сторониться. Крепко сжимаю Сашу за плечи, зажмуриваюсь и обещаю больше никогда не отстраняться, больше никогда не отпускать близкого человека первой.

— Я чуть с ума не сошел!

Брат затаскивает меня в квартиру и ногой захлопывает дверь. Тут же улавливаю запах подгоревшей еды и усмехаюсь:

— Рита экспериментирует?

— Я пытался ее остановить. Она не послушала. — Он делает шаг назад, сканирует мое лицо, волосы, плечи, а затем задерживает взгляд на шее и вспыхивает, — что это?

Непроизвольно прикладываю ладонь к ушибу. Наверно, появился синяк.

— Пустяки.

— Кто это сделал?

— Как ты думаешь?

Брат отворачивается, и я замечаю, как сжимаются его скулы.

Приключения привнесли в нашу жизнь беспокойства, сделали из нас нервных параноиков. Никто не хочет проявлять чувства, выражать сомнения, излучать страх, но выходит как-то совсем наоборот, и мы становимся огромными, взрывоопасными бомбами, которые так и норовят подорвать мир вокруг себя.

Прохожу на кухню. Рита бросает быстрый взгляд в мою сторону. Уверена, она волнуется, но все еще надеется остаться нераскрытой. Помешав деревянной лопаткой голубой суп, она откашливается и спрашивает:

— А Рувер? — ее пухлые губы дергаются. — Где он?

Спокойствие сыграно так фальшиво, что я бы вручила ей приз "Золотую малину", однако мне совсем не хочется акцентировать внимания на "немецкой речке", и поэтому я устало отвечаю:

— Уехал. Сказал, что вернется позже.

Она кивает. Добавляет в синий суп лавровый лист и вновь принимается мешать его лопаткой.

— Что это? — я совсем забыла о еде. Живот начинает предательски бурлить, и даже синее блюдо Риты сейчас выглядит в моих глазах аппетитным. — Что-то экзотическое?

— Да, нет. Обычный, летний суп. С капустой.

— Не выглядит он обычным, — отрезает Саша. Я и не заметила, что он стоит за моей спиной, поддерживает меня за плечи. — Ты уверена, что делаешь все правильно?

— А разве тут можно ошибиться? Куриный бульон, картошка, морковка, капуста. Я прочитала, что овощи даже можно не резать, а просто скинуть в кипящую воду, и вытащить после приготовления.

Смотрю на стол. Вижу пакет с огурцами, луком и пекинской капустой, перевязанной толстой, синей веревкой. О, нет. Закатываю глаза к потолку и непроизвольно сокращаю между мной и Ритой дистанцию. Отнимаю у нее лопатку, причитая:

— Ну, ты и неумеха! Капусту ведь надо было развязать и кинуть в бульон отдельными листьями! Ох, — цокаю. — Да, понимаю, ты решила мелко ее не резать, но закинуть вместе с веревкой.... О чем ты думала?

Возможно, она волновалась обо мне с Рувером, но я не произношу мыслей вслух. Вынимаю веревки, бросаю их в мойку и снисходительно осматриваю грустное лицо девушки. Кажется, Рита действительно расстроилась.

— Ну, ты хотя бы попыталась, — я улыбаюсь недолго. Вижу, как шатенка изучает мою одежду, и съеживаюсь, словно перед металлоискателем.

— Ты в крови.

Не отвечаю. Откладываю лопатку и автоматически прикрываю руками туловище, будто это смогло бы скрыть красные, алые полосы, пересекающие мою джинсовую куртку. Как рассказать о том, что произошло в приюте? С чего начать? Чем закончить? Выдыхаю и признаюсь:

— Это не моя кровь.

— Рувера?

— Нет.

Саша соображает быстрее. Он ленивый, но хваткий. Как и отец.

— Владимир Сергеевич, — тянет он, выходя из-за моей спины в центр кухни. Голубые глаза брата излучают недоверие. Скрестив перед собой худоватые руки, он съеживается. — И что же с ним? Он ранен? — Молчу. — Вы отвезли его в больницу? — Опять молчу, чем заслуживаю презрительный взгляд, сбивающий с места. — Тогда что с ним?

Не знаю, что ответить. Точнее знаю, но не хочу. Встряхиваю головой и уверенно сообщаю:

— В кабинете отца мы нашли записную книжку. Рувер сказал, в ней имена тех, кто, так же как и мы, умеет управлять временем.

— Ого, — Рита подходит к кастрюле с синим супом и без капли сожаления выливает содержимое в мойку. — Значит, твой папа был непростым человеком. Но кем же тогда?

— Ты не ответила на мой вопрос, — резко вставляет Саша.

— Послушай, я...

— Что с ним?

— Но...

— Просто ответь!

— Он мертв. — Брат рычит и порывисто протирает ладонями лицо. Не хочу видеть его таким. Это даже не нервозность. Это банальная злость. — Владимир Сергеевич побежал вслед за нами, и его подстрелили. Когда я подошла, он уже не дышал.

Умалчиваю о том, что не дышал он из-за огромной дыры в горле, из которой острыми, тонкими струями вылетала кровь.

— И вы оставили его там? — Саша выплевывает этот вопрос. Смотрю на его перекошенное лицо и даже не знаю, что ответить. — Ты спокойно ушла, бросив его тело в лесу?

— А что я должна была делать?!

— Не знаю, не знаю, Аня! Но не уходить, это же неправильно! Это преступление, убийство!

— Какое убийство? — вмешивается Рита. Она выходит вперед и загораживает меня своей худой спиной. — Глупости не говори. Причем здесь твоя сестра? Охранника убили венаторы.

— И что? Неужели ты докатилась до того, что теперь ни во что не ставишь человеческую жизнь? — Он обращается ко мне. Закидывает за голову руки и взвывает, — безумие какое-то! Владимир Сергеевич мертв! Черт подери!

— Определись, чего ты хочешь. — Тихо отрезает Рита. — Сначала ты говоришь, что Ани не было слишком долго, а потом ставишь ей в упрек то, что она спаслась слишком быстро.

— Я не ставлю ей это в упрек.

— Тогда раскинь мозгами! Если бы они вернулись за телом, она, возможно, не доехала бы этого дома, уяснил? Решай, что важнее: нравственные идеалы или жизнь сестры.

— Я и так это прекрасно понимаю!

— Значит, возьми себя в руки.

— Рот закрой, — злится Саша. Сейчас он похож на бешеного пса: горбится, скалит зубы, тяжело дышит. — Ты и твой брюнет только привнесли в нашу жизнь неприятности. Из-за вас гибнут люди, из-за вас страдаем мы. И не надо меня успокаивать, не надо говорить мне, что делать.

— Саша, перестань.

Но брат не слышит. Он подходит к Рите и сейчас, действительно, выглядит жутко устрашающе. Никогда я не видела его таким.

— Мы уходим.

— Если бы не я, — холодно начинает шатенка и делает еще один шаг навстречу Саше: их носы почти соприкасаются, — Аня бы уже умерла.

— Нам не нужна ваша помощь.

— Нужна. Или вы погибнете.

— Не погибнем, если будем держаться подальше от вас.

— Я уже перепробовала тысячи сценариев, — теперь заводится и Рита. Она стискивает в кулаки руки и выплевывает, — тщетно. Остается лишь держаться вместе, иначе мне опять придется прыгать во времени, опять придется начинать все сначала...

— Мне плевать на твои душевные терзания! Я сам смогу защитить свою сестру.

— Она не твоя сестра.

Я замираю. Саша тоже. Мы вдвоем смотрим на Риту и молчим, даже не зная, что сказать. Ее слова обезоруживают, бьют по самому больному. И я бы закричала, если бы нашла в себе силы. Но их нет. Перевожу взгляд на брата, вижу, как опускаются его плечи, чувствую его смятение. Что же надо ответить? Что же надо такое сказать, чтобы перечеркнуть слова Риты и сделать их бессмысленными? Наверно, даже самый лучший и рациональный ответ не сгладил бы напряжение в воздухе. Сорвавшись с места, Саша уходит.

Слышу, как захлопывается за ним входная дверь, и дергаюсь. Только не это.

— Без него, так без него, — легкомысленно отрезает Рита и возвращается к плите. Теперь она собирается избавиться от голубой, толстой веревки, стягивающей капусту, однако мне плевать. Вскинув подбородок, восклицаю:

— Ты не должна была разговаривать с ним подобным образом.

— Он сам напросился.

— Он напуган! — округлив глаза, злюсь я. — Ему впервой сталкиваться с такими проблемами! Неудивительно, что его трясет от ужаса, ведь жить в вашем мире действительно страшно!

— Всем страшно.

— Ты несправедлива. Мы только знакомимся с вашими законами, порядками. Только пытаемся привыкнуть к тому, что для вас чья-либо жизнь не дороже собственной.

— Не говори, что ты поняла это лишь сейчас.

— Но мы не в состоянии спокойно реагировать на чью-то смерть!

— Так учитесь, — кидая листы капусты в воду, чеканит Рита. — Учитесь, пока я жива. Видишь на моем лице хотя бы одну складочку? Хотя бы одну эмоцию? Нет. Ну, умер охранник, и что? Все умирают. И мы когда-нибудь умрем. Важно, чтобы это произошло как можно позже. Вот и все.

Рита, Рувер — кто же они? Неужели их сердца действительно холодные и пустые, как и слова, которыми они так талантливо играют? Или это лишь притворство? Я не знаю, что творится в глубине их душ, не знаю, о чем они думают и чем руководствуются. Но в чем я уверена, так это в том, что не хочу быть на них похожей. Сражаться с эмоциями, став абсолютно равнодушной — ни это ли называется гибелью души? Если тебя ничего не волнует кроме собственной жизни, зачем тогда существовать? Зачем дышать, ходить, бороться? Ради кого? Или же Рита врет, и на самом деле ее попытка казаться холодной лишь стремление избежать потерь? Но это же глупо. Мы становимся сильнее, когда мы не одни. Разве не так?

Я вдруг понимаю, что человек постоянно стоит перед выбором: рискнуть или сдаться. Наличие близких не всегда облегчает жизнь, наличие совести обычно ее лишь усложняет. Так что лучше — принять кого-то в свое сердце, прекрасно осознавая, что именно он сможет тебя когда-нибудь разрушить, или же отстраниться, но уберечь себя от пожизненных шрамов?

Рита и Рувер решили отстраниться. Что выберу я?

— Я иду за братом, — не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу с кухни. Слышу, как шатенка бросает на стол деревянную лопатку, слышу ее грубые шаги за своей спиной, но не оборачиваюсь. Просто смотрю перед собой.

— Сколько можно убегать? — злится Рита.

— Я не убегаю.

— Тогда что ты делаешь?

— Иду к брату. Он моя семья, и он единственный, кто сейчас мне нужен.

— Останься. — Удивленно оборачиваюсь. Шатенка выглядит совсем разбитой и испуганной. Неужели она вдруг поняла, что повела себя опрометчиво? В конце концов, не все такие же сильные и бесстрастные, как она.

— Ты сказала, что мы должны держаться вместе, а затем практически вытолкнула Сашу за порог. Тебе либо вообще неизвестно, что такое страх, паника или волнение, либо ты просто плюешь на данные чувства, если они не твои собственные.

— Он ведь кричал на тебя!

— Он делал это, потому что был напуган. — Открываю дверь.

— Куда ты?

— К Саше.

— И когда вы вернетесь?

— Не знаю.

— Аня, — шатенка подскакивает ко мне и сводит широкие брови, — мы сейчас все напуганы, но это не значит, что надо совершать необдуманные поступки. Ты уйдешь — и что дальше? Вдруг вы наткнетесь на венаторов? Вдруг они устроят засаду?

— Мы справимся.

— Не справитесь!

— Надо было думать раньше, Рита! Ты ведь знала, что я не смогу отпустить Сашу, знала, что это собьет меня с толку! Так зачем же тогда ты сделала ему так больно? Зачем сказала, что я не его сестра?

Шатенка молчит. Она отводит взгляд в сторону и прикусывает губу. Все не решается признаться. Но этого и не требуется. Я и так знаю ответ.

— Свяжусь с тобой, как только будет возможность.

Распахиваю до упора дверь и ухожу. Ухожу, потому что не могу находиться рядом с людьми, для которых чувства — лишь дефект, лишь слабость. Может, любовь и привязанность, действительно, ранят сильнее оружия. Но отказаться от них — не значит стать неуязвимым. Отказаться от них, значит сдаться и признать свое поражение. А еще это значит быть одиноким. И, насколько мне известно, одиночество еще никогда не придавало сил, и еще никогда не спасало жизни.

Когда я выбегаю на улицу, Сашина Хонда стоит на месте, около детской площадки. Из трубы вырывается серая, темная пыль, окна выглядят слегка запотевшими и мутными. Обрадовавшись, несусь к машине и уверенно открываю переднюю, пассажирскую дверь.

— Я знал, что ты придешь, — отрезает брат, когда я забираюсь в салон. Он оборачивается и одаряет меня своей вальяжной, очаровательной улыбкой. А я в очередной раз вспоминаю, что нас не связывают кровные узы. Это так странно, ведь мы чем-то похожи: глазами, веснушками, цветом волос. Глупости, конечно, но все же. — Прости, я просто больше не мог там находиться. Эта девушка...

— Знаю. — Киваю и пристегиваюсь. — Не объясняй. Мне понятны все твои чувства. Рядом с ними мы становимся совсем другими.

— Сумасшествие просто. А эти люди..., в черной одежде. Они ведь стреляли. Господи, они ведь пытались нас убить!

Смотрю на вытянутое лицо брата, на его широкие, удивленные глаза, на веснушки, прямой нос, губы, шею, и думаю о том, что не найду человека ближе. Глупо искать поддержку у кого-то чужого, когда есть тот, кто всегда был рядом. И всегда будет. И тогда я предлагаю Саше отправиться домой, а сама рассказываю все, что знаю: про клан Аспид, про силу Риты и Рувера, про свои способности, тайны — в частности, про позапрошлую весну. Про то, как решила забыть о смерти Андрея, как пообещала себе окунуться с головой в учебу. Про отца. Про записную книжку, фамилии, предположение на этот счет "немецкой речки". И замираю. Жду вердикта. А Саша, как назло, молчит. Он припарковывается около нашего дома, глушит двигатель и нервно сжимает пальцами переносицу. Мне становится не по себе. Вдруг он вновь оттолкнет меня?

— Эта книжка, — неуверенно отрезает брат, — в ней имена всех сверхлюдей?

Удивительно, что он решил спросить именно об этом.

— Не думаю, что всех. Наверно, только тех, кого встретил папа.

— А этот клан Аспид, — он рисует в воздухе какую-то непонятную фигуру, похожую на английскую букву "с", и пожимает плечами, — он собирается ее найти?

— Скорее всего.

— Так, может, стоит договориться?

— В смысле?