"Знаки ночи"

Даже не так.

Это все было не слишком заслуживающим пристального внимания. Ну что мне сможет сделать тот же Силуянов, хоть он и начальник службы безопасности? Погрозить пальцем? Прикрикнуть? Ударить рублем? Подобного бояться просто нелепо. Даже странно, что раньше я так загонялся по этому поводу.

По сравнению с тем, что я уже повидал, это все детские игры на лужайке.

Хотя удара по карману не хотелось бы. Денег осталось маловато, и потерять десять процентов от зарплаты в виде штрафа за какое-то надуманное нарушение мне хочется меньше всего.

Но если это случится, то не завидую тому, кто инициирует данную меру. Я в книге вычитал неплохой рецепт одного зелья, так вот на этом человеке его и опробую. Создателем его был все тот же проказливый Митрий, что для меня являлось уже практически знаком качества. Если к зелью приложил руку Митрий, то простота изготовления и эффективность применения гарантированы.

Кстати, со временем вскрылась еще одна интересная особенность полученной мной книги. Там то и дело появлялись записи и рецепты, которых еще недавно не было. И наоборот — какие-то записи пропадали, будто их и не существовало. Как и почему такое происходит, я так и не понял. А спросить не у кого.

Так вот — новое зелье от Митрия. Ума не приложу, зачем подобное ему могло понадобиться? Сами посудите: 'Зелье сие для человека суть безвредно, и требухе вреда какого не нанесет. Рожу же сковеркает тако, что страх. Три дни свести то возможности никакой не будет, но ежли по их исходу дать взвар ромашки, девясила да хвои еловой (не сосновой), смешанной по три да три меры каждой, да кипячоной в текучей воде, да с пермяцкой солью (полторы меры, не боле), то рожа прежней станет. А ежли без него обойтись, то ще четыре дни ждать надо, чрез них обратно все как было вернется'.

Повторюсь — не знаю, зачем именно Митрий такое зелье сотворил. С учетом того, что при жизни он был изрядный плут и гуляка, вариантов может быть масса. Может, какой несговорчивой девке сыпанул, за то, что та ему не дала. Или какому сопернику в амурных делах в пиво подмешал, за то, что тот более удачлив. А может, еще зачем, поди теперь узнай.

И если уж совсем честно, мне очень хотелось глянуть, как именно это дело рожу 'сковеркает'. Вот только на себе подобное проверять — это уже перебор.

Но просто для 'посмотреть' такие вещи делать я не стану. Неправильно это. А вот за придирки, за выдуманные 'косяки' кое-кого жалеть не буду.

Несмотря на такое свое непривычное новое отношение к службе, из дома я все равно вышел с запасом. Просто здраво рассудил, что в первый день после отпуска нарываться не стоит. И вообще — уверенность в себе — это прекрасно, и новые познания о мире тоже, но лезть на рожон стоит только тогда, когда свежеиспеченные амбиции будут поддержаны альтернативными источниками дохода.

Впрочем, все вышло как обычно. То есть — потенциальные беды не подтвердились, оставшись только тревожными фантазиями. Да и вообще ничего в банке не изменилось — всё те же, всё там же. Ничего без меня не рухнуло, ничего не поломалось. Людям вообще свойственно переоценивать свою производственную ценность. Что обычно говорят те, кто увольняется не сильно по своей воле? Ну или по большой обиде, частенько ими же самими и выдуманной? Правильно, вот это:

— Я посмотрю, как они тут без меня справятся.

Ну или что-нибудь подобное.

Часть правды в этих словах есть, особенно если этот человек и вправду был неплохим специалистом. Хотя таких как раз и увольняют, и отпускают, как правило, неохотно. И подобными словами они не бросаются.

Тем не менее — да, на первых порах после ухода разобиженного сотрудника могут возникать разнообразные накладки. А если перед этим уходивший еще и жесткий диск своего компьютера почистил, стерев все наработки, так и вовсе жизнь оставшихся может усложниться.

Но — ненадолго. Неделя, две — и все, про свалившего в закат сотрудника особо никто и вспоминать не будет. Жизнь не стоит на месте, и даже если офис похож на стоячее болото, где каждый последующий день похож на предыдущий, в нем все равно что-то да происходит. 'Днюхи', рабочие 'романы' разных степеней тяжести, с каждым годом все возрастающая мания величия шефа — да мало ли чего может приключиться?

А еще через пару-тройку месяцев человека вовсе забудут, как и не было его никогда. Особенно если он и в бытность свою ничем никогда не блистал. Как я, например.

Кстати — мое трехнедельное отсутствие тоже никто особо не заметил.

Впрочем, вру, забыл о своих соратницах по отделу. Оно и понятно — им же мою лямку приходилось тянуть, пока я где-то там прохлаждался. А еще в магазин самим ходить по жаре, уговаривать кого-то поставить новую бутыль с водой на кулер и за неимением меня оттачивать свое остроумие друг на друге.

Так что Ленка и Наташка обрадовались моему возращению. Не скажу, что окружили трогательной заботой, но нечто вроде этого имело место быть. Они выдали мне шоколадную конфету, оставшуюся после чьего-то дня рождения, и засыпали новостями о том, что произошло за время моего отпуска.

— А Левина из кредитного, по ходу, опять в 'декрет' собралась! — вытаращив глаза, вещала Ленка.

— Опять! — поддержала ее Наташка. — Прикинь, это у нее уже четвертый ребенок будет! Куда ей столько? Тут с одним-то непонятно что делать, а там четыре!

— Я так думаю, что она вообще не человек, — неожиданно подытожила Ленка.

— А кто же она? — чуть не поперхнувшись конфетой, спросил я.

Чего-чего, а подобных фраз тут я не ожидал.

— Ксерокс, — без тени улыбки пояснила Ленка.

— Да все они там, в кредитном, хороши, — обвинительно произнесла Наташка. — Одна из 'декрета', другая в него. По кругу рожают, а работать некому. Если какой документ у них надо получить, то каблуки сточишь, за ним бегая — людей-то вечно не хватает.

— А еще поговаривают, что Силуянов на Немирову глаз положил, — хитро блеснула очочками Ленка. — Да-да-да. Они то и дело у нее в кабинете сидят, чай пьют, и все при закрытых дверях.

О как. Это интересно. Помнится, эти двое в свое время начали тесно общаться благодаря мне. Ну как мне казалось. А тут вон чего! Ну и дай им бог!

Я даже ощутил себя неким купидончиком. Свел, понимаешь, два одиночества. Теперь главное, чтобы муж Немировой и жена Силуянова про это не узнали. Любовь — любовью, но зачем семьи рушить?

Следом за этими новостями последовала еще одна событийная охапка, уже, правда, с не настолько глобальными, в офисном разрезе, масштабами. Все как всегда — скандалы, интриги, расследования.

В принципе, любой современный офис — это наш мир в миниатюре, со своими героями, злодеями, диктаторами, вольнодумцами, распутницами и всем остальным, что есть на Земле. Человек, впервые попавший в этот мир, похож на младенца, хлопающего глазами, пускающего пузыри и неуверенно что-то бубнящего. Проходит время, он взрослеет, мужает и в результате находит свое место в сложном социуме под названием 'коллектив', получает некую социальную роль и играет ее до того момента, пока не будет подписан 'обходной' лист.

Этот мир можно любить, можно не любить, но мы в нем живем. Здесь мы проводим по девять-десять часов в день и видим лица соседей по кабинету чаще, больше и дольше, чем лица родных и близких. Дома мы спим, а тут — живем. В какой-то момент начинает казаться, что там иллюзия, а тут — реальность. Просто здесь мы себя ощущаем в своей тарелке, здесь все привычней, что ли.

Нас называют 'планктон', нас называют 'офисные жители'. Да, мы именно это и есть. Мы мельчайшие создания в огромном городском океане, но без нас вымрут крупнейшие его водоплавающие. Им просто будет нечего есть. Мы — то, что бурлит в кровеносных сосудах всех столиц, мы то, без чего невозможно представить лицо любого города любой страны мира.

Это не гордость и не подчеркивание статуса, не громкое заявление, вроде: 'вот мы какие, завидуйте'. Нет-нет-нет. Это не более чем констатация факта. Просто — мы есть. Это факт, и с ним надо считаться.

Тем более что завидовать тут особо нечему. Наша жизнь не так весела, как может показаться со стороны.

А еще офисная жизнь — это четкий ритм. Перемещения клерков в пространстве любого офиса только на первый взгляд напоминают броуновское движение, на самом деле все подчинено строгой логике событий. Каждый знает свое место, каждый знает, что и когда ему надо делать. И что ему не делать, он тоже знает. Фраза: 'Этого в моей должностной инструкции нет' вбита в черепную коробку клерка намертво. Как, собственно, и вся должностная дословно. Я уже говорил — если ты сдуру выполнишь чью-то работу хоть однажды, то в следующий раз ее тебе впихнут насильно, мотивируя тем, что ты сам впрягся в эти сани.

Так вот — ритм. Он затягивает человека приблизительно так же, как дудочка костлявого индуса-заклинателя зачаровывает кобру. В однообразных трудах и заботах дни проскальзывают один за другим. Вроде только-только был понедельник, а вот уже и пятница. Что дни! Месяцы незаметно складываются в годы. И в этом будничном кружении есть свое очарование, смею вас заверить. Имя ему — стабильность.

Вот и я снова завертелся на этой карусели. Через пару-тройку дней привычное бытие потихоньку, помаленьку начало вытеснять у меня из головы воспоминания и о Лозовке, и о Нифонтове с его задиристой напарницей, и обо всем остальном. Не то чтобы совсем, но привычный мир, тот, что был раньше, противореча моим же недавним мыслям, внезапно показался мне более устойчивым и привлекательным, чем новый, в который я поневоле окунулся с головой за последний месяц. Здесь все просто, понятно, а там...

Разумеется, от полученной мной силы отмахнуться не получится, сделанного не воротишь, но вот только как эти два мира соединить в один, я не знаю пока.

Нет, я так же вечерами изучал книгу, общался с Родькой и Вавилой Силычем, но некая новизна, та, что меня подкупала в самом начале, как-то исчезла и поблекла.

Но более всего давило осознание того, что меня ждет выбор. Раньше или позже мне придется выбрать что-то одно, это я понимал предельно точно. Не получится сидеть на двух стульях сразу. А если говорить совсем уж прямо, то придется решать, что мне ближе, что мне нужнее. И — с кем я.

Точнее, к какому из миров я теперь принадлежу в большей степени. Ведь от этого зависит то, как я буду воспринимать действительность и в соответствии с моральными нормами какого именно пласта бытия буду поступать в том или ином случае.

И прямое подтверждение этим своим мыслям я получил уже в ближайший четверг.

Все в этот день было как всегда. Разве что духота была совершенно уж невозможная, что в здании, что на улице. Но оно и понятно — все новостные сайты с самого утра твердили, что на Москву откуда-то с запада наползает гроза. Не в смысле — НАТО лихо расширилось на восток, а именно что гроза, с порывистым ветром и всем таким. А перед грозой, как известно, всегда дышать нечем.

И тут мне еще, как назло, понадобилось сходить в операционный зал за документами. Обливаясь потом и тихонько сквернословя сквозь зубы, я добрел до него и был неприятно удивлен, увидев, что Анька Потапова, которая, собственно, мне была нужна, обслуживает какую-то старушку. Причем сразу было ясно, что это надолго, так как старушка эта уже обложилась стопками бумаг, вроде выписок со счетов, открытых во времена царя Гороха, и облигаций государственного займа 1949 года. Таким бабушкам важен не процесс получения какой-то конкретной информации, они сюда пообщаться приходят. Они уже давно усвоили, что операционистки коммерческих банков и девочки с любых ресепшен в наше время являются самыми бесправными категориями населения. Они обязаны выслушать любой бред и никого не имеют права послать куда подальше. Корпоративный этикет им это запрещает делать. Медсестра в регистратуре поликлиники послать может, фармацевт в аптеке тоже запросто это сделает, даже продавец в магазине имеет такую возможность, тем более что последним вообще терять нечего. А операционистка почти наверняка не пошлет. Во-первых, она ко всему привычная, во-вторых, в банках камер понатыкано много. 'Волчий билет' никому не нужен.

Вот они и ходят сюда мозг девчонкам вымораживать. Ну и водички из кулера попить. Им отчего-то очень нравится, как в стаканчик вода течет, а бутылка в это время бурлит и пузыри пускает. Типа аттракцион.

Впрочем, меня с этим фактом немного примирила приятная прохлада, которая стояла в операционном. Мы клиентоориентированный банк, потому кондиционеры здесь всегда были исправны.

С наслаждением ощущая, как холодок чуть щиплет мою спину, проникая через залубеневшую от пота сорочку, я стал раздумывать, с кем бы зацепиться языками, чтобы скоротать время. Просто пока Анна пройдет все подводные камни разговора с бабулей-божьим одуванчиком, то есть прошагает от особенностей всех денежных реформ, начиная со сталинской, той, что происходила в 1947 году, до аксиомы, что развалили демократы чертовы СССР, времени пройдет немало. Не так же просто на стульчике сидеть. Да и потом — ничего не делающий сотрудник сразу виден во все камеры. Силуянов меня за эти дни ни разу не побеспокоил, но это не означает, что он за мной не наблюдает. Почему-то мне думается, что наоборот, во все глаза смотрит. И все фиксирует. Вот просто спинным мозгом это чувствую.

Тут как раз Сашка Вязьмина направилась к ксероксу с толстой пачкой бумаг. Не самая плохая компания для необременяющего трепа, решил я, и было пошел к ней, но тут же остановился и потер глаза.

Просто мне показалось, что я стал на секунду хуже видеть. Точнее — дымка какая-то в них появилась, и находилась она в аккурат над толстяком в дорогом костюме, который стоял у стойки депозитария. Ну так мы называли полукруглый массивный стол, за которым сидел Виктор Гусаров, он же 'Витод', главный специалист по 'ящичкам'. Он у нас в банке отвечал за депозитарий, то есть за то место, куда люди без страха могут спрятать что угодно, и спать с этого дня спокойно, не боясь воров и громил. Место это являлось, по сути, одним большим сейфом с двумя массивными стальными дверями. Любой желающий мог снять себе на время кусочек личного пространства в этом сейфе, и называлось это пространство депозитарной ячейкой.

Толстяк, похоже, как раз и собирался это сделать. Но это ладно, до него мне и дела нет. А вот дымка над ним была, право слово, прелюбопытнейшая.

Это не обман зрения, все у меня с ним нормально. Над толстяком, прямо над его лысой макушкой, вилось нечто серое и бесформенное. Точнее — многоформенное. Оно то собиралось в некое подобие тучки, то расплеталось длинной серой змеей, плотно обвивая плечи облюбованного им человека.

А еще я почувствовал, что это существо ошивается над ним не просто так. И добра соседство с ним толстяку не принесет.

Потом же все стало еще чуднее. У меня возникло ощущение, что эта самая дымка меня учуяла, потому что в какой-то момент она дернулась, застыла на месте, а после вновь приняла змееподобную вытянутую форму и словно завертела головой. Точнее — тем, что как-то можно было подобным образом назвать. И увидела меня.