Том 3. Древо Иггдрасиль

— Ой, а она что, умерла? — с детской непосредственностью спросила Рика.

— Да, — ответил Аяо, хлопнув Маю по заднице.

— Ахаха, ну и ладно, — Рика, пошатываясь, направилась к раковине. — Все равно тупая была. Сильно тупая. Ну ты же сам это видел, хахааа...

Аяо почувствовал, что пришло время для педагогической речи.

— Слушай сюда, Китагава Рика, — начал он.

— А ты когда-нибудь делал куни? — перебила она его.

Нет, это было совершенно невыносимо.

— Твоя подруга только что умерла! — закричал Аяо. — Как можешь ты вести себя так? Ее нет, понимаешь, ее больше нет! Твоего близкого человека больше нет! Вот ты приходишь с похорон домой, рука по старой привычке тянется к телефону, чтобы позвонить ей, поговорить о какой-нибудь чепухе — а ее больше нет, и никто больше не будет выслушивать твои глупости, и никто больше не заплачет вместе с тобой, и никто больше не рассмеется над твоей шуткой! Никто не сможет заменить ее, понимаешь? Ты не скорбишь по ней, не плачешь — а она любила тебя, понимаешь? Любила тебя чистой и нежной, искренней девичьей любовью, и посасывала мизинец, представляя, что это твой клитор, понимаешь? А ты? А ты? Ты предала ее память!

— Чего? — хихикнула Рика.

Аяо схватил ее за волосы, ударил кулаком в лицо и повалил на пол. Поначалу он планировал изнасиловать ее — но поскольку Рика оказалась вялой и противной на ощупь, Аяо просто избил ее: кулак опускался и поднимался, и вновь опускался, тяжело, неотвратимо, как молот — погружаясь в плоть Рики все глубже и глубже. Она поначалу кричала, затем смолкла. Аяо вколотил зубы ей в глотку, раздавил глаза; битой расколотил череп, потом вырвал трахею и попытался натянуть на биту — не получилось — а потом еще и попрыгал немного на теле, веселья ради. Аяо воображал себя космонавтом, совершившим посадку на необитаемой планете.

Наигравшись вдоволь, Аяо отвалился от

тела Рики и сыто вздохнул. Он посмотрел в сторону двери — та была прикрыта, разумеется — свидетелей нет; да и присутствие их не испугало бы Аяо.

"Пора в класс," — подумал он, и с трудом поднялся.

Кулаки его были разбиты в кровь; кожа лопнула, обнажив розоватое мясо и белые кости — но это не имело значения. Боль лишь усилила, оттенила его наслаждение, его экстаз.

"Наконец-то, — думал Аяо, поднимая с пола биту. — Наконец-то я стал таким, как раньше".

Он вышел из женского туалета — и столкнулся лицом к лицу с Орино Май.

12.

— Аяо-кун, у тебя кровь идет! — вскрикнула Май. Она вытащила откуда-то белоснежный тампон и попыталась оттереть им кровь с лица Аяо. С легким шуршанием вата скользила по коже, вбирая в себя алые потеки. Аяо поморщился и схватил Май за руку.

— Аяо-кун, не мешай мне, — произнесла она досадливо.

Он покачал головой.

Тут взгляд Май упал на стены, забрызганные кровью, на потолок, облепленный кусочками мозга, на тело Китагавы Рики, что лежало, раскинув руки в стороны — и глаза ее расширились. Тампон, пропитанный кровью, полетел на пол; Май прижала руку ко рту, смущенная, растерянная — но в тоже время не сильно удивленная.

— Аяо-кун, — сказала она.

Оттеснив Аяо в сторону, Май подошла к тому, что осталось от Китагавы Рики, и окунула палец в кровь. Она улыбнулась. Внутренности Рики были перемолоты в кашицу; Май зачерпнула ее и поднесла ко рту. Плечи ее слегка подрагивали от возбуждения. Меж губ показался алый язычок — и тут же спрятался: Май хотела попробовать эту массу на вкус, но стеснялась делать такое при Аяо.

— Всякий человек — животное, — сказал он, глядя в сторону. — А поедать животных людям велел сам Бог. "Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они". Как видишь, все нормально.

— Аяо-кун, — с укоризной произнесла Май.

Так и не решившись, она выпустила из кулака кровавую кашицу; с чавканьем та стекла обратно в развороченное нутро Китагавы.

— Ну и ничтожество же ты, — сказал Аяо.

Май обиделась.

— А ты? — произнесла она, оттирая ладонь о стену. — Сам же говорил, что надо быть осторожнее, что свою тайную сущность лучше никому не показывать. А сам, а сам-то? Грязь тут развел. Скоро придут люди, и начнут задавать вопросы. Что ты им ответишь, Аяо-кун?

Он молча играл с битой: подкидывал вверх и ловил прежде, чем она касалась земли. Окровавленная бита снова и снова взмывала к потолку — было в этом равномерном, размеренном движении нечто зловещее.

— Несчастный случай? — произнесла Май, как ей казалось, с издевкой. — Две девочки вошли в женский туалет и случайно подскользнулись на полу! Одна из них упала лицом в унитаз, нажала на спуск и совершенно случайно захлебнулась! А другая совершенно случайно взорвалась. Поела бомбочек на завтрак — и к обеду взорвалась. Совершенно случайно. Глупости! Аяо-кун, ты же сам понимаешь, что это глупости!

Аяо крутанул биту и встал в позицию отбивающего.

— Май-чан, — сказал он негромко.

— Глупости! — еще раз произнесла она. — Аяо-кун, иди домой, быстро! Может, еще получится спрятать тебя от полиции. Биту спрячь, бака! Ты не оставил отпечатков, я надеюсь?

Май стояла около зеркала. Топик плотно облегал ее стройное тело; небольшая, но приятно округлая грудь плавно переходила в плоский живот, затем перетекала в широкий таз; бедра едва были прикрыты мини-юбкой. Совершенно очаровательные круглые икры были обтянуты чулками — и испятнаны кровью: Май уже успела запачкаться.

Как-то некстати вспомнилось, что Май до сих пор является девственницей.

Аяо размахнулся и нанес удар.

"Ты была маяком, освещающим мне путь во мраке", — прозвучали в его голове первые аккорды "Любви моей", и Аяо хищно, свирепо расхохотался.

Май заметила его движение, начавшееся еще в колене, и резко подалась назад. Бита со скрежетом прошлась по облицованной плиткой стене, оставляя за собой вмятины, заполненные битой керамикой. Май так и не была задета.

— Сошел с ума?! — возмутилась она. На лбу ее каплями выступил пот, а под красной тканью резко проступили соски; Май была испугана, даже шокирована. Это ведь Аяо-кун, ее друг, вечный ее спутник еще с самого детства. Почему он так поступил?

— Я что-то не так сделала? — осторожно предположила она, стараясь не приближаться к Аяо.

— Нет, ты замечательная, — сказал он меланхолично. — Но для насилия вовсе не нужны причины. Ты и сама это знаешь.

Бита мотнулась вперед; зашипев, Май схватилась за ушибленное плечо.

— Аяо-кун, прекрати, пожалуйста! — потребовала она.

— Я жил лишь ради тебя, — произнес Аяо нараспев. — Так почему, скажи мне, почему ты ушла? Я так любил тебя; почему же ты ушла?

— "Мастерпис", третий опенинг, — сказала Май, потирая плечо. — Шутишь, да?

— Шучу, — согласился Аяо грустно.

Май расслабила правую руку, позволив ей повиснуть вдоль тела. В воздухе отчетливо запахло озоном. Аяо заметил первые искры; белый огонь плясал на пальцах Май-чан, переползая все выше и выше, к запястью, к локтю, взбираясь на плечо. Май склонила голову — и произнесла:

— Аяо-кун, прости.

Он дернулся было вперед, попытался достать ей битой — но Май лишь отмахнулась небрежно, и биту словно разъело изнутри; прямо в руках у Аяо она рассыпалась пеплом.

— Май-чан, это удивительно! — наигранно воскликнул Аяо. — Замечательная способность! Твои родители так тобой гордились бы!

— Издеваешься? — теряя терпение, закричала Май.

— Нет, конечно же. Я говорю совершенно искренно, — Аяо ухмыльнулся.

Позабыв, что рука ее объята пламенем, Май попыталась дотянуться до столь ненавистного ей в тот миг Аяо, нанести ему пощечину, выбить из него эту невыносимую наглость. Охваченная белым огнем, рука ее почти что коснулась тела Аяо; в последний миг он отклонился — и, развернувшись, ткнул Май локтем в лицо. Брызнув кровью из носа, она отступила к кабинке. Белый огонь перекинулся было на стены, но быстро потух, оставив после себя черные масляные пятна.

— Как ты говорила? — произнес Аяо издевательски. — "Я убила мамочку, я убила мамочку своим даром"... Так вроде?

— Заткнись! — потребовала Май, прижав ладонь к лицу. — Заткнись!

— "Папочка говорит, что я тварь, гадкое гниющее чудовище. Папочка говорит, что еще при рождении я убила мамочку, которую он так любил"! Май-чан, помнишь эти слова?

— Заткнись!

— Я всегда хотел спросить, Май-чан. Как именно ты убила ее? Случайно ли, — Аяо кивнул в сторону закопченной стены, — не этим пламенем?

— Заткнись, ты! — глаза у Май покраснели. Она бросилась на Аяо, вне себя от бешенства. Без сомнений, Май готова была убить его — сам вид ее говорил об этом.

— Так, значит, все же этим! — закричал Аяо торжествующе. Он сам шагнул навстречу Май — и схватил ее за руку.

С шипением бледный огонь погас, и Май оказалась совершенно беззащитна — хрупкая, слабая девушка, напуганная до предела, несчастная; с незаживающей раной в душе, в которую вдруг полез своими холодными руками Ацумори Аяо — чтобы причинить ей боль; и совершенно не понятно, чем же она заслужила такое. Май посмотрела на свои руки, где еще совсем недавно плясал огонь, затем перевела взгляд на лицо Аяо, ухмыляющееся, торжествующее — и вдруг всхлипнула. Не в силах сдержаться, она плакала, и по щекам ее стекали дорожки слез.

— Аяо-кун, убей меня, — попросила она еле слышно.

Она была настолько беспомощна в тот момент, что в душе Аяо вдруг шевельнулось нечто, подняло свою уродливую голову. Аяо улыбнулся еще шире и коснулся Май пальцем: обвел осторожно ее тонкие ключицы, прочертил линию от груди до живота, спустился ниже — и грубо схватил Май между ног. Она вскрикнула, жалко, жалобно, и это стало решающим фактором.

Аяо расстегнул ее мини-юбку, полюбовался немного на чистые белые трусики, затем стянул их вниз, к коленям. Май стояла перед ним, дрожа от страха и унижения, стараясь не поднимать глаз.

"Пожалуй, так даже она выглядит красивой," — подумал Аяо. Член его налился кровью и теперь пульсировал.

Он скинул на пол свои брюки — и быстро ввел член в Май-чан. Она не сопротивлялась, лишь вздрогнула, когда лопнула ее девственная плева. В полнейшей тишине Аяо двигался внутри нее. Май практически не шевелилась. Ему это надоело, и он ущипнул ее за отвердевший сосок; Май слабо застонала. Слезы ее капали ему на рубашку, смешиваясь с кровью Китагавы Рики.

Аяо совершал резкие, быстрые движения, стараясь закончить все как можно скорее. Наконец, почувствовав приближение оргазма, он прижал к себе Май-чан — и изверг в нее потоки спермы. Она слабо вздохнула.

Аяо вынул из нее член. Май так и не шевельнулась.

— Ладно, ты это,.. — говорить не хотелось. — Ты приберись здесь, хорошо?

Повернувшись, Аяо направился к выходу из туалета. Отпущенное ему время подходило к концу — а он еще не успел сделать самого главного.

Глава пятая.

1.

Подошел к концу своему апрель 1998 года, уступив место маю; умер Пол Пот — где-то в джунглях, на границе Камбоджи и Таиланда, и умер Карлос Кастанеда, и Бенджамин Спок, и Мацумото Хидето; в России вновь привыкали к копейке, Индия и Пакистан приняли участие в ядерном забеге, а в Джонсборо, США, двое подростков убили четырех своих одноклассников и одного учителя.

В вечном городе Риме Папа принимал гостей. Был арендован целый ресторан — "Людовизи", что на улице Виа Витторио-Венето. Среди приглашенных — Романо Проди и Оскар Луиджи Скальфаро, шоколадный магнат Пьетро Ферреро и меццо-сопрано Федора Барбьери, продюссер Катерина Казелли и магистрат Паоло Борселлино; среди почетных гостей, ради которых, собственно, все и затевалось — архиепископ Московский Валентин Кавелин, архиепископ Кельнский Фредерика Ланге, архиепископ Пражский Милослав Влк и архиепископ Лондонский (носивший до 1994 года титул архиепископа Вестминстерского) Джеремия Кавендиш. Остальные апостолы и примасы так и не приехали, сославшись на занятость. Ждали Курумару Тацуо, примаса Японии, который за свой трактат "Nihil Obstat" был осужден Папой публично; само собой, Курумару остался в своей епархии, и на приглашение никак не отреагировал.

Ресторан "Людовизи" мог похвастаться отменным ассортиментом блюд. Через громадный зал протянулся стол, уставленный тарелками, кокотницами, супницами, креманками; мешались друг с другом запахи деликатесов, образуя тяжелый, дурманящий аромат застолья. Во главе стола восседал Папа Климент XV, временно снятый с креста. Папа пытался подцепить вилкой оливку, и руки его с непривычки дрожали; сквозь бинты на запястьях пробивалась кровь. Несмотря на это, Папа был весел и шумен. Активно жестикулируя, вел он беседу с юным архиепископом Московским, Валентином Кавелиным.

Примас России был неприлично молод, носил наушники со звездой и меховую шапку; на поясе он держал кривой меч, который называл почему-то казачьей шашкой. Рядом, на соседней стуле, возлежал его крест — едва обработанный брусок золота, длиной примерно в локоть; страшно тяжелый, наверное.

По другую сторону от Кавелина сидела Фредерика Ланге, мрачная, чопорная и будто постоянно на всех обиженная. Плотный ворот превосходно обрамлял ее тонкую белую шею; можно было разглядеть изящные ключицы и небольшую ямочку между ними. Фредерика ела аккуратно, стараясь не испачкать платье. Соседнее место с ней занимал Милослав Влк, архиепископ Пражский — сутулый мужчина лет тридцати. Брови Влка были подобны крыльям хищной птицы, и это вносило в образ архиепископа намек на импозантность. На остром носу сидели бифокальные очки.

В прошлом архиепископ Пражский приходился близким другом опальному Курумару. Теперь же Влк опасался, что былая дружба выйдет ему боком. Он пил и пил, и с каждым бокалом становился все мрачнее.

Джеремия Кавендиш сидел от Папы дальше всех. Год назад экстремист Джошуа Кримсон, именовавший себя "архиепископом Кентерберийским", изрядно попортил Кавендишу репутацию: устроил теракт в Сити, убив Доменико Микару, апостольского нунция, и тем самым — поставив под сомнение компетентность архиепископа Лондонского. Этот промах Кавендишу нескоро простят; придется загладить его каким-либо серьезным деянием. Например, поймать Курумару Тацуо и привести его к акту веру, то есть — сжечь. Или сжечь Милослава Влка, как вариант.

На коленях у Кавендиша сидела десятилетная Эшли Лавджой, и ела из его тарелки. Курица, облитая прозрачным терпким соусом, туго сплетенные гнезда желтовато-белой, сытной пасты, прожаренные до хруста гренки, и наконец, голубь, фаршированный ветчиной и пшеничными зернами — не удержавшись, Эшли попробовала каждое из блюд, и теперь уже жалела о своей прожорливости. Поясок стал тесен, и Эшли незаметно ослабила его. Архиепископ Кавендиш снисходительно улыбнулся, заметив это ее движение — однако так ничего и не сказал.

Эшли сыто икнула, и в панике зажала ротик обеими руками. Но вокруг шумело застолье, и никто не заметил ее дурных манер — кроме Его Высокопреосвященства.

— Запей, — он поднес к губам ее бокал с белым вином.

Эшли благодарно кивнула.

Тем временем Его Высокопреосвященство завел спор с Кавелиным, который для этого даже пересел поближе.