Созерцающие путь

ду, которая в совсем ещё недавние счастливые времена, переби—

рая тонкими пальцами нежно звенящие струны, наполняла наш

маленький мирок то весельем, то грустью своих песен. Она часто

сочиняла собственные песни в основном о любви и о нашей с нею

любви тоже. Пела их таким же серебристым голосом. Как же мне

хотелось услышать её снова, прижаться к ней, забыться, раство—

риться в нашем уединении!

Я и не заметил, как из глаза выкатилась слеза, защекотала

щёку влажным ручейком. Как бы невзначай поднял руку и смахнул

её рукавом. Невольные воспоминания захватили меня, но я про—

должал делать вид, что внимательно слушаю.

Тяжело народ страдает,

Всем невмочь под игом жить.

Млад и стар в слезах взывают

Их от напасти укрыть.

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

Крепко стисни меч свой верный,

И пошли вперёд коня.

В ратный час спеши на дело,

Вся надежда — на тебя!

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

96

Музыка смолкла. Оркестранты начали раскланиваться под ру—

коплескания немногочисленной публики. Я встал и неспешно по—

дошел к оробевшей вдруг певунье. Молча улыбнулся ей. В ответ

получил несмелую улыбку и глубокий реверанс. Потом, повинуясь

внезапному порыву, взял её за плечи и тронул губами бледный про—

хладный лоб. Тонкий аромат на мгновение вскружил мне голову.

— Твой дивный голос очаровал меня! — громко, чтобы все слы—

шали, сказал я. — Отныне можете выступать в королевском театре!

Музыканты, не уставая кланяться, наперебой благодарили ми—

лостивого монарха, девушка же потупилась и молчала.

Я повернулся к церемониймейстеру.

— Достойно награди артистов за представление, — наказал я

ему и вышел из зала.

* * *

В последнее время я часто навещал своего духовного настав—

ника, как никогда нуждаясь в его поддержке. В эти тяжкие для

Мэйдла дни Великий Храм Единого переполнялся народом. Люди

просили защиты у Всевышнего, молили о спасении от язычников,

осадивших родной город. Жутко им было жить под угрозой без—

жалостного натиска.

У Его Святейшества дел хватало. Как, впрочем, и всегда. Не—

смотря на почтенный возраст, он сам вёл почти все службы, считая

своей прямой обязанностью лично поддерживать прихожан в труд—

ный час. С первого взгляда видно было, как он измотан. Но мне он

всегда бывал рад и охотно со мною беседовал.

Как-то раз мы вдвоём прогуливались по заднему двору храма.

Весна набирала силу, почти каждый день был солнечным. Ласковый

ветерок обдувал наши лица, доносил до нас особенный запах таю—

щего снега. Во время беседы я рассказал ему о странной грёзе, что

привиделась мне в минуту смертельной слабости у одра любимой.

— Ты и сейчас хочешь быть с нею? — Он внимательно посмо—

трел на меня.

— Да, Отче... Я до сих пор безутешен. Словами не выразить

тоску и скорбь, что снедают меня.

97

— Значит, вам суждено быть вместе, — произнёс Святейший с

вздохом, будто констатируя некий факт. — Любящие души не рас—

стаются, и даже смерть не может их разделить. Они неустанно

ищут друг друга и, в конце концов, находят.

— Каким же образом? Она мертва, а я жив. И обременён своим

монаршим долгом к тому же.

— Всему своё время. Нам едва ведом лишь шаг на вечном пути.

— Это вы так думаете, Отче. Учёные нашего времени считают

иначе.

— Ты имеешь в виду скептиков, воспитанных в лоне научного

догматизма? — Он широко улыбнулся. — Ближе к кончине большин—

ство из них меняет точку зрения. Ты уж поверь моему богатому

опыту.

— По-видимому, это те, которые перед смертью доверяются

священнику. Но есть ведь и другие.

— Ты о тех, кого смерть застала врасплох? Или о фанатичных

исповедниках материалистических идей? — В его голосе явственно

слышалась ирония. — Да, есть и такие. И что с того?

— Я хочу лишь сказать, что одни основывают свои взгляды на

слепой вере, а другие — на конкретных знаниях.

— А что такое эти "конкретные знания"? — Он повертел пальца—

ми в воздухе. — Ты можешь сказать о чём-то: "Я знаю" — только по—

сле того, как уверуешь в это. И вера эта, скорее всего, будет не ме—

нее слепой, чем вера обывателя в какой-нибудь религиозный культ.

В детстве каждый безусловно верит своим родителям, затем воспи—

тателям и учителям в школах, совершенно доверяясь тем знаниям,

которыми его пичкают. На их основе начинают формироваться то

или иное мировоззрение. Точнее сказать, создаваться теми же на—

ставниками. Затем молодые люди, считающие себя уже умудрён—

ными, дорастают до умения самостоятельно анализировать. Они

пробуют вникать в труды различных направлений и через при—

зму уже сформировавшихся мнений об окружающей реальности

решать, что подвергнуть сомнению, а что можно назвать важным

словом "Знание". И опять же доверяются значимости авторов, не

вдумываясь особенно, откуда тот всё это взял и, довольствуясь его

доказательствами, зачастую туманными. Отсюда вывод: мы знаем

только то, во что верим, причём верим слепо.

98

— Но ведь знания базируются на фактах. Учёные развивают

науку именно на этой основе.

— И все они верят в непогрешимость науки и в доказательства,

подкреплённые фактами, не вникая в то, что сами эти факты — лишь

проявления обыденной стороны вещей, которые можно анализи—

ровать, осмыслять и истолковывать разнообразно. Можно и вовсе

притягивать за уши в нужном направлении, материалистическом

или идеалистическом. Этим не брезгуют ни учёные-материалисты,

ни философы-теологи. При этом теоретиков подстёгивают учёные

амбиции, возможность возвыситься в общественном мнении при

посредстве своих дутых открытий; а практиков, использующих

всё, что может работать, простая выгода. Из этого следует, что нау—

ка грешна не менее чем любая из религий, чьи ревностные служи—

тели пытаются использовать влияние на паству ради обогащения и

власти. Всё это политика, с какого боку ни взгляни.

— И что, все учёные таковы?

— Не все. Истинные гении, способные создать принципиаль—

но новое, всегда открыты тайному, всеобъемлющему. Только они

с помощью нестандартного мышления и тонкой интуиции, иногда

сами не понимая, откуда что берётся, могут делать оригинальные

открытия и совершать научные перевороты. Это люди творческие,

они действуют на духовном уровне. Но беда в том, что за ними

следуют прагматики, тоже неглупые и имеющие возможности раз—

рабатывать уже готовые открытия. Их гораздо больше и всем нуж—

но место под солнцем. В силу многочисленности они и задают тон

в научном мире, решая, что нужно в данный момент, а что лиш—

нее. Лишним для них является то, что не сулит быстрой выгоды. С

одной стороны это задаёт прогрессу темп, но лишь в востребован—

ных областях, как правило, технических. А с другой — сильно тор—

мозит его, не давая качественно новому пробиться сквозь старое,

закосневшее...

Он прервался, собираясь с мыслями. Я терпеливо ждал.

— Ведь не так давно, — прозвучал, наконец, его голос, — всего не—

сколько веков назад храмовые ордены Единого ставили тогдашних

учёных на одну доску с колдунами и шарлатанами разных мастей и

преследовали за воззрения, казавшиеся еретическими. Те времена

называют сейчас тёмными. А потом развитие наук оказалось вы—

99

годным для военного дела и, самое главное, для коммерции. Духо—

венство тогда прельстилось мамоной и если даже порицало жажду

стяжания мирских благ, то лишь формально, по привычке. Из-за

этого духовные интересы отошли в сознании людей на второй

план, и религия утратила значительную часть своего влияния. Как

следствие, укрепилось материалистическое мировоззрение. Ныне

принято петь дифирамбы современному техническому прогрессу,

модно быть просвещённым, так что многие и многие не жалеют

времени и сил, штудируя писанину разного рода научных теоре—

тиков и гипотетиков. А ведь если судить здраво, это просто скачки

из крайности в крайность, метание от моды к моде. Наше время не

менее тёмное, чем прежние века, только догматы устанавливаются

материалистами.

— Но у кого же тогда истина, Отче?

— У всех и ни у кого. Каждый заявляет свои права на неё, со—

трясая воздух некими доказательствами, ссылаясь на авторитеты,

толкуя всё по-своему. На самом же деле он лишь скользнул взгля—

дом по одной из бесконечного множества граней бытия и узрел

только смутный отблеск истины. И сколько взглядов было броше—

но, столько сложится и мнений, большая часть которых будет скло—

няться к тому или иному общепринятому положению. Истина куда

объёмнее, чем дают представления о ней самые различные учения.

Ведь каждое из них рассматривает лишь какую-то одну её сторону,

игнорируя остальные. И всеми способами ещё доказывает, что эта

проекция, эта плоская тень и есть истинное знание.

— Но почему они так враждуют? Почему одни яростно отри—

цают воззрения других? Не лучше ли объединиться им в поисках

истинного? Пусть при этом каждый познаёт свою сторону, но не

как отдельный объект, а как часть целого. Ведь так можно было бы

создать некое объёмное, интегральное учение, в котором нашлось

бы место для любого мнения.

— Это было бы прекрасно: наступила бы новая эра в сознании

человечества. Но ты же знаешь, что такое политика. Каждое государ—

ство защищает в первую очередь свои амбиции, укрепляет своё влия—

ние и ни в чём не хочет уступить другим. Вот и здесь то же самое.

100

— Может быть, объединению могла бы послужить какая-то об—

щая нужда? Дело, ради которого им поневоле пришлось бы спло—

титься?

— Я расскажу тебе сказку... — улыбнулся старик. — Однажды

встретились в чистом поле трое путников. Путь их был долог, а

цель странствия у всех одна: поиск Бога, стремление познать Еди—

ного, скитаясь вдали от мирской суеты. В дороге они озябли и

проголодались. У одного в котомке оказалось немного пшеничной

крупы, у другого был котелок, а у третьего — огниво. Обрадова—

лись они, что так удачно повстречали друг друга, и решили вме—

сте сварить кашу. Натаскали хвороста, развели костёр, зачерпнули

воды из ближнего ручья и принялись стряпать. Уютно и тепло им

было у огня, из котла вкусно пахло. Пошёл у них разговор о самом

важном, то есть о духовных исканиях. Они хорошо понимали друг

друга. Каждый искренне сопереживал собеседнику. И ощутили

тогда истинную близость, как будто родственные души встрети—

лись вновь после долгих лет разлуки. И узрели в себе некий свет,

объединяющий их в одну суть. И поняли, что вместе стали много

ближе к Всевышнему, чем были порознь, как если бы дотоле каж—

дый вынашивал только частицу, а теперь это сошлось, наконец, в

целое. Вскоре и каша поспела. Но вот беда: для троих едоков мало

её оказалось. Один из них рассудил так: "Я отдал свою пшеницу,

вы же в любом случае останетесь при своём имуществе. Значит,

мне положена большая доля". Другой запротестовал: "Твою дрян—

ную крупу в любой деревне можно почти даром взять, а котёл мне

потом мыть и чистить придётся. Уж если кому и должна достаться

большая доля, так это мне". Хозяин же огнива сказал: "Чепуха!

Только благодаря мне у вас есть тепло и горячая пища, так что мне

и наложите побольше". Слово за слово — схватились они за грудки.

И не заметили, как во время ссоры опрокинули котелок с кашей

прямо в угли. От досады намяли они друг другу бока и разбежа—

лись в разные стороны, распираемые каждый своей обидой.

— И в чём же смысл этой притчи? В том, что людям трудно по—

нять друг друга?

— Смысл в том, что можно созидать, объединившись во время

нужды. Но как потом быть с плодами деяния, тем более, если ре—

зультат окажется неожиданным? Ведь большинством людей руко—

101

водит эгоизм. При этом у каждого свои понятия о справедливости.

Душою все мы устремлены к высокому. Сама природа духовности

зовёт нас к единению. Но тут же материальная сторона жизни, воз—

буждая самые низменные чувства, отбрасывает нас назад, к колов—

ращению обыденного быта. Другими словами, к примитиву, к вар—

варству. Весь наш хвалёный прогресс построен на том, что каждый

перетягивает одеяло на себя.

— Отче, ты, значит, говоришь, что путь к Всевышнему лежит

через единение людей?

— Конечно, сын мой, но только при посредстве любви и состра—

дания к ближнему. Единый внутри нас неустанно к этому призы—

вает. Ты можешь это почувствовать, если хорошо прислушаешься

к собственному сердцу.

— А если сердце ожесточено? Если оно очерствело?

— Это только верхний налёт, за которым скрывается изранен—

ная душа. Пытаясь избежать новых уязвлений, она прячется под

глухим панцирем страха и гордыни. Но то лишь стезя бесчувствен—

ного слепца, возомнившего, что это и есть его суть. На самом же

деле, там, глубоко внутри, под оболочкой, кажущейся непроницае—

мой, трепещет средоточие любви ко всему. Оно всякий час готово

явить себя, но часто не находит отклика у человека, ослеплённого

амбициями, предубеждением или предрассудками.

— Но разве возможно при этом услышать его? А тем более,

прийти через него к Богу?

— К Богу идут через испытания, свыше же и ниспосланные.

Таким образом Всевышний даёт нам возможность пересмотреть

свои ценности, дабы мы к Нему обратились. Самое главное при

этом — распознать его знаки и знамения, не ожесточиться в кругу

жизненных бед и неурядиц. Это уже зависит от того, к чему че—

ловек более склонен, к любви и смирению или гордыне и обиде.

Чего в нём больше, светлого или тёмного. Но одно предрешено

наверняка: каждый рано или поздно придёт к Нему, независимо от

склонностей и мировоззрения. Ибо всему, некогда разъединённо—

му, суждено воссоединиться.

— Всему? А как же обитатели нижних миров? — Я с недоумени—

ем воззрился на священника.

102

— Даже возгордившийся хозяин преисподней когда-нибудь

раскается и возвернётся к Единому.

— И будет принят? После всего, что он...

— Только через раскаянье, естественно. Ведь внутри всего без

исключения таится божественная сила любви, которая, в конце кон—

цов, должна проявиться через чего бы ни было и объединить собой

всё. А он тоже является неотъемлемой частью великого целого.

— То есть всё это происходит по воле Всевышнего?