Тихий Коррибан

— О каких записях речь? — нахожу я возможность задать вопрос без лишнего впечатления непросвещенности или растерянности.

— Я видел в голокроне Дарта Плэгаса описания различных ритуалов Темной Стороны. Но я побрезговал вникать — по-моему, любой, кто имеет представление о чести, не станет пользоваться чем-то таким никогда.

Ответ заставляет меня задуматься. Такие рассуждения делают забрака несколько более располагающим к себе. Хотя, стоит признать, еще на Коррибане мне понравилось в нем нечто — жажда найти ответы, задатки умения мыслить, которые непросто было разглядеть, ведь он был крайне импульсивным, но так рьяно рвался понять происходящее. Если бы я не увидел этого в нем, то не поступил бы так, как поступил в Долине Темных Лордов.

— Согласен, — высказываю я некоторое одобрение. — Но мне кажется, или ты хотел сказать, что в том голокроне было нечто, что могло касаться меня?

В желтых глазах мелькает шок от того, что мне известно то, что Мол еще не произнес. Я добился желаемого. Вздохнув и пряча взгляд, забрак дает ответ:

— Среди прочих был ритуал призыва Жадной Матери. В подробности я не вдавался, но там упомянут Получатель Мудрости и сказано о необходимости принесения двадцати жертв.

«Жадная Мать» — словосочетание, которое я уже слышал. И двадцать жертв. Кто-то начал проводить ритуал, на моей родной планете, несколько лет назад. И еще есть некий Получатель Мудрости.

— Какой мудрости? — хочу уточнить я. — Есть разная мудрость. Светлой стороны, Темной, та, что над ними обоими…

Парень пожимает плечами, так и не поднимая глаз:

— Светлая, Темная… Я не уверен, что мы вообще что-либо выбираем на самом деле. Скорее, выбирают нас.

Произнеся это, Дарт Мол поднимает руку без перчатки, демонстрируя рубцы от ожога, пересекающие ладонь, словно он хватался за раскаленный металлический прут.

— Плэгас говорил, что меня выбрал Коррибан, — добавляет он. — Я так и не имел возможности рассказать тебе, что случилось после того, как мы разминулись в Долине Темных Лордов. Думаю, крайне важно сейчас это сделать.

Забрак опирается на стол, подняв плечи, еще раз глубоко вздыхает, махнув головой, собравшись с мыслями, и начинает говорить, все более твердо, более эмоционально, вспоминая все, что с ним произошло. Он рассказывает вещи, в которые трудно поверить: о Дарте Бейне и Братстве Тьмы Скера Каана, о Дарте Плэгасе Мудром, его экспериментах и о судьбе Энакина Скайуокера.

— Ситх’ари находился в постоянной борьбе с Сердцем Коррибана. Пока его ярость не разорвала этот круг, когда опасность нависла над его сыном. Я говорю о Скайуокере. Он Избранный, но, конечно, не знает ничего о своей исключительности — никто не способен предсказать, на что может толкнуть его подобное знание. К чему я, собственно, вел? Фактически, Бейн его отец, а его мать… Сердце Коррибана. Ведь из него черпаются силы для всего того необъяснимого, что происходит на мертвой планете. Если бы я, скажем, захотел провести Багровую Церемонию, то не смог бы это сделать, пока ты не воссоздал Сердце Коррибана через второй ритуал ментальной бомбы. Потому я и считаю, что тебя выбрала эта планета — потому что ты смог, и потому что можешь жить с последствиями, с какими жил сам Дарт Бейн. А что касается Избранного, Сердце Коррибана — то, что породило его против собственной воли, а потому хочет забрать свое обратно, поглотить его. Это Жадная Мать.

Невероятный рассказ парня проясняет некоторые моменты. Абсурдность всего, что творится на родине расы ситхов, уже давно стоит принимать как данность. Ритуал ментальной бомбы был проведен снова, и Сердце Коррибана вновь существует. Именно это было нужно Дарту Сидиусу. А теперь ему нужен Избранный, ведь принести Избранного в жертву — единственный способ вырваться для запертых в туманном мире проклятых душ. Если одна из двух составляющих отсутствует, шанса нет, и мучения будут вечными. И поскольку я твердо заявил, что не верну Избранного туда, Сидиус решил отправить Сердце в реальный мир, призвать «Мать» чужими руками. Он не мог знать о своей участи заранее, иначе не последовал бы на Коррибан за своим учеником, так что сейчас он просто желает воспользоваться тем, что начал делать раньше некий «сереннский маньяк». Но вот откуда последний получил знания, и какие мотивы мог иметь? Не думаю, что Дарт Мол знает это, разве что он может знать больше о роли Получателя Мудрости в этом ритуале. Задать ему еще вопросы? Нет, этого я не могу себе позволить.

— Что-то не так, граф? — замечает забрак мои сомнения. Слишком долгая пауза в беседе.

— Не люблю быть должным, — нахожу я оправдание.

— Джеонозианский маневр стоит гораздо большего, — Мол словно настаивает на своей помощи, но не из-за долга передо мной, а потому, что в чем-то он надеется на меня. Наверняка его новый визит на Коррибан прошел совсем не тихо и гладко. — Я делаю, что могу. Если уж меня выбрал Коррибан, и моя обязанность — любой ценой позаботиться о том, чтобы никто не получил то, что не должен. Я имею в виду не тебя, граф.

— Я знаю. Ты ведь позволил мне взять «ключ к истине», — вспоминаю я о белом экстракте. — Так вот, что я хочу знать: Сидиусу могло быть известно что-то о ритуалах Плэгаса?

— Все время, что я был его учеником, он не посвящал меня в такое. Но я с уверенностью могу заявить, что Плэгас оберегал свои знания. Однако, судя по тому, что я нашел в архивах, у моего учителя были иные источники. Некий Тайный Орден, место базы которого — Дромунд Каас.

Теперь все сошлось. Сидиус узнал о ритуале уже на Коррибане от пророков Темной Стороны, ведь и они оказались в ловушке туманного мира после взрыва. А тот, кто начал ритуал, вполне мог получить от них сведения раньше. Кто же это может быть и чего он хочет? Чтобы предполагать, нужно знать больше о ритуалах ситхов.

— Голокрон Плэгаса у тебя? — задаю я последний вопрос.

— Нет, — качает рогатой головой забрак. — Я избавился от него. Так было нужно.

Наверняка у Мола были причины пойти на такой шаг. Что ж, он и так дал немало важных подробностей. Над столом вновь повисает тревожная тишина.

Дарт Мол понурит голову, потирая рукой лоб чуть ниже рогов так, словно мучается от мигрени.

— Ну что джедаи не знают Силу до конца, я всегда знал, — вздохнув, произносит он, — но что и ситхи фактически понятия не имеют, с чем взаимодействуют, с каким огнем играют… Нет, даже мы не руководим Силой! Никто вообще не руководит Силой.

Я еще раз отмечаю изменения в нем — выработавшуюся привычку мыслить. В этот момент горестной задумчивости он почти равен человеку. Я бы сказал ему что-то, парень определенно заслужил мое слово, но вдруг меня отвлекают крики. Кто-то кричал в подвале, я слышал это совершенно отчетливо. Никакой реакции не следует со стороны Мола, и я вынужден просто уйти, ничего не говоря ему. Но в подвале нет никого живого, однако там на крюке для мяса висит человеческое тело, затянутое в черную ткань. Голова скрыта треугольным капюшоном и проткнута ржавым медицинским инструментом. И нет признаков присутствия никого живого, кто мог бы кричать. На полу с толстым слоем черной пыли лежит табличка: «Выход там, где вход». Что ж, видимо, нужно вернуться к лифту, так я и поступаю. Но эта чертова клетка не движется. Никакой системы управления ею нет. Остается один путь к возвращению — лезть по опорам шахты лифта, как по лестнице. На немыслимой высоте, по гнилой конструкции, рискуя быть убитым, если лифт двинется вверх. И все же я, прорезав мечом крышу лифта, взбираюсь в темноту, ведь наверху уже нет света — наступила Тьма. Мне остается лишь надеяться, что я не столкнуть с какой-нибудь разлагающейся тварью в решетчатой шахте, но, не видя ничего впереди, я лезу вверх с растущим напряжением. Поперечные опоры заканчиваются, когда у меня уже болят мышцы рук. Собрав последние силы, я выбираюсь из шахты лифта и снова оказываюсь на спиральной лестнице. Теперь она почти вся покрыта кровью, и по растрескавшемуся дюракриту ползают крупные черные пиявки. Из-за всего этого узкая лестница местами стала скользкой, а я нахожусь на высоте птичьего полета. И все же я иду вверх, ведь выбора нет, но эта дорога приводит не к дыре, а к двери. Я отворяю ее и вхожу в комнату, где нет света. Глаза привыкли к темноте еще до этого, и я четко могу разглядеть помещение, в котором оказался. Это моя ванная, но теперь здесь все побитое, покрытие стен пошло трещинами, а на дне проржавевшей ванны полно крови, и там валяются хирургические ножницы. О Сила, что здесь происходило? Я не могу думать, чудовищно болит голова. Взять бы хоть где-то воды…

Все прочие помещения дворца остались в нормальном состоянии, что несколько меня утешает. Под окнами снова собралась группа людей во главе с Борджином, но в этот раз герцог обращается не к агентам Службы Безопасности, а к другим графам:

— По-прежнему никаких вестей. У меня определенно плохое предчувствие…

— Не знаю, — скривив лицо в презрении, отвечает Вемек — напыщенный и пустой человек, который был мне неприятен всегда. — Он отрекся от Серенно и всю жизнь плевать хотел на дела планеты! Так пусть теперь Серенно отречется от него. По справедливости.

— А если ему плохо? — срывается на крик обычно непоколебимо сдержанный герцог. — Может, мы еще можем помочь?

Кажется, удивлен не только я. О нем говорили, что этот человек проявил железную выдержку и держал в узде эмоции даже в ситуации, когда при невыясненных обстоятельствах пропал без вести его несовершеннолетний сын Родас. Прежде это был просто факт биографии, за который я уважал герцога Борджина, но сейчас, вспомнив это, невольно задумываюсь, не был ли его наследник убит, став одним из семнадцати. Вполне могло быть и так, что те, кто расследовал дело, скрывали подробности даже от Герцога, хотя бы потому, что если бы правда вскрылась, высшая знать покинула бы Серенно. Они просто боялись потерять руку, которая их кормит, но это их не оправдывает. Какое же ужасающее, обезображенное лицо скрывает эта планета под маской умиротворенной тишины и нерушимого спокойствия!

— И ведь он общался с ней, а что с ней случилось?! — вновь выкрикивает Борджин с тем же негодованием.

«С ней»? Он говорит о Налджу? Надеюсь, что нет, но моя надежда мало что решает. Мне тяжело дышать, у меня болит сердце, но я не буду кричать о помощи. Уже ясно, что это бесполезно, да и во мне есть гордость, чтобы даже в полном отчаянии не обращаться к таким ничтожествам, как Вемек.

Я наведываюсь в кабинет, но голорадио молчит. Остается только снова проверить отпечатки в подвале. К счастью, ничего не изменилось и здесь, кроме того, что в центре под потолком висит кусок веревки с разрезанной петлей. Веревку разрезали теми самыми ножницами? Что это может значить? Что мой брат покончил с собой в подвале? Вполне возможно. Но что тогда означает кровь в ванне? Желание знать и понимать поразительно сильнее опасения тех страданий, что неизбежно принесут знания. Мыслящие люди, как насекомые, летящие на ловушки со светом, пусть это и чертовски отвратное сравнение. Ведомый этой губительной жаждой понять, я прыгаю в дыру. Но в этот раз меня ждет падение в пропасть.

Когда я прихожу в себя, первым чувством становится боль в теле, а затем ощущение движения. Я лежу на чем-то, что плавно движется, иногда резко дергаясь. Тут же пытаюсь встать, но мои ноги и руки привязаны. К медицинской каталке, как я обнаруживаю, открыв глаза. Ее тащат по темному больничному коридору медсестры в запятнанной кровью и грязью униформе. Перчатки на их руках также в засохших кровавых разводах, одной рукой они толкают каталку, в другой держат стойки с капельницами, в которые залит подозрительный мутный раствор. Кажется, я никогда еще не испытывал столь выраженной тревоги за свою жизнь. И не только потому, что меня уже посещали мысли, что хуже пробуждения в своих покоях с головной болью после очередного кошмара может быть только пробуждение в больнице с диагнозом «опухоль мозга». Но потому, что все, что происходит сейчас, к тому же отдает некими экспериментами над людьми. Нечто хуже этого я не смог бы даже вообразить. У медсестер нет лиц. Их вздувшиеся головы — просто скопление опухолей и темных глубоких язв. Такие же гниющие раны вместо лиц были у монстров-женщин в Долине Темных Лордов, рожденных воображением Дарта Мола. Нет времени думать, как причудливо могут переплетаться реальности. Нужно дотянуться до рукояти кинжала, разрезать ремни. Мои попытки оказываются замечены монстрами. Не удалось пронаблюдать, как в их руках появились грязные медицинские инструменты, которыми они теперь пытаются атаковать меня, но ясно одно — чем больше я буду сопротивляться, тем неистовее будут их попытки ранить меня, на что даже будучи слепыми они имеют все шансы. Руки высвободить не получится, ноги — другое дело, ведь ремни, которые меня удерживают, затянуты поверх грубых сапог. Если удастся вытащить ноги из обуви, большая свобода движений позволит дотянуться до оружия. Задуманное удается осуществить, и я, выхватив кинжал, яростно перепиливаю ремень на правом запястье и тут же переворачиваю каталку, едва успевая укрыться за ней от сокрушительного удара стойкой с капельницей. Быстро освободив вторую руку, я отступаю, приняв оборонительную стойку. Нельзя быть уверенным, что поблизости нет еще таких тварей, так что лучше справляться без светового меча, хотя бы по этой причине. Я не намерен повторять маневр, предпринятый в Долине Темных Лордов. Движения монстров в медицинской униформе — беспорядочные рывки, а значит, преимущество на стороне того, кто движется плавно и расчетливо. Даже с простым кинжалом я мастер своего стиля. Еще несколько раз стойка с капельницей могла обрушиться на меня, но самоконтроль и верность себе позволили одержать победу без промахов.

Бой завершен, и на смену трезвым мыслям приходит одно, почти одержимое стремление забрать свои сапоги. После кошмарных снов мне как-то стало особенно важно знать, что сапоги мои, мне спокойно, только когда они на мне, да и не ходить же без обуви по темным коридорам госпиталя с абсурдно грязным полом.

Вернувшись за сапогами, я оказываюсь напротив распахнутой двери одной из палат. Там кто-то стоит за белой ширмой. Я подхожу бесшумно и дергаю завесу, после чего лишаюсь дара речи. За ширмой стоит мой брат, склонившись над мертвым окровавленным телом женщины-врача. Увидев меня, он, как испуганный зверь, срывается с места и бросается бежать прочь. Я остаюсь стоять, не могу преодолеть свой шок, когда в голове крутится только один вопрос: так неужели мой брат действительно тот самый сереннский маньяк!

На доске объявлений для персонала рядом с распоряжениями о консилиумах и зачем-то оставленными здесь же снимками черепа в двух проекциях висит записка странного содержания:

«Работники второго этажа! В госпиталь проник подозрительный человек, мужчина в темно-синей одежде, имени своего не назвал. Мне показалось, он очень похож на того графа, которого видели возвращавшимся в свое поместье с сумкой, из которой капала кровь. До того, как прорваться через охрану, нарушитель хотел пройти в палату 204. Ни за что не позволяйте ему туда идти! Служба Безопасности уже выехала».