Степное солнце

Мала была Манат, не осознала она всей опасности, ведь узнай кто — смерть для ослушавшейся Бога была бы легким исходом.

Когда минул срок, отпущенный Зауру быть защитником Степи и носителем Копья, Нур отправился на Большой арад. Обратно вернулся он не один. В кибитке с ним прибыл тот, кто был героем для всей Степи.

Сказывали воины, что в должный день исчезло из рук Зауровых Копье, и упал молодой воин и больше уже не встал, не узнавал никого и не говорил. Удивительное дело — нести оружие Бога простому смертному!

Весь арад готовился к торжеству, и когда настала пора и полог, укрывавший вход в кибитку, где и жил Заур, отдернулся, Нур вынес сына на руках. Статный, сильный, когда-то молодой воин был похож на старичка, готового уже проститься с землёй: истончились руки и ноги, побледнела кожа, выцвели волосы. Глаза бесцветные изредка мигали и, кажется, могли смотреть самому Светиле в лицо, на что не решится ни один человек.

Положили его на расстеленную рогожу в центре святилища. Встала Остроха перед ним на колени и поклонилась, возблагодарив за мир и процветание уходящую душу. Дернулась Самсара, уйти хотела, но осадил ее взгляд первой жены. Чаша с ядом и отваром пошла по кругу, каждый воин подержал ее в руках, передавая уходящему герою свою силу и мужество — Заура достойно встретит Бог, примет, почти как равного.

Но самое жестокое действо еще предстояло, как прошла чаша круг, оказалась она в руках улянки, выкормившей воина. Кто же, как не она, должен дать питье силы для битвы там, куда уходят души.

По щекам Самсары струились слезы. Опустилась улянка на колени, осторожно приподняв голову названного сына, которого любила, как своего, и приложила к губам чашу. Варево побежало по подбородку желтоватыми струйками, руки ее дрожали, но все же Заур сделать несколько глотков.

Бережно опустив голову сына, женщина встала и отошла назад, передав чашу Острохе, не смотрела по сторонам улянка, вперила взгляд в землю. Ее слез в чаше было уже больше оставшегося варева. Запела жрица во славу Бога, передавая душу избранного им воина.

Глаза Заура закрылись, ветер больше не проникал внутрь, на вздымал грудь воина. Одели достойно уходящего, вложили в руки меч, украсили поясом наборным и золотым амулетом-Светилом, тонкий холст накрыл тело сына Нура. Поклонился арад и стал расходиться. Теперь уже дело жрицы — совершать все необходимые обряды. Его место теперь под большим курганом, пятьдесят лошадей отдал сыну в дорогу арад, серебряную сбрую, лук и копье, выкованное лучшими мастерами.

В ту ночь, когда опустили в яму тело Заура, полил дождь. Таких дождей не видывали старики, и о таких не слышали от своих стариков. С неба обрушилась целая река. Сползла в бурлящую воду часть холма, подмытая водами. Затопило яму погребальную. Да так, что войти туда уже невозможно было — у самого входа вода стояла, потому завалили ее камнями, засыпали землей, как и полагалось.

Много прошло с тех пор времени. Были и пиры, и битвы. Только раз заболела Самсара, жестоко заболела. Встать не могла. Ара вокруг ходила, Сати рядом сидела. А та все бредила, звала сына по имени, будто живого. Думала жрица, что уже пришла за второй Нуровой женой сама богиня Манат, что уводит души в иной мир, примеряя образ любимых.

И лишь когда отступила болезнь, бледная, едва живая Самсара, не слушая увещеваний, села на жеребца и ускакала в поля. Вернулась она лишь к вечеру, но румянцем горели щеки, и даже волосы заблестели.

Нур тогда удовлетворенно кивнул, верил, что жена его все-таки умеет говорить с богами.

Она и говорила...

Через день подозвала улянка Манат к себе и, взяв небольшой узелок, усадила девочку перед собой в седло и тронула коня. Ехали они, не торопясь. Говорила мать о реке и о травах полезных, о силе жизни и светиле. А малышка Манат прижалась и слушала сердце живое, у самого уха бившееся ровно.

Когда давно уже скрылся с глаз арад, повернула улянка коня и во всю прыть понеслась к лесу, маячившему чуть ли ни на самом горизонте.

Пушистые елки-стражи лесные встретились их легкими поклонами и криками птиц. Пахло давно уже собранной земляникой и грибами. Проехав в чащу по одной ей известной тропе, Самсара остановилась у холма, поросшего травой и небольшим кустарником.

Только то оказалась землянка.

А там...

Ее руки нежно гладили голову Заура, мягко перебирая волосы полные седины. Тихий голос напевал песню за песней, сказание за сказанием, в нем то сквозили слезы, то улыбка, то торжество, то грусть, то радость, то боль. Уводила Самсару песня далеко от землянки, душа взмахивала невидимыми крылами, которые так нещадно обрезала жизнь, но ничто не могло удержать женщину, которой предназначено было говорить с богами, а теперь... может нынче Они хотели с ней говорить, но она уже не отвечала, ее душа говорила теперь лишь с теми, кто рядом.

Самсара не принесла сына в жертву щедрому Богу, дарящему Копье для спасения Степи, а щедрый и мудрый Бог отомстил... Один лишь раз далось Копье в руки, едва выпустил его Заур, и больше не появлялось, как бы ни просили, какой бы доблестью и силой не отличились воины.

А разве высшая сила может мстить? Разве не знает она горе матери? Должна была испугаться Манат, рассказать о том, что сделала вторая арадова жена. Но...

Ее новая мама, мама, дарившая ей тепло и свет, дана была не этим Богом. Этот Бог не обнимал и кормил, не лечил и не заботился, не пел песни, не плел косы. Этот Бог и похожие на него забрали маму и папу. Почему должна Им что-то была Манат?

Просчитались боги.

Может, будь северянка чуть старше и понимая в полной мере опасность для Степи и ее народов того, что Бог разгневался и отнял заветное оружие, подумала бы Манат, но судьба была иной. Да и давно не слышно об угрозе ни от Империи, ни с Востока.

Все живые существа что-нибудь да от богов прячут в глубине души, но жизнь и Самсара сделали Манат сильнее, добавив к тому еще и опасное для человека чувство свободы выбора, что можно делать не так, как хотят боги, даже вопреки им, пусть и спрятано это за желанием помочь, спасти.

Не понимала этого еще Манат, но всему свое время.

Когда к власти пришел Дор, у Самсары была уже верная помощница, могла она забраться на коня и отвезти еду ее сыну и его хранительнице — Макуте, которая с богами общалась на равных, а не поклонялась, как Остроха. Почему согласилась ведунья помогать Самсаре, Манат не знала. Но работу свою выполняла знахарка хорошо — через четыре лета смог уже ходить Заур. Шел он, как теленок едва родившийся, поддерживаемый старухой, Самсарой, а потом и Манат. Не понимал ничего, но будто оживал под лучами светила.

Так и жили. Только если раньше это было необходимостью, то потом стало для Манат неотъемлемой частью жизни. Ей легко было на душе в землянке среди высушенных трав, под взглядом умных глаз Макуты, которую поначалу сильно Манат боялась, а потом полюбила. Теперь садилась девушка рядом с Зауром, рассказывала о вестях, о новых сказках, что слышала от своих и пришлых, о реке, о небе, и птицах, об Имке и Сати.

Так сколько же лет прошло?

Много.

Сати, которую дочерью признал Дор и не забыл обещания Нура, уже обзавелась собственным отпрыском, и верховодила в араде своем. Самсара гордилась дочерью, достойной своего отца.

Уже три лета, как тайком говорит она с Имком, который ушел в Вольные города. И пусть для арада стал ее сын изгоем, для матери он так и остался частью ее самой.

И только Манат была рядом.

Сватались к северянке парни-общинники, пусть хромая, зато грива серебряная, руки умелые, глаза синие. Только чувствовала Манат, что лишь Самсара и связывает ее с ними: чем дольше жила в араде северянка, чем взрослее становилась, тем больше ощущала себя чужачкой.

А всю жизнь быть не своей, косые взгляды родни мужниной на себе ловить. Нет... И, как напоминание, лежал глубоко зарытый меж вещами костяной браслетик...

Когда ушла Хельга — все пути закрылись для Манат, и хоть любила ее Самсара, не она решала, кому свататься к той, что при Большом Доме не в чернавках и рабынях ходит. Расторг сговор о браке с Кудагом Нур, вернул накидку, забыл о Манат, как хотел бы забыть о Хельге. Малютке тогда не понять было. Лишь потом осознала Манат, как он решил ее судьбу. Но больше помнились ей глаза молодого воина, обиженные и злые, за ее детское заступничество.

Заледенелые ступени заскрипели под сапогами. Нога заныла, предсказывая морозы. Девушка покрепче перехватила суму с добычей и ускорила шаг.

— Эй, среброголовая, беги скорей! Первая жена тебя зовет! — чернавка выскочила из главной двери, полог утяжеленный деревянной палкой щелкнул. Девчонка поспешила вниз выполнять поручения, а Манат направилась к светелке Самсары с хорошими новостями, сколько лет прошло, а Заур сам ложку в руку взял и горячее варево до рта донес, пусть ее рука и направляла его движения.

Глава 2

За стенами Большого Дома тепло забралось за шиворот, нежными ладонями коснулось лица. Полутьма обступила девушку, была она приятна глазу после яркого белого снега.

Манат втянула носом воздух, запахи мяса и свежеиспеченного хлеба заставили желудок призывно заурчать.

Уютен Большой Дом. Вложил в него душу предыдущий хозяин.

Когда Нур стал во главе племени, затеял он строить новое жилище, полагаясь на виденное в Вольных городах, куда однажды занесла его служба старому вождю. Он распорядился перестроить заново не только свой дом, но и весь арад, скрыв его за стеной из частокола, с тех пор постепенно заостренные бревна, смотрящие в небо, стали заменяться камнем, который везли издалека, ведь в степи камни большая редкость, а то что есть рассыпается, стоит лишь растереть меж пальцев. Завершил начинания брата уже Дор. Многим славился арад, вот теперь и стена каменная его окружила. Мало кто из соседей имел такое укрепленное городище.

Старых домов Манат уже не застала, когда попала в арад с Хельгой. Говорила Сати, что дом вождя раньше не отличался от других, и был одной большой комнатой с очагом посредине, где спали и ели, растили детей и умирали потомки тех, кто оставил вечную дорогу ради земли.

Нур запомнил, как строили свои жилища выходцы из Империи за Злыми Водами, они называли их Домусами.

Имк даже нарисовал как-то для Манат угольками картинки таких домусов, были они со множеством комнат, террасами, внутренним двором, в котором плескалось настоящее озеро, заключенное в каменную яму, с виноградом по шершавым стенам, с теплом и запахом моря. В Вольных городах не бывает так холодно, как в их краях. А в Империи, говорят, всегда тепло: ласково там к земле Солнце.

Отец Имка решил, что вараны заслуживают жить в домах, похожих на такие домусы, удобных и вместительных, хотя и араду пришлось учесть, что стены и другие обитатели городища не дадут в волю развернуться его желаниям. Изначально разделил он дом на пять больших комнат: две жилые с большими очагами, где воины и женщины с детьми, как это принято в Вольных городах, обитали раздельно, одна большая зала, где собирались и пировали, где решались важные дела, одна комната — хранилище лучших трудов кожевников и ткачей, да и иных богатств вождя, она располагалась рядом с воинской частью и от нее шел отдельный выход к большой мастеровой, была и светелка, где пряли и ткали, вышивали и шили, располагалась она на женской половине. И это не считая амбаров, где в глубоких ямах, вымазанных глиной, хранилось зерно, в тонкогорлышковых кувшинах томились вино и масло, а в кадках мед и соленья. Но постепенно разбивались хранилища и мастеровые на небольшие комнаты для удобства.

Хорош Дом, но кого благодарить за то? Только его хозяев. Дор оказался прижимистее брата, хотя с годами, почувствовав власть, он стал себе позволять маленькие шалости.

Самсара же была и осталась любимой хозяйкой, которую уважали даже обе арадовы жены, так и не ставшие Первыми. Тут, правда, нужно сказать спасибо богам, что оказались Нуда и Таша не жадны до власти, предпочитая оставить все, как есть, и жить так, чтобы жизни радоваться и не отвечать ни за что, кроме как за деток, да за пригожий вид для мужа.

Первая жена вместе с незаменимой Арой нашлась в комнате с ценной кожей, тканью и шерстью, выделяя приданое молодой невесте, которая вот-вот отбудет в свой новый Дом.

Завидев Манат, улянка многозначительно приподняла брови. Дочь улыбнулась и кивнула. Облегченно вздохнула Самсара, на секунду прикрыв глаза. Сколько лет она уже получает эти молчаливые послания, и каждый раз радость ее искренняя и теплая. Удивительна материнская любовь! Многие бы кричали, что отпустить надо. И бог гневается и немощь Зауру не к лицу. Только для Самсары каждый прожитый им день становился ее прожитым днем, а каждый шаг, каждое движение — даром, что ценнее золота, серебра и шелков.

Они никогда не говорили об этом: Манат полагалась на мудрость матери, да и, что говорить, боялась увидеть в глазах ее обиду или, того страшнее, холод. Кроме того, Самсара была "видящей", и с годами все отчетливее понимала северянка, что улянка действительно способна предвидеть будущее. Знать, боги, как бы обижены ни были, все равно где-то рядом ходят, касаются улянку своими невидимыми дланями. И может быть не зря все это...

Спустя четыре года после смерти Хельги приехала в арад со своим вождем жрица Божана. Самсара, как и положено, вышла встречать гостей. Обе женщины застыли друг напротив друга и, как каменные столбы, нарисованные на вазах из Вольных городов, показалось тогда Манат, что сам ветер и грозное Светило спрятались от их пристальных взглядов. Прекрасное, молодое лицо пришлой жрицы вдруг потемнело и постарело. Она будто испугалась, отшатнулась... почти, да сдержалась. И слОва за все время пребывания гостей они друг другу не сказали, даже дороги их в Большом Доме не пересекались.

Таким слова не нужны.

А уж если им не нужны, то для Манат мудрее молчать.

— Помоги Алясе, подойду скоро!

Первая жена протянула руку за сумой, в ней кроме тушки спрятался на самом дне горшочек, завернутый в тряпицу. Макута говорила, что отвар, что готовит ведующая, помогает Дору оставаться сильным и мыслить ясно, хотя тот и не знает, что уже не первый год заботится о нем Первая жена.

Подхватив приготовленные лоскуты тканей, северянка направилась по длинному коридору в другой конец дома.

О том, что смог сделать Заур, у них еще будет время поговорить.

Пока дом еще был относительно тих, но вот-вот прибудут гости во главе с Дором и женихом Аляси, тогда начнется самое главное — пир до самого утра. Вряд ли сегодня уснет арад, ожидавший этого с осени.

Последний такой праздник был, когда уезжала Сати.

В комнате, где обычно работают ткачихи да вышивальщицы, сейчас стоял гомон. Сестренки и младшие братишки Аляси, старшей дочери Дора и Таши, набились в небольшую комнату. Мальчикам еще рано было к воинам, они еще за юбками матерей да сестре прятались, а девушкам да девочкам не полагалось без прямого дозволения арада крутиться у воинов пришлых на глазах. Только вот любопытства никто у детей отнять не мог, оттого спокойное место превратилось в настоящий сход, где маленькие женщины с придыханием смотрели на нарядную красавицу-невесту, а маленькие мужчины предпочитали размахивать деревянными мечами-игрушками и обсуждать доспехи и оружие.