Конь беспокоился. Финарра смотрела на обрубок шеи, пытаясь вообразить вес головы, которую держали на высоте такие сильные мышцы. Она заметила порванный сосуд — возможно, сонную артерию: зияющий просвет походил на рот, способный проглотить мужской кулак.
Причуда воздушных потоков понесла тяжкий смрад к ней, конь дернулся и отступил на шаг.
При этом звуке обрубок шевельнулся.
Дыхание замерло в груди. Она неподвижно взирала, как ближайшая лапа глубже вонзилась в мерцающий песок. Задние лапы поджались и распрямились; торс приподнялся и упал выше, заставив содрогнуться весь берег. Дрожь пробудила в Финарре ощущение опасности. Она послала коня назад, не сводя глаз с ужасной культи. Та моталась, слепо ощупывая пространство. Вторая передняя лапа вывернулась и вонзила когти в песок рядом с первой.
— Ты мертв, — сказала она чудищу. — У тебя оторвана голова. Витр растворяет плоть. Пора прекратить борьбу.
Мгновенная тишина, словно зверь как-то сумел услышать и понять слова, затем тварь рванулась прямо к ней, непостижимо быстро сокращая расстояние. Лапа прорезала воздух.
Конь завизжал, пятясь. Нависшая распяленная лапа схватилась за передние ноги, разбивая деревянные щитки доспеха, и бросило животное в воздух. Финарра ощутила, как скользит влево, и тут же туша коня оказалась сверху. Ошеломленная, не верящая в неизбежную гибель, она почувствовала, что одна нога вылезла из стремени, но ведь этого мало — они с конем падают вместе.
Вторая лапа показалась с другой стороны; она мельком увидела когти, тут же заслонившие все поле зрения — последовало касание, крик коня внезапно прервался — Финарра взлетела ввысь.
И тяжело ударилась левым плечом о землю, видя над собой остов коня — голова и шея оторваны. Зверь налегал, терзая скакуна когтями. Трещали, ломаясь, кости, кровь плескала на песок.
Затем демон снова затих.
Боль заливала плечо. Сломалась кость, пламя лизало руку, ладонь онемела. Она пыталась дышать ровно, чтобы не услышала тварь — не веря, что та мертва и гадая, может ли такое чудище вообще умереть. Наверно, жизнь ее поддерживает колдовство, природная стихия бунтует против законов, и если Витр завершит работу, растворив даже кости, что-то бесформенное, раскаленное добела поселится на берегу, вылетев из глубины, опасное как никогда.
Скрипя зубами от приступов боли, Финарра поползла, отталкиваясь от песка пятками, замирая, когда зверь начинал содрогаться, дергая оторванной шеей. Потом судорога охватила все тело, такая сильная, что рвалась плоть — демон осел, проваливаясь в себя, шкура вдруг вздулась и лопнула, явив сломанные концы ребер.
Она подождала дюжину ударов сердца и возобновила медленное, мучительное продвижение по склону. Один раз сапог сдвинул камень размером с кулак, но шум и удар не заставил зверя пошевелиться. Ободренная, капитан подтянула ногу и сумела встать. Вспухшая рука бесполезно болталась. Она повернулась, мысленно проложила путь отступления среди валунов и осторожно двинулась дальше.
С высокого места Финарра снова поглядела на далекую теперь тварь. Там осталось седло и все притороченное к нему имущество. Копье, с которым она не расставалась со Дня Крови, наполовину погребено под трупом скакуна. Он был верным товарищем.
Вздохнув, капитан побрела на восток.
Свет дневной угасал и Финарре пришлось принимать решение. Она идет среди валунов побережья, движется медленно, бесполезная рука стала помехой. Можно сойти вниз... но ей пришлось признаться в новом страхе. Нельзя сказать наверняка, что чудище вторглось в мир в одиночку. Могут быть другие, плохо различимый в темноте валун окажется второй тварью, заползшей на берег дальше. Другой выбор — идти от берега, по краю равнины Манящей Судьбы, где травы умерли и остались лишь гравий и пылящая почва. Опасность может прийти ночью из высоких трав — голые волки не откажутся преследовать добычу даже рядом с безжизненным морем.
И все же на ровной почве она ускорит шаг и сможет рано или поздно набрести на спутников. Финарра вытащила длинный клинок, принадлежавший прежде отцу, Хасту Хенаральду. Молчаливое оружие дней до Пробуждения, с волнистым узором, знаменитое своей прочностью. Узор в виде змей оплетал эфес.
Море Витр призрачно блестело слева, она видела отблески в полированном оружейном железе.
Финарра свернула вглубь суши, пробираясь между пористыми валунами, и достигла наконец края равнины. Окинула взглядом стену черной травы справа. Там были более темные места, признаки троп, проделанных диким зверьем Манящей Судьбы. Многие были узкими, такими пользуются зверьки типа оленей — даже хранители редко их видят, лишь проблеск чешуйчатой шкуры, размытое впечатление: зубцы на спине, длинный змеиный хвост. Другие провалы могут вместить коня, эти принадлежат клыкастым хегестам, похожим на кабанов, отличающимся дурным нравом рептилиям. Однако их приближение среди травы будет шумным, она услышит заранее. Хегесты не могли догнать конных хранителей, то ли уставали, то ли теряли интерес. Единственным их врагом бывали волки, доказательством чему остовы, иногда встречаемые на равнине среди примятой травы, крови и клочьев шкур.
Она вспомнила, что однажды издалека слышала звуки такой схватки — скулящий, ломящий уши вой волков и низкий яростный рев загнанного хегеста. Конечно, сейчас эти воспоминания не принесли радости женщине, опасливо бредущей вдоль неровной травяной стены.
Над головой постепенно проявился рисунок звезд — словно брызги Витра. Легенды говорили о временах до звезд, когда свод ночи был абсолютен и даже солнце не дерзало отверзать единственное око. В те времена камень и земля были всего лишь плотными проявлениями Темноты, природными стихиями, преображенными в нечто ощутимое, в то, что можно держать в ладонях, сыпать между пальцами. Если тогда земля и камень поддерживали жизнь, то лишь как посул и обещание.
Обещания ждали только поцелуя Хаоса, живительной искры и противоположной силы. Скованный наложением порядка, коим стала Тьма, Хаос повел борьбу посредством жизни. Солнце открыло глаз и тем самым разрезало надвое все сущее, разделило видимый мир на Свет и Тьму — и они начали воевать, отражая борьбу самой жизни.
Эти войны вытесали лик времени. Рождено рождение, смерти конец. Так писали древние в пепле Первых Дней.
Она не могла осознать описанное ими бытие. Если не было времени до и времени после, разве ни был миг творения вечным и навсегда мгновенным? Разве не замерло рождение, став одновременно вечным умиранием?
Говорят, в первой тьме не было света, а в сердце света не было тьмы. Но без одного не познать существования другого — они нужны друг другу хотя бы для наречения, констатации состояния, ибо такие состояния существуют только в сравнении... нет, всё это путает мысли смертных, разум оказывается в ловушке покрытых тенью концепций. Она инстинктивно избегала всяческих крайностей, как по натуре, так и по воспитанию. Она вкусила горького яда Витра; она познала пугающую пустоту безграничной тьмы; она отшатнулась от сердца огня и слепящего света. Финарре казалось, что жизнь может сохраняться в месте, подобном здешнему краю, между двух смертельных сил, и потому существует в неуверенности — в холодных, равнодушных тенях.
Свет ныне воюет в глубочайшей ночи неба — звезды тому доказательством.
Она помнила, как вставала на колени, принося клятву верности Хранителей, и содрогалась от магического отсутствия, смертельного холода окружившей Мать Тьму сферы. Леденящее касание ко лбу приглашало к своего рода соблазнительному утешению, шептало о капитуляции — страх пришел лишь позже, в дрожащем, спирающем дыхание последействии. В конце концов, Мать Тьма, прежде чем принять Темноту, была смертной женщиной-Тисте — мало отличимой от самой Финарры.
Но теперь ее зовут богиней. "Ныне мы склоняемся перед ней и видим в ее лице лик самой Темноты, в ее присутствии саму стихийную силу. Что с нами стало, если мы так низко пали в суеверие?" Изменнические мысли — она это понимала. Игры философов, желающих отделить правление от веры — ложь. Вера имеет широкий спектр — от поклонения великим духам небес до признаний в любви мужчине. От покорности гласу и воле бога до признания права офицеров командовать. Вся разница в шкале.
Мысленно она много раз пробегала эти аргументы. Доказательство правоты — идентичность используемой валюты. Форулкан приказывает солдатам идти в битву; стража требует штраф за обнажение меча на улицах Харкенаса. Не слушаясь, рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, не свободой, так волей, не волей, так желанием. Что это? Монеты разного достоинства, мера ценности и пользы.
Правь моей плотью, правь моей душой. Одна и та же валюта.
Но у нее нет времени на ученых и софистические игры. Нет времени и на поэтов, радостно затемняющих истину соблазнами языка. Все их дары — дары отвлечения, беззаботные танцы на краю бездны.
Внезапное шевеление в зернистом полумраке. Высокий визг, которой должен приморозить жертву к месту. Железное лезвие блещет как змеиный язык, как выплеск Витра. Раздирающий уши крик, земля трясется от падения тяжелого тела. Шипение, рык, позади скребут лапы. Резкое движение...
Фарор Хенд вскочила и подняла руку, принуждая Спиннока молчать. Еще один зловещий крик огласил ночь, донесшись далеко с запада. Она видела, как Спиннок вытаскивает меч и медленно встает. Финарра Стоун задержалась — уже полночи протекло. — Другого крика не слышала, — сказала она. — Это не хегест, не трамил.
— И не лошадь, — добавил Спиннок.
"Верно". Она замедлилась с ответом, с тихим свистом выдохнув через нос.
— И все же, — заговорил Спиннок, — я беспокоюсь. Финарра привыкла так запаздывать?
Фарор покачала головой, приходя к решению. — Останься здесь. Я поеду на поиски.
— Ты едешь туда, где сражаются волки.
Она не хотела врать. — Чтобы убедиться, что они не капитана гонят.
— Хорошо, — проворчал он. — Я ведь уже боюсь за нее.
— Снова разожги костер, — велела она, поднимая седло и спеша к скакуну.
— Фарор.
Она обернулась. Глаза мальчишки блестели в первых язычках огня над угольями. В таком свете казалось, что он покраснел.
— Осторожнее, — сказал он. — Не хочу тебя потерять.
Ей захотелось сказать что-то утешительное, оторвать от подобных мыслей. И оторваться самой от него. — Спиннок... у тебя много кузин.
Он казался удивленным.
Она отвернулась к лошади, не желая ничего видеть. Голос ее прозвучал пренебрежительно. Не так она хотела, и резкость тона словно еще звучала в наступившей тишине, жестокая как удар. Она торопливо оседлала скакуна, села и вытащила копье из петель. Толчком пяток послала животное прочь от убежища высоких растрескавшихся валунов, к границе моря.
Новые волки скулили в ночи. Против мелкой дичи собираются стаи из трех, четырех. А тут, похоже, их целая дюжина. Слишком много на хегеста. Но она не слышала других криков, а ведь рычание трамила способно повалить каменную стену.
"Это она. Лошадь пала. Она дерется в одиночку".
Под водоворотом звезд Фарор послала коня в галоп.
Воспоминание о лице Спиннока над новорожденным пламенем зависло в голове. Тихо ругаясь, она пыталась его изгнать. Не сработало; тогда она заставила себя преобразить видение, увидеть лицо нареченного. Мало кто мог бы поклясться, что Кагемендра Тулас красив: лицо его слишком вытянутое, подчеркнуто худое — наследие войн, лед лишений и голода — а глаза какие-то пустые, словно выскобленные раковины, в которых таятся от света жестокие воспоминания. Она знала, что он не любит ее; она полагала, что он вовсе не способен на любовь.
Рожденный в Малом Доме, он стал офицером, командиром когорты в Легионе Урусандера. Не случись с ним на войне ничего другого, мужчина не представил бы интереса для Дома Дюрав. Низкородный из Легиона — плохой подарок для любой невесты. Но слава отыскала Туласа и в тот же миг, когда спас жизнь Сильхасу Руину, командир когорты заслужил благословение самой Матери Тьмы. Наградой станет новый Дом, возвышение многочисленной семьи Кагемендры.
Ради собственной семьи ей необходимо отыскать способ полюбить Кагемендру Туласа.
Но сейчас, скача в ночи, она не может отыскать его лицо, остающееся размытым, бесформенным. В темных дырах воображаемых глаз видит мерцание костра.
Одержимость безвредна, пока содержится внутри, в тюрьме, меряет шагами клетку здравой совести. Если искушение — ключ... что ж, она глубоко его зарыла.
Тяжелое копье заставило ее опустить руку, и Фарор решила положить оружие на луку седла. Волчий вой больше не звучал, ничто среди тускло серебрящейся равнины не выдавало их присутствия. Но она понимала, как далеко может разноситься вой.
Фарор заставила разум замолчать, открывая чувства краю моря. Скакала так некоторое время, пока инстинкт не повелел замедлить коня. Копыта выбили двойную дробь, пока животное переходило с галопа на рысь; ее подбросило. Фарор приспосабливалась к рыси, вслушиваясь, ожидая уловить самые страшные звуки: приглушенную грызню волков над поживой.
Но тишину ночи разодрал неистовый вопль, заставив ее вздрогнуть. Она подняла копье, привстала в стременах. Натянула повод, заставив испуганного коня идти шагом. Вопль прозвучал вблизи. Но она все еще не видела ничего необычного.
"Вот!"
Горбатая форма, след крови и мяса — черный в серой пыли. За ним другой бугор.
Фарор подогнала коня к первому мертвому волку. Удар меча пронзил мягкое брюхо, вывалил наружу кишки. Убегая, свирепый хищник тащил за собой внутренности, пока в них не запутался. Волк лежал нелепо, словно вывернутый наизнанку. Кровь залила чешуйчатую шкуру, горящие глаза затухали.
Второй зверь, в десятке шагов, был почти разрублен напополам — удар сверху рассек позвонки и ребра. Земля вокруг изрыта, пересечена бороздками. Она осторожно подвела коня поближе.
Никаких следов подошв, но борозды от когтей и дергающихся лап могли все скрыть.
Кровь текла из глубокой раны; склонившись, она смогла различить еще бьющееся сердце. Встревоженная Фарор подалась назад. Злобные глаза волка следили за ней, он попытался вскочить.
Она вставила наконечник копья в мягкую пасть и вогнала острие в шею. Волк попробовал укусить удлиненное лезвие, но спустя миг отпрянул — челюсти раскрыты, глаза тускнеют. Выпрямившись и вытащив оружие, Фарор огляделась.
Край травы слева, шагах в шестнадцати, походил на разрушенную стену. Преграду повалили, истоптали проходящие животные. Там и тут брызги крови пятнали серую пыль. Она отыскала тропу, вокруг которой следы схватки были самыми явными. Вылезающие из почвы корни были покрыты густой кровью. Она заметила, что стебли травы чисто срезаны каким-то клинком.
Остановив коня, вслушалась, но тьма ночная снова стала безмолвной. Фарор вгляделась в устье прохода. Поехав туда, подозревала она, найдешь грустную сцену — волки пожирают труп. Если сумеет, она разгонит их, чтобы вернуть хотя бы тело Финарры Стоун. Ясно, что схватка давно окончилась.
Она медлила, и причиной был страх. Нельзя утверждать, что она сможет победить голых волков; другие стаи должны подойти сюда, влекомые запахом и ужасным воем, который она слышала недавно. Где-то в траве есть прогалина, вытоптанная и залитая кровью, и вокруг рыскают соперничающие стаи. Может быть, зверей уже десятков пять, они голодны...
