Лестница из терновника - 1

Да, Н-До, как выяснилось, — парадоксальная личность. В поместье Эу-Рэ, а потом в собственной спальне, когда он Лью на руках туда втащил, казался мне романтичным добрым парнем, слегка сдвинутым на почве семейной чести. Сейчас я не знаю, как к нему относиться. Такие психические контрасты и вызывают у землян внутренний диссонанс и раздражение.

За этот месяц я узнал, что Н-До — действительно, убийца. Впервые убил в возрасте Лью, собственного пажа, который, так же, как Лью, ухитрился влюбиться в сюзерена. "Ди был чистый мальчик, — говорил мне горбатый К-Ви с искренней печалью. — Его взяли из деревни, когда им с Господином Н-До было по шести лет — Госпоже понравилось, как Ди двигается, она решила, что он будет хорошим спарринг-партнёром для её Старшего... Ди ради своего Господина в огонь был готов... Большое, большое вышло несчастье — его мать до сих пор утешиться не может... думала, Ди сделает карьеру, вступит в брак с кем-нибудь из баронов — он был посвящён в рыцари, хорошее образование получил..." Рассказ К-Ви меня уже достаточно сильно впечатлил — но потом мне рассказали ещё, что полгода спустя Н-До убил и своего первого Официального Партнёра, с которым не сошёлся характерами. Вот когда я впервые подумал, что чего-то не понимаю.

Итак, Господин мой Н-До — жесток. В обыденной жизни рассудочен и хладнокровен. Приказывая своим людям, не повышает голоса, но вполне способен заставить повиноваться ледяным тоном и взглядом. Не то, чтобы я долго знал Ляна из Семьи Эу-Рэ, но мне показалось, что тот несчастный парень по сравнению с Н-До — просто светский разгильдяй. Немудрено, что рядом с Н-До Лью чувствует себя очень неуютно.

С тех пор, как Госпожа Л-Та официально её благословила, к Лью приходит акушерка. Мою бедняжку учат тянуть мышцы, двигаться — чтобы помочь метаморфозе и будущим родам; Лью делает эту гимнастику, белая от боли, со слезами на глазах, но безропотно. Н-До всё время находится где-то поблизости; его взгляд трудно описать — какой-то, я бы сказал, хищный огонёк в глазах. Как у кота, который наложил лапу на добычу, чуть выпустив когти — и рычит, чтобы никто не посмел приблизиться. На потерянного, перепуганного и страдающего мальчика, которого я увидел в парковом лабиринте, уже совершенно не похоже.

Когда у Лью расходились тазовые кости — боль была ужасная, я думаю, и длилась целый вечер и ночь, слегка отпустив только к рассвету — Н-До всю ночь просидел с ней, протянув ей руку. Лью сначала терлась щекой, как раньше, целовала — а потом укусила. Впилась зубами в его ладонь, чтобы не заорать — а Н-До даже не шевельнулся, чтобы отнять руку. Смотрел на неё мечтательно — только взгляд повлажнел. Теперь у него на левой ладони, пониже мизинца — шрам от зубов Лью, всё очень чётко отпечаталось; ранка оказалась посерьёзнее, чем можно себе представить, заживала долго — но результат Н-До определённо считает подарком судьбы. В отсутствии Лью сцепляет пальцы и поглаживает этот шрам — и в его лице появляется что-то маниакальное.

А Лью... не знаю, боится его, стесняется, или просто метаморфоза на неё так действует. Большей частью — кротко подчиняется, кротко улыбается. Слушает. И что-то с ней не так. Она стала не очень на себя похожа.

После многих исследований местных животных мы уже знаем, что развитие женской половой системы провоцируется активнейшим выбросом в кровь женских гормонов, которые начинают вырабатываться исключительно при соблюдении правильных условий — поединок, травматическая ампутация, спаривание. Очевидно, этот гормональный фонтан не может не сказываться на психике аборигенов: Лью, похоже, превращается в женщину не только телом, но и душой. Это как-то... грустно, что ли... Бедняжка утратила непосредственность и живость, как-то погасла.

Я пытаюсь с ней поговорить. Н-До почти не оставляет её, но я выбираю момент для пары слов наедине.

За время метаморфозы она очень изменилась внешне. На сорванца больше не похожа; вылитая "девица чёрная и прекрасная" из Песни Песней, даже лицо смягчилось — а тело приобрело совершенно скульптурные очертания. Как-то это слегка смущает.

Меня Лью тоже стесняется. Не знаю, как это понять: то ли ей стыдно, что я видел её в совершенно непарадном виде начала метаморфозы, то ли она догадывается, что я знаю их с Н-До секрет... Как бы то ни было, откровенничать со мной она больше не торопится, хоть и очевидно симпатизирует по-прежнему. Н-До вышел — и Лью тут же просит принести ей "чаю".

— Госпожа совсем перестала говорить со мной иначе, чем по делу, — говорю я грустно. — Жаль. Меня это огорчает.

Лью тоже огорчается — смущается, улыбается, краснеет:

— Да... ты так много сделал для меня... слушай, Ник, раньше, чем болтать с людьми, надлежит разобраться в себе. Я ещё не разобралась. Это... неприятно.

— Но с Господином Н-До тебе приятно разговаривать? — спрашиваю я с доброжелательным любопытством старого слуги. — Я прав, Госпожа?

— Знаешь... странно говорить об этом с тобой, — Лью мнется. Я чувствую некоторые угрызения совести от этого допроса. — Н-До... как тебе сказать... я его очень люблю и отчаянно ненавижу... А вообще, это неважно.

— Почему? — говорю я. Мне слегка дико это слышать.

Лью вдруг улыбается, как дома, в поместье А-Нор:

— Потому что я меняюсь, и в голове у меня ветер и сухие лепестки. И ещё потому, что лучше Н-До я никого не знаю. И потому, что мне повезло... ну и вообще! Слушай, мне тяжело рассуждать. Ты дашь мне напиться?

И взгляд у неё девически лукавый, но я вдруг чувствую за ним знакомое упрямство Мцыри. Это окончательно запутывает меня.

Я стараюсь за ними наблюдать. Это — первая пара нги-унг-лянцев в пределах нашей досягаемости до такой степени, чтобы можно было отследить все частности развития отношений. Меня порадовало бы, если бы они не замечали меня, как аристократы не замечают слугу, — но примерно с середины метаморфозы они почти не говорят при мне. Обнимаются иногда, но не говорят. Прекращают любой разговор, когда кто угодно входит в комнату. У меня недобор психологической информации.

Я борюсь со стереотипами. Старшие Господа Л-Та иногда восхищают меня, а иногда выглядят в моих глазах законченными лицемерами. Лью кажется мне сломанной жертвой; Н-До порой вызывает настоящее отвращение — и не хватает данных, чтобы изменить отношение на лояльное. Я понимаю, что сужу о них по земным меркам — но других нет. В общем и целом, моя работа в замке Л-Та плодотворнее, чем в поместье А-Нор, — я вижу личную жизнь аборигенов изнутри, в поместье А-Нор о таком и мечтать было нельзя, — но всё равно почти ничего не понимаю.

Любые сельскохозяйственные работы рассматривать морально легче, чем здешние малопостижимые страсти. Я должен радоваться ценнейшей для биологов и ксенопсихологов информации — но мне тяжело. Моему земному "я" вопреки роли хочется вступаться за бедную девчонку, которую обижают эти светские сволочи. Меня раздражают нравы высшей знати — катастрофическое гипертрофированное лицемерие — и мне пока не удается сблизиться с кем-нибудь из семейства или дворни по-настоящему. Меня держат на расстоянии, с которого ничего не рассмотреть. Разве что Ра иногда задает странные вопросы.

Я что-то упускаю. Пока я наблюдал аборигенов со стороны, они казались мне почти людьми. Изнутри... я не знаю, что думать. Аборигены, которых я начал было воспринимать с земной точки зрения, лихо поставили меня на место.

Остается только продолжать наблюдения. Я беру себя в руки, считаю до десяти, как только мне мерещится тень раздражения — и стараюсь анализировать мельчайшие частности.

Биология — биологией. Но пока я не пойму аборигенов, как своих, нечего и думать о серьёзной работе. Как можно пытаться вникать в политику или искусство, если тебя ставят в тупик мальчик и девочка?

Наберемся терпения.

* * *

Ра вовсе не собирался ни за кем шпионить. Ему просто не спалось.

После разговора с Ар-Нелем ему было неспокойно и нервно. Ар-Нель непринуждённо, почти шутя, сложил листок из Книги Судьбы пополам — и Ра уже не мог не думать о том, какие имена совпали и соприкоснулись.

"Потайная шестёрка"...

Разговаривать об этом с Родителями казалось бессмысленным. Если бы Мать или Отец хотели, чтобы Ра всё, как следует, понял, они сами завели бы разговор на эту тему. Их молчание означало их шутки или раздражение в ответ на любой вопрос. Братья — не осведомлены и о собственной судьбе. Лишь Старший порвал свою страницу из Небесной Книги и переписал священный текст заново, ему Ра мог доверять, но Старшего сейчас интересовала только собственная жизнь.

Ра написал письмо Ар-Нелю, пригласив его на прогулку и шуточный поединок. Ар-Нель ответил весело и любезно, пообещав приехать, как только выдастся свободный день, — и Ра ждал, боясь вопросов Второго и Третьего Брата и надеясь как-нибудь вывернуться. Впервые ему хотелось общаться с человеком, которого, в общем, не одобряла Семья.

Ну да. Семья — во всяком случае, Родители — одобряла сына Эу-Рэ. И теперь за спиной Ра могли вестись любые переговоры; от этого ему становилось почти жутко.

Босой ногой — на ступеньку из колючей ветви?! Не высший, а высочайший круг?! Ну как, скажите на милость, можно вообще представить себе Наследного Принца в качестве спарринг-партнёра... А если это бред и надуманные Ар-Нелем глупости, то что все эти великосветские господа внезапно делали на свадьбе Старшего Брата? Мы же в опале, мы всегда были в опале... Господин Л-Та, Господин Неприятности Короны...

И Ра ждал Ар-Неля страстно, как посланника собственного будущего — не в силах заснуть от нетерпения. Когда Ар-Нель, наконец, прислал записку, что заедет завтра, Ра вообще не смог заставить себя лечь в постель.

В спальне казалось несносно жарко от натопленной жаровни рядом с ложем. Ра накинул плащ и вышел в сад, наслаждаясь холодной свежестью осенней ночи.

Осень пришла к повороту. В свете масляных фонарей кружились медленные и мелкие снежинки; изморозь лежала на траве, сделав её стеклянно ломкой, сахарный налет инея похрустывал под ногами — и воздух благоухал тонко и сладко, подобно цветку златоцветника в любовном письме. Обнажённые чёрные ветви деревьев, тронутые морозом, вырисовывались на буром небесном полотне чётко и изящно, словно начертанные тушью. Сад был совершенно пуст, только в далекой будочке привратника горел розовый огонёк; все, кроме сторожей, спали. Одиночество показалось Ра блаженным.

Наслаждаясь свежим холодом и тёмным покоем спящего сада, Ра обошёл дом — и вдруг услыхал приглушённые голоса. В той самой беседке, где Ра разговаривал с Ар-Нелем, кто-то был — там даже зажгли фонарик. Ра показалось, что он слышал голос Госпожи Лью. Это мгновенно изменило его намерения — снова нестерпимо захотелось коснуться хоть краешка той тайны, которая её окружала.

Ра тихо, как тень, стараясь не хрустнуть и не шевельнуть ветви, прокрался к беседке в тени кустов. Акация давно облетела, но густое переплетение веток ночью казалось надёжным прикрытием. Жёлтый фонарик под сводом беседки освещал для Ра фигуры Старшего и Госпожи Лью, но для разговаривающих, очевидно, ночной сад тонул во мраке.

Впрочем, увлечённые разговором, они и не глядели по сторонам. Ра удивился их тону и позам — спорщиков, почти соперников, а не влюблённых. Старший держался за эфес; Госпожа Лью почти отвернулась от него, говорила через плечо и в сторону.

— Я не понимаю, — говорила она, — чем не угодила тебе. Ты — мой сюзерен, я делаю всё, что велит присяга...

— Ты меня презираешь, — сказал Старший с таким странным выражением, что Ра стало холодно. — Презираешь, не принимаешь всерьёз, я тебе смешон... Нет, не отрицай очевидных вещей! Я люблю тебя — я вижу.

— Как я могу презирать своего сюзерена? — сказала Лью. — Разве я посмею?

Ра тут же вспомнил Ди, и Старший тоже, очевидно, тут же вспомнил Ди; в его тоне послышалось отчаяние с некоторой примесью злости:

— О, Лью, ты хоть знаешь, каково безответно любить собственную жену?!

Ра показалось, что Лью улыбнулась.

— Прости, Н-До, откуда мне знать...

Старший схватил её за плечи, повернул к себе, заглянул в лицо:

— Не можешь мне простить?! Не можешь смириться с тем, что не скрестила со мной клинка?! Сравниваешь с мёртвым, будь он проклят?!

Ра чуть не сел прямо на заиндевевшую траву.

— А, нет! — рассмеялась Лью, и её голос показался Ра совершенно бессердечным. — Как дурно думаешь обо мне! Госпожа Эу-Рэ всегда говорила, что надлежит благоговеть перед благодетелем...

Старший встряхнул её, как зарвавшегося пажа:

— Не смей!

— Прости, Господин, — сказала Лью с насмешливой кротостью. — Я должна молчать и повиноваться, как добрая жена. Мне лишь на миг показалось, что тебе этого, как будто, не хочется...

Старший отпустил её, остановился, опустив руки.

— Лью, — сказал он с мукой, — я не знаю, что делать. Прошлого не изменишь. Я ненавижу мертвеца за то, что ты любила его... но не мне с ним тягаться. Я сильнее — но что такое поединок с ним, когда не было поединка с тобой... я не могу тебе ничего доказать.

— Ты можешь, — возразила Лью, пожав плечами. — Можешь, но не хочешь. И, прости меня, подарок Небес, ты вообще слишком много от меня хочешь. Я всего лишь двойной какой-то трофей. Знаешь ту деревенскую скороговорку: "Татем у татя перекрадены утята"? — и рассмеялась.

— Ты такая скрытная! — воскликнул Старший с досадой. — Ты ничего не говоришь и злишься, когда я ничего не понимаю!

— Я знаю тебя наполовину, — сказала Лью. — Я знаю твое тело, но не знаю твоего клинка. Ты ведь понимаешь, чего это стоит?

— Хок, — пораженно проговорил Старший. — Ты — сумасшедшая.

— Ты тоже, — сказала Лью весело.

— Хочешь поединка со мной? — спросил Старший, кажется, чуточку расслабившись, даже улыбаясь. — Ты, правда, хочешь? На тростнике?

Лью погладила его по щеке.

— Кто же сражается всерьёз на тростнике? Нет, Господин. На остром оружии.

— Ты совсем сумасшедшая. Ты ещё больна.

— Я достаточно здорова, чтобы ты мог брать меня, но больна для поединка? Ты лицемер.

Старший выпрямился, щурясь, взглянул на Лью — и Ра понял, что он принял решение.

— Всё, пойдём, — сказал Старший, взяв Лью за руку.

— В спальню? — спросила она насмешливо.

— В оружейный зал. Меч взять. Для тебя. Острый. И я убью тебя.

— Вместе со своим ребенком? Сильно...

— Это уже неважно. Я убиваю своих партнёров. Чем больше люблю, тем более жестоко убиваю. Но ты — моя жена и, конечно, можешь передумать. И всё будет, как раньше...

Лью, смеясь, влепила Старшему правильную затрещину:

— Я никогда не боялась клинка в чужих руках! Ты убьёшь меня — и я умру счастливой, доказав себе, наконец, что принадлежала победителю!

Старший ткнул её кулаком в плечо, будто она не была женщиной:

— Я посмотрю, чего стоит твоя отвага... и как быстро ты опускаешь оружие. Не надейся, что я пощажу тебя из-за метаморфозы! Мне плевать. Я устал. Я больше не могу лежать у твоих ног и скулить, когда тебе хочется смеяться надо мной.

Лью сняла с крючка фонарик; супруги вышли из беседки и быстро, почти бегом, направились к дому. Ра, уже не в силах уйти, в ужасе, в ажитации, в полном душевном раздрае, шёл за ними, держась в тени — понимая, что им безразлично всё вокруг, как всегда перед поединком.