Свинцом и фосфором: Страж империи

— Задавай.

— Правда все то, что про вас газеты пишут?

Я приподнял бровь:

— А что там пишут? У меня как-то нет времени на газеты.

— Репортеры накопали, что вы на самом деле из Аркадии, и то, что вы употребляете слово 'эстэошники', это подтверждает. Репортеры накопали, что вы участвовали в спасении аркадианского кронпринца, но затем якобы погибли... ну и много еще накопали. Включая вашу любимую фразу про то, что только эстэошники чего-то стоят.

Ну вот, началось. Даже странно, что так поздно.

— Правду пишут, — спокойно подтвердил я. — Ну, кроме того, что я погиб. Это все?

— Собственно, сэр, это был не совсем вопрос, скорее — риторический, — сказал кадет, невысокий, но крепкий парень с невыразительным лицом и живыми, умными глазами. — А собственно вопрос немного в другом. Если наши газетчики накопали на вас все в Аркадии — надо думать, что репортеры из Аркадии у нас тут тоже все накопали. И вот всем вопросам вопрос: почему в Аркадии уже знают, что вы на самом деле живы и преспокойно перебежали к нам, но никакого скандала нет? Поставленный Арклайту, то бишь вам, памятник преспокойно себе стоит, хотя стоило бы ожидать сноса и заочного осуждения за государственную измену. Вы не поймите превратно, сэр, я интересуюсь главным образом потому, что проспорил пять тысяч талеров, поставив на то, что памятник вам снесут в течение двух дней — а он стоит и хоть бы хны.

Вот же стервец... Ладно. Как аукнется, так и откликнется.

Я улыбаюсь ему искренней волчьей улыбкой:

— То чувство, когда вроде бы мозг есть — а пользоваться не умеешь. Задайся лучше вопросом, почему ты писал заявление об уходе из вооруженных сил? Ответ прост: потому что С.И.О. — невоенная организация. Почему невоенная? Тут дело даже не в том, что я против вояк, а в том, что я был и остаюсь аркадианским эстэошником и не могу быть начальником военной школы другой страны. О какой еще государственной измене ты речь ведешь? Я не перебегал никуда — воспринимай меня как руку помощи, которую народ Аркадии протянул Сиберии для борьбы с потусторонними приблудами. Кстати, тупость, зашоренность и косное мышление — в Зоне практически смертный приговор, и ладно бы только для тебя — еще и другие могут погибнуть. Так что будем разгонять кровообращение в твоем мозгу. Когда построение закончится — ты останешься, две тысячи раз 'упал-отжался'. А еще я болезненно реагирую, когда меня называют Арклайтом. Ты этого знать не мог, но для хорошего усвоения сего факта — еще две тысячи 'упал-отжался'. Ад для всех начинается завтра, но для тебя — уже сегодня. Добро пожаловать. А? Что? Не слышу!

— Так точно, сэр!

Иду дальше вдоль строя. Вот уже почти конец, и тут глаза выхватывают еще одно знакомое лицо.

Предпоследней в строю стоит... Арлин. Стоит и отчаянно пытается сохранить на лице невозмутимую мину, но в глазах прыгают чертики, а губы так и пытаются расползтись в улыбке.

Искренне надеюсь, что я, завидев ее, никак себя не выдал.

— Подразделение, построение окончено — и еще раз добро пожаловать. Вам покажут казарму — можете обустраиваться. Все свободны... почти. Кому падать и отжиматься — может быть свободен после четырех тысяч.

Я повернулся и пошел в штаб.

Проходя мимо Скарлетт, тихо спросил:

— Имя девушки, которая предпоследняя в строю?

— Их тут всего две, вообще-то. Арлин Кирсанова.

— Кирсанова, значит... Дай мне ее досье. Через несколько минут вызови в мой кабинет. Незаметно для остальных.

— Поняла.

Так... Кажется, мне предстоит не самый приятный разговор.

Вернувшись в кабинет, я просмотрел досье. Четыре с половиной сотни баллов — для семнадцатилетней девушки очень хороший результат в тесте, где тысячу набирает далеко не всякий тренированный военный-мужчина. Только есть одна проблема: Порча не делает различий по полу, потому на фоне остальных моих курсантов — один из худших результатов. Кстати, надо будет узнать, а кто вообще такой ее отец.

Несколько минут я предавался мрачным думам. Граф Сабуров оказался в некотором смысле прав: судя по набранным баллам, даже 'платная группа' показала результаты, очень хорошие или даже великолепные для обычного парня лет шестнадцати-двадцати, и за неприемлемой для меня цифрой в четыре-пять сотен скрываются великолепно развитые люди, готовившиеся к поступлению в престижные военные училища или даже поступившие. Вот только у меня и моего бывшего отряда уже в четырнадцать лет были куда лучшие показатели, хотя в самом начале мы, сироты-беспризорники, конечно же, были обычными уличными доходягами. Догонят ли мои курсанты тот уровень, с которым выпустились мы?

В принципе, могут и догнать, потому что условия примерно равные: мы начали в том возрасте, когда формирующийся организм особенно эффективно приспосабливается к тяжелейшим условиям. С другой стороны, они вступают в 'гонку' позже, но и уровень их куда выше, некоторых все-таки с детства готовили к стезе военного, пусть и несоизмеримо менее жестко.

Но проблема-то не в начальном уровне, а в мотивации и альтернативах. Мой курсант в любой момент может сказать, что это невыносимо и что в гробу он видал эту учебку. И пойдет домой. А у нас такой возможности не было: когда ты являешься собственностью государства, из спецучебки у тебя только два пути: урановые рудники и петля. И то, из наших первоначальных двадцати человек до выпуска дошли лишь двенадцать: четверо предпочли сдохнуть на рудниках, трое повесились, еще один просто умер во время особо изматывающей тренировки.

А тут... тут у меня нет права отправлять слабаков на рудники. И что дальше? Снизить интенсивность подготовки значит подготовить потенциальных покойников, а если провести ее на должном уровне — большой вопрос, дойдет ли до конца хоть один...

...Впрочем, насчет должной мотивации я немного подсуетился.

Стук в дверь прервал мои размышления.

— Войдите.

Арлин вошла в кабинет и улыбнулась:

— Привет, Саша.

— Здравствуй, курсант Кирсанова.

— А что ж так официально, словно мы вообще не знакомы?

Я вздохнул:

— Нет больше никаких 'мы', с того самого момента, как ты бумаги подписала. Теперь ты для меня — курсант, а я для тебя — 'сэр'.

— Это проблема? — удивилась она. — Если что — в Сиберии отношения между начальником и подчиненным не табуированы, и вообще — мы же на гражданке.

— Если что — я аркадианец. И есть такая штука, как профессиональная этика. Ты — мой ученик, я — твой наставник. Есть целая куча профессий — учителя, врачи, адвокаты и так далее — для которых аморально спать с учениками, пациентами и подзащитными. По крайней мере, в Аркадии, но подозреваю, что так везде... А насчет гражданки — не-а, мы ни хрена не на гражданке, но подозреваю, что дальше второго листа ты не читала... Мы — гражданская военизированная организация в подчинении у министерства чрезвычайных ситуаций. По сути — параллельная с армией организация, только без обязанности участвовать в вооруженных конфликтах с другими государствами и внутри страны.

— Ладно, усвоила. Только, признаться, я не думала, что это создаст нам такие осложнения...

— О, осложнения для 'нас' — это ерунда. Ты переживешь и я переживу. Есть кое-что похуже, о чем я тебе сказать не могу. В общем, исключительно потому, что у меня остались приятные воспоминания о пребывании в твоей ванной, я предлагаю тебе вернуться на прежнее место учебы.

— Ни хрена себе! — возмутилась Арлин. — Я должна отказаться от замечательного шанса только для того, чтобы твоя мораль позволяла тебе со мной спать?!!

— Я предлагаю тебе уйти отсюда безотносительно наших былых отношений. Не ради меня, а ради тебя самой. Ты не понимаешь, во что ввязываешься и что тебя ждет в будущем.

Она чуть склонила голову.

— Что ты имеешь в виду?

— Ровно то, что сказал — хотя не должен был говорить и этого... У тебя очень низкий балл по тестам. Один из худших, если не худший.

Арлин пожала плечами:

— Да уж было бы странно надеяться, что я опережу парней, учащихся в школах спецназа. Я, по правде, вообще не надеялась пройти. Но теперь, после того, как я на тестах едва не выскочила из кожи и с таким трудом запрыгнула в последний вагон уходящего поезда — ты предлагаешь мне сойти? Вот уж ни за что.

— Арлин, это лотерея. Ты можешь приобрести на этом пути меньше, чем потеряешь, ступив на него — и еще не факт, что дойдешь до конца. Просто между прочим, в моем отряде изначально было двадцать человек. До выпуска дошли двенадцать, включая меня, остальных восьми уже нет в живых. Тут процент отсева, подозреваю, будет еще больше.

— И потому ты решил начать отсев заранее? — с некоторой ехидцей заметила Арлин.

— Еще не поздно взять вместо тебя кого-то другого.

— Кого-то с еще меньшим баллом, чем у меня? Ну уж нет. В кои-то веки мне выпал шанс, который еще выстрадать пришлось, между прочим, чтобы я вот так запросто от него отказалась! Так что не надо делать меня крайней, вини во всем свою этику! И вообще, я тебе откровенно заявляю, что ты меня сильно недооцениваешь!

Я тяжело вздохнул. Она так ничего и не поняла, а я... я сделал, что мог.

— Ладно, но тогда, если что, и ты меня ни в чем не вини. Желаю удачи и стойкости, курсант Кирсанова.

— Спасибо, сэр! — она вложила в 'сэр' изрядную порцию иронии.

— Можете быть свободны.

* * *

На следующий день на базу приехали восемь крытых грузовиков и автобус, который привез медицинский персонал базы. Главврач Мари Толоконникова, добродушная полненькая симпатичная тетка лет сорока, мне сразу понравилась. Чем-то она неуловимо напоминала главврача моей бывшей учебки — такие же габариты, такие же очки на носу, тот же возраст — только какая-то... более человечная, что ли. В общем, поладим.

Грузовики привезли, помимо оборудования медиков, еще и пять 'кошмарилок', а также бригаду техников под управлением свартальва. Свартальв был с виду как свартальв, только с двумя дырками в левом ухе: изгой, снявший серьги, обозначающие его клановую принадлежность и ранг. У меня при этом сложилось впечатление, что он покинул свой родной Свартальвсхейм и свой клан, то есть, по сути, остался свартальвом лишь по крови, и при этом оставил свою заносчивость дома, куда уже никогда не вернется. Сей факт меня даже удивил: я всегда полагал, что гонор у темноухих в крови, а оказалось — не в крови. И даже не вторая натура.

Ну и понеслась процедура: пять человек за заход, десять заходов, каждый по часу. Что ж, к вечеру полно времени — может, речь написать?..

Без проблем, впрочем, не обошлось: на третьем заходе случился статистически предсказуемый сбой, и пострадавшего курсанта отправили в ближайшую психбольницу, а оттуда — в столичный научно-исследовательский институт. Увы и ах — при обработке в 'кошмарилке' у трех процентов обработанных наблюдаются психические отклонения, в особо тяжелых случаях обеспечивающие несчастным пожизненную смирительную рубашку и соответствующие пилюльки.

До вечера я сидел в ожидании второго инцидента — все-таки у меня пятьдесят человек, то есть, в среднем должно быть полтора случая.

Однако Создательница, видимо, смилостивилась, и больше никто не пострадал. И вот на часах половина восьмого вечера: последние пятеро уже оклемались до вменяемого состояния, значит, надо провести, так сказать, торжественную беседу. Благо, я ее себе написал.

Как только я появился в зале собраний, прозвучала команда инструкторов 'смирно!', и мои сорок девять курсантов поднялись со своих мест. Пару человек, как я заметил, еще поддерживают соседи, ничего удивительного: я сам после незабываемой процедуры смог заговорить только через пятнадцать минут, а на ноги встал и того позднее.

Я взошел на трибуну и подошел к кафедре.

— Вольно. Садитесь, — скомандовал я. — Итак... Мне бы полагалось сейчас толкнуть что-то высокопарное и пафосное, но этому меня никто не учил. Потому я просто поздравлю вас с успешным сожжением мостов: вы уже принесли свою жертву, после которой возврата к прошлой жизни у вас нет.

— Да ладно, — ухмыльнулся, словно подвыпивший, один из курсантов в переднем ряду, — подумаешь, придется носить теперь с собой фонарик и зажигалку...

— Завидный оптимизм, — похвалил его я. — В общем, я должен сделать одно неприятное признание... Мы с министром вас обманули. Точнее — я обманул вначале министра, а затем мы вместе обманули вас.

— Простите, что вы имеете в виду?! — насторожился сидящий во втором ряду Аристарх.

— Увы, это так. Все объясню, но вначале расскажу вам о том, благодаря чему парни из СТО Аркадии обрели свою полулегендарную славу... Как вы, возможно, знаете, в Аркадии вся элита спецназа состоит из выходцев из СТО. Огромная прослойка ключевых офицеров всех рангов — бывшие эстэошники, и императорская гвардия тоже состоит преимущественно из них же. Выходцы из СТО встречаются даже среди агентов высочайшего ранга имперской службы безопасности. Почему? Как говорится, вначале присказка, а сказка будет потом. Присказка эта о замечательном парне из моего отряда, по имени Йован Митич. Чем он выделялся из всего отряда — так это тем, что жаловался меньше всех. Да, вы не ослышались: только что весь такой героический и железный я косвенно признался в том, что во время обучения позволял себе жаловаться на невыносимые условия — и мне совершенно не стыдно в этом признаваться. Все мы жаловались — не инструкторам, ясное дело, им жаловаться — все равно, что стене. Нет, мы жаловались друг другу, находя друг у друга поддержку, хотя бы психологическую. А Йован — он вообще почти никогда не жаловался. Может, родился более стойким психологически, может, дело в том, что он был сербом, а сербы — вообще неплохие такие парни. Все сербы из моего отряда оказались стоящими парнями, да я их и раньше уважал...

Я сделал паузу, осмотрел зал, убедившись, что все внимание направлено на меня, заодно и Арлин глазами отыскал. Она, к счастью, вроде бы вполне сносно себя чувствует, тем более что прошла во второй группе еще утром. Хоть что-то хорошее.

— Но как-то раз окончилась особенно изнурительная тренировка, — продолжил я свой рассказ. — Прозвучала команда 'отставить' — и мы все попадали, где стояли... Вы очень быстро привыкнете падать, кто где стоит, по команде 'отставить', уверяю вас... Ну вот, мы попадали. Через тридцать секунд — команда 'подъем', и неважно, что ты еще не отдышался, что ноги не держат — надо вставать. И вот однажды Йован... не встал вместе со всеми. И когда инструктор подошел к нему — оказалось, что он уже не дышит.

В зале повисла тягучая, неприятная тишина. Кажется, психологическая обработка идет примерно как задумано.

— Тут важно понимать момент один. Умер от непосильной нагрузки не зеленый новичок, только-только пришедший в учебку: с начала подготовки прошло полтора года, и в тот момент Йован был в такой форме, что по всем параметрам дал бы фору многим из вас... И тем не менее, однажды он взял и умер. Вот вам возможность увидеть ту сторону СТО, о которой не пишут газеты. И Йован был не один такой: всего нас было двадцать человек, а до выпуска дошли лишь двенадцать. Йован умер на тренировке, четверо сломались и отправились добывать топливо для урановых котлов. Еще трое, которые сломались, но сохранили остатки душевных сил, вместо медленной смерти на урановых рудниках сбежали из учебки при помощи веревки... Ну, это такой эвфемизм, ведь на самом деле сбежать из учебки было никак нельзя, она представляла из себя самую охраняемую тюрьму в Аркадии. Когда кто-то вешался — мы говорили, что он сбежал при помощи веревки. Шутили так, чтобы как-то отмежеваться от нашей ужасной действительности. И вот тут как бы присказка заканчивается — начинается сказка. Страшная сказка. Итак, почему у выходцев из СТО слава неунывающих, несгибаемых, бесстрашных, железных парней? Все просто. Потому что до выпуска в учебке СТО только железные и доживают. Альтернатив ведь мало: смерть на тренировке, смерть в петле, смерть на рудниках. А если не устраивает ни один вариант — тогда только и остается, что стать железным. Так вот, дамы и господа. По моему искреннему убеждению, только такая тяжелейшая подготовка позволяет получить в итоге настоящего легендарного эстэошника. И вот тут затаилась наша с вами проблема: увы, вы не собственность государства, как был я в свое время. У меня нет возможности ссылать слабаков на рудники, любой из вас в любой момент может сказать 'с меня хватит' и пойти домой. И я вам обещаю, что даже сильнейшего из вас такие мысли будут посещать регулярно. Так вот, мы подошли к сути обмана. Вас предупреждали о том, что будет очень тяжело?