Лину до смерти любопытно, что понадобилось Зиэлю на холодном юге, но прямо спрашивать он не решается, ибо это неприлично: воин воину сам все расскажет, если посчитает нужным. Или он сумеет правильные вопросы придумать.
День прошел, да другой миновал, Зиэль и Лин в дороге. Что значит — Империя!.. Вокруг безлюдные земли раскинулись, леса и леса, и пустоши меж ними. А поселенцы все никак не распашут эти просторы и не торопятся жить в городах, которые, к слову сказать, в этих краях невелики и редко стоят. Считается, что слишком неуютно и опасно здесь жить: нечисть, разбойники, холодные зимы... Не как на границах, разумеется, но все же... Двухсот лет не прошло, с тех пор, как Империя присоединила Пустой край, отняв его у диких, ныне исчезнувших племен людей и оборотней, а земли так и не хотят расставаться со своим прозвищем: "Пустые" — так и зовутся до сих пор... Но вот что значит — Империя! Могучая, богатая, рачительная к добытому! Край малолюден, а дорога сквозь него проложена — загляденье: ровная, широкая, без ухабов, хоть повозку вези, хоть верхами езжай, не хуже, чем столичный тракт где-нибудь под Океанией... Зато и летучие дозоры здесь огромны — не чета тем, что в обжитых местах: дважды они попадались навстречу, в каждом две полных полусотни ратников, конных и пеших. Как следует обученных, хорошо вооруженных. Одна полусотня по дороге идет в боевом порядке, можно сказать — отдыхает, а вторая — мелкими ватажками, по два-три ратника, прочесывает округу, да при этом постоянно держат друг друга в пределах досягаемости — на глазах или на слуху, всегда в полной боевой готовности. Каждые сутки полусотни местами меняются: одна из отдыха в дозор, другая из лесов и топей — на ровную дорогу, в неспешный шаг, рядом с хозяйственным обозом и полевой кухней, отдыхать...
— Слушай, Зиэль, я вспомнил... А что с этим будет?..
— С кем — с этим?
— Ну... Когда мы к Шихану подходили, тебя с каким-то невежей спутали... Хвак его звать. Что с ним будет, если поймают?
— Ничего не будет: казнят, да отпустят.
— Как это?
Зиэль вынырнул их своих мыслей и с неудовольствием посмотрел на Лина. Для этого ему пришлось довольно круто наклонить голову, потому что тот, по примеру воина, то и дело покидал седло и шел пешком. Это было забавное зрелище: громадный боевой конь в поводу идет, неспешно перебирая копытами, рядом с ним здоровенный воин за повод держится, идет так же неспешно, рядом с воином маленький мальчик движется вприпрыжку, не понять — быстро идет или медленно бежит... Вокруг них ужом вьется маленький звереныш, вот-вот кажется под ноги попадет или под копыта, но — всегда уворачивается... А выглядит неуклюжим. Но это только выглядит: охи-охи очень ловкие и опасные звери, и чуткие на опасность, и сметливые, даже такие малыши, как Гвоздик.
А Лину — совсем напротив — свою голову приходится высоко задирать, чтобы видеть лицо собеседника...
— Эх... Так это! Все забываю, что беседую с маленьким неразвитым человеческим существом, еще неспособным ко всяким там тонкостям словесных кружевных плетений... Поэтом не мечтаешь ли стать? Знаменитым трубадуром?
— Кем?
— Тьфу ты! Одним словом, этого Хвака просто казнят, если поймают. Но мне до этого никакого дела нет, никогда я об этом не узнаю, меня это никак не касается, потому что мой путь лежит совсем в иные пределы, а чаяния мои никоим образом (О-о-о!.. На моей памяти, впервые и единственный раз, за все миры, времена и эпохи, Зиэль ошибся в своих суждениях столь сокрушительно!.. — Прим. авт.)... Смотри, смотри!.. Сейчас он ее!.. Неужели... Ну и ушлый же твой Гвоздик. Стоять всем. Иди, отними. Я сказал! Подержишь немножко — и обратно отдашь, зато он будет знать — кто главный из вас.
Это Гвоздик подкрался к пеньку на косогоре и в один прыжок добрался до маленькой самочки болотного птера, присевшей отдохнуть. И сам при этом едва не свалился в овражек. Птера беспорядочно дергала перепончатыми крылами, попыталась пустить в ход острую длинную пасть, но Гвоздик уже сомкнул у нее на горле маленькие свои клыки... Весь опьяненный боем и победой, он даже оскалился на Лина, когда тот попытался отнять добычу, но Лин был тверд и решителен, он уже по опыту своей маленькой жизни понимал всю правоту наставлений Зиэля: старший — значит, должен уметь проявить своего старшинство и отстоять его, да не однажды, а всю жизнь отстаивать, раз за разом, год за годом. Друг — это друг, но когда друзья разной породы, и один из них человек, кто-то из двух друзей должен быть хозяином. И для Лина лучше, чтобы этот кто-то — был он, а не Гвоздик. Сердце у Лина содрогалось от жалости и сочувствия, но он привязал птериную тушку слева к поясу, а Гвоздику велел бежать дальше, словно бы ничего не случилось, и с тракта больше не сходить... И Гвоздик смирился с очередной жестокостью жизни, а через минуту уже и забыл о ней, весело перебегая под ногами путников от одной стороны дороги к другой, стараясь при этом все же почаще держаться рядом с Лином. Почти забыл, потому что пережитое не пропало вовсе, но крупицей жизненного опыта осело в голове и душе маленького пока еще, но уже умного зверя. И, кроме того, старший друг Лин с помощью ножа отломал малюсенький кусочек перепончатого крыла и угостил им младшего друга Гвоздика. Ам! — и нет кусочка, но зато настроение из хорошего сразу же вернулось в очень хорошее. И, опять же, простодушный Гвоздик чует своего хозяина: тот его обязательно еще угостит, честно поделится добытым, только бы им до привала добраться.
— А почему к нам навстречу людей больше движется, чем с нами в одну сторону?
— Это блазь, морок, ошибка сознания. На самом деле, количество идущих в противоположные стороны людей на этом тракте — примерно равное, если не считать того обстоятельства, что идущие на дикий и опасный юг погибают чаще, стало быть, и возвращаются чуть реже... Но в нашем случае, когда вокруг мир, лето, отсутствие мятежей и прочего, эти количества примерно равны. Тем не менее, Лин... Смотри: мы идем в ту сторону и встречаем всех, кто идет навстречу, конников и пеших, быстрых и кто едва телепается... Но вот кто идет с нами в одну сторону — подумай: одни идут быстрее нас, и мы их никогда не нагоним и не увидим; другие же ползут как улитки и никогда нас не нагонят — мы их тоже не увидим. Но зато путники с юга повстречают и быстрых наших попутчиков, и медленных. То есть, им будет казаться, что навстречу им, на юг, идет больше народу, чем к нам на север. Понял? Но ты наблюдательный парень, это хорошо.
— Ловко! Я понял! — Лин засмеялся, довольный чудом внезапного и простого постижения тайны, а Гвоздик отвлекся от остатков поедаемой птеры и тоже попытался засмеяться на свой щенячий лад. — Ой... Зиэль, ты слышал: он почти залаял!
— Ничего я не слышал, как пищал, так и пищит. Ну, может, чуть погрубее. Зачем ты ему всю птеру отдал — лопнет ведь?
— Не лопнет. А можно я еще дров соберу, а то вдруг до утра не хватит?
— Мерзляк. — Зиэль с презрением сплюнул в костер. — Действуй. В пределах прямой видимости, понял? Не то нафы тебя подкараулят и того... Без тепловой обработки...
Лину тут же расхотелось отходить от костра, но он переборол ужас, недостойный воина, и на ватных ногах пошел в полутьму... Обошлось. Нет, нафы словно бы забыли о несъеденной, ускользнувшей от них дани, за все время в пути — никак и ни разу не проявили себя. Лин догадывался, что все дело в его удивительном спутнике, в Зиэле... А когда они расстанутся... Вот тогда он и будет думать...
— Ну-ка, покажись? Молодец, Гвоздик, молодец, умница! Всего себя вылизал, весь чистенький, мордашка умытая... Ложись рядом...
На исходе четвертого дня путешествия Зиэль словно бы обмяк, подобрел и отвечал Лину охотнее, гораздо пространнее...
— Если честно сказать — не знаю зачем. Знаю — куда: на юг. Деньги есть, но они рано или поздно кончатся, на юге природа... покрепче нынешней, понимаешь? Зима там — настоящая зима, плевок на лету мерзнет, лето — и оно тоже... неплохое бывает. Дни длинные, ночей, считай, вовсе нет... Это летом, а зимой наоборот.
— Ты говорил, что хочешь служить у маркизов Короны?
— Я говорил? Что за чушь! Во-первых, в маркизате наемников не держат... очень редко берут и очень ненадолго... Чаще наоборот — на всю жизнь присягу принимают. Во-вторых, мне в их владениях делать нечего, мне приятнее в вольных имперских городах гулять, нежели в имперских ленных...
— А чем они отличаются?
— Вольные принадлежат непосредственно Империи, а ленные — принадлежат местным властителям, которые принадлежат Империи. Вот мне в вольных и дышится легче, и наниматься там проще. Шихан — вольный имперский город, граф Гупи в нем — имперский наместник. А Дауло, к примеру, принадлежит маркизам Дау, те сами правят городом, но в пределах законов, установленных Империей. Понял?
— Да, — неуверенно ответил Лин.
— Вот. Иду на юг, а там посмотрю.
— Ты еще обещал рассказать про меч. Тогда, в "Самородке"...
— Какой меч? А, вот ты о чем? А то я думаю — при чем тут маркизы Короны? Да, это не легенды, а правда: у них из поколения в поколение, от отца к сыну, передается по наследству меч, отличнейший меч! Говорят, его ковал сам бог войны Ларро. Уж не знаю, кто там его ковал, но меч — один из красивейших в Империи. Без дела меч никогда не лежит, но нет ему сносу — и это одна из его особенностей. Одна — да не единственная.
— И что, он лучше твоего?
Зиэль выставил бороду параллельно земле и замер — посреди дороги, руки в боки — в задумчивости.
— Вот этого, что у меня сейчас?.. Пожалуй, д... Н-не хуже. Но дело ведь не только в самом мече, а и в умении им владеть.
— И кто лучше владеет? Ты, или...
Зиэль рассмеялся и сделал знак пальцем, что пора сворачивать с дороги на привал.
— Не знаю, ведь я с ним на мечах не бился. Ни с ним, ни с отцом его, ни с дедом, ни вообще с кем-либо из предков. Они — владетельные маркизы, один из древнейших и знатнейших родов нашей Империи, а я простой ратник. Но ребята они как на подбор, я тебя уверяю! Их бог — даже не бог войны, а сама Война! Кто у них сейчас правит? По-моему, маркиз Ведди Малый. Я наблюдал его в бою на мечах. Видишь мой? — Зиэль выхватил меч и крутанул им поочередно левой и правой руками. — Он у меня двуручный, но считается — легкий. Однако — двуручный, все же таки, и тяжести в нем изрядно, далеко не каждый дюжий мужик способен фехтовать им как обычным эспадроном.
— Что делать?
— Гм... Рубиться с кем-либо, действуя одной рукой. А у маркизов Короны меч полновесный двуручный. Я его хотя в руках и не держал, но — разбираюсь, на глаз заценю не хуже, чем руками. Так вот, у них меч потяжелее моего этого, но Ведди Малый машет им как павлиньим пером, любой рукой... И с толком! Короче говоря, я бы хотел иметь такой... Но не настолько, чтобы вмешиваться в естественный ход вещей и мечтать о нем предметно... Понял?
— Д-да. — Лин задумался и опять раскрыл, было, рот с очередным вопросом...
— Отставить болтовню! Хворост твой, вода и кухня мои. Перед сном поговорим, если хочешь, а сейчас — за дело!
Г Л А В А 5
Не перед каждым сном поговоришь, — после ужина все трое, с Гвоздиком во главе, повалились спать как убитые, и только Сивка фыркал до рассвета, отгоняя мошкару да робкую придорожную нечисть. Впрочем, и он спал, но так, как спят все боевые и мирные лошади: на ногах и вполглаза...
Утро поднялось яркое, приветливое, полное сил и хорошего настроения, хотя и с быстрыми облаками вдоль южного ветра. Зиэль объявил, что к вечеру будет большой дождь, и Лин согласился: во-первых, ему самому то же почудилось, а во-вторых — Зиэль редко ошибался в предсказаниях погоды, вернее сказать, при Лине — вообще ни разу не ошибся. Покуда Зиэль сворачивал стоянку и седлал коня, Лин успел и костерок оживить, и свежий травяной отвар вскипятить, и с Гвоздиком в войну поиграть... Странное дело: Сивка ни разу не попытался лягнуть или еще каким-нибудь образом обидеть маленького охи-охи!.. Уж тот и урчит на него, и постоянно между копыт крутится, а Сивка разве что мотнет гривой, фыркнет предостерегающе и осторожно-осторожно перебирает ногами — не задеть бы маленького... Но и Гвоздик никогда на Сивку по-злому не шипит, коготками не грозится, только играет...
— Что и поразительно, ибо мой Сивка всю эту зубастую когтистую шушеру очень даже недолюбливает, и в бою немало такого добра потоптал.
— Сивка против охи-охи воевал? Ты этого не говорил!
— Ну, не против охи-охи... где ты их ручных возьмешь... А волки, горули, оборотни, церапторы, — ого-го!.. Этих он любит в бою копытом приласкать. Или диких, в случайной драке. Напоролись мы как-то на стаю оголодавших церапторов. Дело на севере было, в большую засуху, все травоядные в округе передохли, вот хищники и оголодали. Я-то, грешным делом, боялся на тургуна выскочить, там они водятся, да о церапторах и забыл. А те тоже не дураки, хоть и голодные: вместо того чтобы на тургуна задираться, они нас с Сивкой выследили и погнали по пустыне... Но с тем же результатом, как показало дальнейшее.
— И что??? Вы с Сивкой их... победили?
— Гм... Кажется, двум-трем он черепа копытами посносил, остальных я зарубил.
— Здорово!
— Чего здорового? Мясо у церапторов вкусное, да вонючее, пуще чем у медведей, чтобы его есть, нужно вымачивать особым образом. То есть с собой его не возьмешь. Шкуры обдирать — я не скорняк, да и протухнут по пути, жарища ведь... Сивка редко ест мясо, а если ест — то молочное, не от ящеров... Только зря плечо намахал с ними. Зато мух и мелких падальщиков той округи мы с Сивкой вдоволь накормили... Откуда и взялись? Два мига назад еще было мертвое пространство: ни мухи, ни шакала до самого горизонта! И так всегда, на воде, на суше: стоит лишь обстановке запахнуть падалью и кровью... "Здорово"... Вот и все здоровье — оба в мыле по самую задницу, а выгоды ни на грош.
Сивка у меня мало кого боится. Тургунов — само собой, драконов, ну... медведей, особенно горных, то же самое, против них ему не устоять... Тигров саблезубых иногда.
— А охи-охи?
— Не знаю. Не довелось испытать. С одним может быть и справится, а с шайкой этих сволочей... конечно же, нет. Нам и вдвоем бы туго пришлось против выводка. Но — где церапторы охотятся, там охи-охи не ищи.
— Почему?
— Потому что, во-первых, охи-охи предпочитают селиться в предгорьях, в пещерах, и поближе к воде, церапторы же тепло — и солнцелюбивы, а во-вторых, появись они там, всех церапторов бы истребили, и даже не ради жратвы, а так, из озорства. Я же говорю — сволочи первостатейные.
— Гвоздик не сволочь, Гвоздик хороший.
— Это — тебе видно будет, когда он вырастет. Что-то подсказывает моему сердцу насчет сегодняшнего дня...
Зиэль остановил слова, словно бы давая Лину задать вопрос, но Лин не поддался... Ему не хотелось получать этот ответ, он его заранее знал... Однако Зиэль докончил безжалостно:
— Путь мой завтра или послезавтра дальше пойдет, а твой на этом завершится. Привал с ночевкой уже в берлоге у отшельника устроим. Постарайся свыкнуться с этой мыслью заранее, больше меня на слезы не возьмешь. Понимаешь меня?
