За ужин Курт расплатился, не глядя, не считая доставшихся в наследство от покойного денег, и о гостиничных услугах осведомился, не повышая голоса, но и не скрываясь; разносчик сходу назвал постоялый двор, с которым наверняка существовал сговор на подобный случай, и майстер инквизитор, прихватив сумку, вышагал в зябкую мартовскую темь.
У двери он задержался на несколько минут, однако следом никто не вышел. Собственно говоря, полагать, что люди, связанные с этим необычным делом, поведут себя, как новички-грабители, было бы глупо, однако и этого исключать было нельзя и проверить данную возможность было необходимо — проколы случаются у каждого, временами такие же удивительно глупые. Садиться в седло Курт не стал тоже; по улицам он побрел неспешно, ведя усталого жеребца в поводу, не оборачиваясь и напрягая все силы слуха, дабы успеть уловить возможное движение или шаги за спиною. Свою дорожную сумку он снова пристроил к седлу, дабы держать руки свободными, и теперь пальцы тихо ныли от напряжения, готовясь в любой момент схватиться за оружие — за арбалет, если поодаль внезапно возникнет что-то подозрительное, за меч, если кто-то вышагнет из-за поворота, или за кинжалы, если неведомый противник успеет прорваться сразу вблизь...
Фонари или факелы горели почти у каждого дома поблизости от покинутого им трактира, а посему, мгновение подумав, Курт свернул в проулок по левую руку от себя, где мрак сгущался плотнее и возможным преследователям предоставилось бы больше искушений, связанных с его персоной. Следить за ним, иметь желание устранить или захватить, и не воспользоваться такой возможностью — просто глупо. Одинокий человек, бредущий в полнейшей темноте, усталый и настолько беспечный, что идет пешком, игнорируя относительную безопасность высоты седла...
Курт так и не сумел понять, как это могло произойти, не успел услышать шагов, не заметил ни единого движения до того, как чья-то рука перехватила его за локти, заведя далеко за спину, а рот, прижав голову затылком к чьему-то плечу, зажала ладонь в замшевой перчатке, пахнущей сухой мягкой кожей.
Курт рванулся, пытаясь вывернуться вниз и в сторону, как учили, как умел, как всегда получалось до сих пор и — не вышло теперь, словно он был прикован к крепко вкопанному в землю столбу даже не цепью — железными обручами, не двинувшимися ни на волос.
'Отыщете чертова кровососа'...
Человек не мог подкрасться так тихо. Не мог напасть так внезапно. Не мог захватить его врасплох — так. Не мог удержать — с такой силой...
Курт дернулся снова — конвульсивно, судорожно, бездумно, позабыв все, чему учили и что знал, понимая, что выбиться не сумеет; держащие его руки не разжались, не шелохнулись, а захвативший его — не отступил, даже не покачнулся от его рывков.
Глупо, пролетело в мыслях, словно стайкой осенних сухих листьев. Единственный и неповторимый Курт Гессе, гроза малефиков, молодая надежда Конгрегации — убит стригом на темной улице Ульма в первый же час своего расследования. Глупо и бессмысленно...
Он зажмурился, напрягшись, уже предощущая, как в шею входят острые, как иглы, зубы, понимая, что сделать не может — ничего...
— Итак, — вдруг прошелестел у самого уха тихий, похожий на шорох, шепот, — теперь, когда вы завершили ваши упражнения, майстер инквизитор, и убедились в том, что освободиться не сможете, предлагаю вам бросить эти подергивания. К чему совершать бессмысленные действия, вы согласны?
Курт окаменел, не умея собрать мысли вместе, не понимая, что происходит, почему он все еще жив, для чего это существо говорит с ним...
— Будем считать, это 'да', — констатировал шепот. — А теперь, майстер инквизитор, я попрошу вас выслушать меня очень-очень внимательно. Я понимаю, что вам сейчас не по себе, однако же соберите остатки самообладания для того, чтобы воспринять мои слова и осмыслить их. Итак. В эту минуту вы — всецело в моей власти. Одно маленькое усилие пальцев — и я сверну вам шею при желании. Я могу убить вас в любой момент; ведь вы это понимаете. Мог бы, если бы намеревался это сделать. Я дам вам время это осознать, — с подчеркнутым дружелюбием добавил стриг, умолкнув на мгновение, и продолжил: — Надеюсь, вы не поддались панике совершенно и в состоянии связно мыслить. Повторю на случай, если вы недопоняли: ваша смерть не входит в мои планы. Теперь второе. Я предпочитаю говорить, глядя собеседнику в глаза... а к прочему, у меня нет никакого желания стоять еще полчаса в темном переулке, срамно прижавшись к дрожащему мужскому телу. Посему, майстер инквизитор, сейчас я отпущу вас. Не вздумайте кричать или бежать, а также предупреждаю: не хватайтесь за оружие. Повредить мне вы не сможете — даже если допустить чудо и предположить, что вам по чистой случайности удастся нанести мне рану. Тем не менее, мой камзол стоит двух ваших месячных жалований с премиальными, и его починка обойдется еще в один месяц вашей напряженной работы. Такую мелочь, как рубашка из египетского шелка, я не упоминаю... Я не скряга, но не намерен входить в затраты лишь из-за того, что у приезжего следователя сдали нервы. Подведем итог, майстер инквизитор. Попытка нападения бессмысленна. Я хочу лишь поговорить с вами. А теперь я убираю руки, и мы продолжим нашу беседу.
Когда держащие его ладони исчезли, Курт метнулся в сторону, развернувшись к стригу лицом и пытаясь заставить себя не пятиться назад; пальцы позорно подрагивали, замерев на полдвижении к рукоятям, а горло отказывалось родить хоть один внятный звук.
— Рад, что вы не впали в панику, — кивнул стриг. — Уберите руку от арбалета, майстер инквизитор, не нагнетайте ситуацию. Кроме того — подумайте: разве вы успеете его хотя бы разложить?
Он стоял в пяти шагах напротив, стоял спокойно, словно беседуя с приятелем, повстречавшимся воскресным утром на торжище, расслабленный и непринужденный — тот самый одинокий юнец в шитом золотом узком платье по последней моде. Так вот чей взгляд не давал ему покоя этим вечером...
— А теперь, майстер инквизитор, — произнес тот уже без былой раскованности в тоне, — покажите Печать. Быстро, — повысил голос стриг. — У меня впереди долгая жизнь, но я не желаю провести ее, стоя в этом переулке. Покажите Печать.
Курт стоял неподвижно еще два мгновения, собираясь с силами, собираясь с духом, и, срываясь пальцами с крючков, расстегнул куртку, повернувшись полубоком и пытаясь держать неподвижно стоящего стрига в поле зрения.
— Хорошо, — кивнул тот. — А теперь покажите руки.
Курт подчинился нехотя, чувствуя, как испуг уходит, сменяясь раздражением на собственную беспомощность и это принужденное послушание; сдернув одну за другой обе перчатки, он стиснул их в кулаке, сжатом до боли в костяшках, и поднял взгляд к лицу перед собою, лишь теперь, когда на него не падал отсвет очага, заметив его неестественную бледность.
— Шрамы старые, — кивнул стриг и тяжело вздохнул, словно получивший печальное известие родственник. — Три с половиной локтя росту, темно-русые волосы, карие глаза; Знак за номером тысяча двадцать один, ожоги на кистях рук, плечо рядом с Печатью прострелено... Приметы — четче некуда; так стало быть, знаменитый Гессе Молот Ведьм? Что вы делаете в Ульме, майстер инквизитор?
Глава 6
'Знаменитый Гессе'?..
Итак, его здесь знают. И его ждали. Он оказался прав...
— А откуда, — не сразу заговорил Курт внезапно охрипшим, севшим голосом, — взялось это противоестественное убеждение, что я стану тебе отвечать?
Стриг тихо рассмеялся одними губами — лицо осталось бесстрастным и серьезным, а в голосе пробилось легкое раздражение, когда тот заговорил, приблизясь на шаг.
— Ну, — предположил он угрожающе, — я мог бы сказать, что выбор у вас, майстер инквизитор, невелик. Что вы по-прежнему в моих руках — фигурально выражаясь, что я по-прежнему в любой момент могу снова заключить вас в крепкие дружеские объятья, избежать коих вы не сумеете и вырваться из которых не сможете. Что оторву вам голову, как цыпленку, если не добьюсь нужного ответа... Только это бессмысленно, майстер Гессе, верно? Вы ведь юноша заносчивый, самонадеянный и — отчаянный. В безвыходной ситуации вы готовы держаться до последнего, а попытки принуждения вас только раззадоривают. Посему... Как вам такой резон: сейчас я попросту исчезну. Этому вы тоже помешать не сможете. Я исчезну и оставлю вас стоять посреди этого переулка, как полного дурака. И более вы меня никогда не увидите. Вы ведь от любопытства задохнетесь, майстер инквизитор, и проклянете себя за то, что не воспользовались моментом, когда у вас была возможность со мною побеседовать. Сгодится вам такая причина?.. А теперь я повторю вопрос: что вы забыли в Ульме?
— Тебя, судя по всему, — отозвался Курт, распрямившись и все-таки совладав, наконец, с дрожащими руками и голосом.
— Судя по чему? — уточнил юнец.
— Не прикидывайся, — зло вытолкнул он; стриг снова вздохнул, отмахнувшись от него, точно от назойливой мухи, и продолжил в прежнем тоне:
— Что вы делали в этом трактире, майстер инквизитор, и что за нелепое поведение за столом? Почему отправили блюдо назад?
— Так ты управляющий у этого парня? — усмехнулся он, храбрясь собственным страхом. — Обида взяла?
— Я задал вопрос.
— Я не питаюсь подножными тварями, — отрезал Курт, и стриг пожал плечами, на миг сбавив тон:
— Напрасно, на вкус это лучше, чем на вид... Спустя какое время вы должны были отправить назад заказ? — спросил тот, вновь посерьезнев, и, когда он замер в растерянности, продолжил: — Вижу, я не ошибся... Вас ведь не должно быть в Ульме, майстер Гессе. Почему вы здесь?
— Много знаешь, — отметил Курт. — Хорошо поставлено осведомление... Ваша затея провалилась, инквизитор в город все-таки прибыл. Не ожидал?
— 'Наша затея'? — переспросил стриг, и в холодном голосе промелькнула настороженность. — Почему здесь вы, майстер Гессе? — повторил он жестко. — Почему не Эрнст?
Курт не ответил, оторопело глядя на существо перед собою, пытаясь судорожно и торопливо сопоставить факты и слова, увиденное и услышанное; 'почему не Эрнст'?.. В этом городе ждали Хоффманна, ждали, судя по произошедшему, не только его обитатели, однако здесь, сегодня, сейчас, происходит что-то явно не то, что-то непонятное, этот разговор не имеет смысла — разве что стриг и в самом деле не знает, что произошло по пути сюда...
Именование погибшего следователя по имени, точно старого знакомого... 'Не вы должны здесь быть'... И он сидел в том зале, обратив внимание на эти игры с заказанной снедью...
Бред. Не может быть...
Это попросту невозможно — то, что кажется логичным, что пришло сейчас в голову...
— Где Эрнст? — вновь повторил юнец, и Курт отозвался как мог тверже, тщетно перебарывая растерянность:
— В могиле.
Стриг умолк, на миг опустив глаза, и когда заговорил, лед в голосе подтаял.
— Господи, — вздохнул он тоскливо, словно человек, услышавший о смерти крепко держащегося за жизнь, но давно пребывающего на одре болезни родича. — Как это случилось и когда?
— По пути сюда, — удивляясь собственной откровенности, пояснил Курт. — Отравлен.
— Стало быть, вы не направлены сюда начальством? — с еще большей тоской уточнил стриг. — Попросту Эрнст, умирая, передал вам пароль?.. Господи Иисусе, — подытожил юнец уже обреченно, — это просто немыслимо...
— Что... — проронил Курт, подавившись звуками несказанных слов, лишь сейчас сообразив, что это создание дважды упомянуло имя Господне, оставшись при том спокойным и невредимым; а кроме того, его предположения — фантастические, невозможные — подтверждались. — Что тут происходит? — вырвалось у него почти беспомощно. — Кто ты такой?
— В дело не по рангу вы влезли, майстер Гессе, — вздохнул стриг, расстегивая ворот своего раззолоченного камзола. — Снова. Однако следует возблагодарить Бога хотя бы за то, что влезли вы, а не кто-то другой. Что ж, придется ладить с вами... Александер фон Вегерхоф, — представился юнец, и Курт остолбенел, когда в бледном, как его лицо, свете луны в тонких пальцах блеснул Знак. — Барон Александер фон Вегерхоф, — уточнил стриг. — Особо уполномоченный агент, номер Знака — сто восемнадцать.
— Что за бред... — пробормотал он потерянно; в голове мельтешило, точно стая ласточек, скопище бессвязных мыслей — стриг — агент... не просто агент — агент со Знаком, что фактически приравнивает его к следователю первого ранга... стриг, на шее которого висит освященное изображение Распятия... номер сто восемнадцать; в сравнении с его тысяча двадцать первым — это существо попросту отец-основатель...
Фон Вегерхоф вздохнул, приподняв Сигнум за цепочку и сделав еще один шаг к нему, скучающе предложив:
— Удостоверьтесь, майстер Гессе; имеете право и — обязанность по предписанию. Ну же, — подбодрил стриг, — я не кусаюсь... Бросьте вы, — покривился юнец почти раздраженно, когда Курт, подавшись вперед, тут же замер, не имея сил вынудить себя идти дальше, — две минуты назад ваша шея была в неприличной близости от меня, и вы до сих пор живы. Не тяните время, майстер инквизитор. Нам предстоит еще долгое знакомство, обвинения с вашей стороны, оправдания с моей — c'est-à-dire[20], все то, что с Эрнстом мы уже прошли. Как с вами работать, отлавливая дикого стрига, если даже к дрессированному вы не можете собрать смелости подойти?
Курт решительно шагнул вперед, стиснув зубы до боли, чувствуя, как снова начинают подрагивать руки от страха и злости на себя за этот страх и на это существо за его снисходительность; Знак он взял опасливо, глядя не на чеканную поверхность, а на плотно сжатые губы, кривящиеся в усмешке на расстоянии ладони от его запястья...
Для того, чтобы перевести взгляд на изображение, выбитое в стальной бляхе, потребовалось напряжение воли, сравнимое с невозможным, и увиденное было невозможно также. Мелкие, неведомые непосвященным, приметные лишь знающим детали — особенности чеканки, мелочи, словно случайные вмятины — все было, и было там, где положено, и таким, как надо...
— Этого не может быть, — выговорил Курт, на миг позабыв о своих опасениях, склонившись к Знаку ближе, и видя теперь, что поверхность его щедро посеребрена. — Он...
— Подлинный, — кивнул фон Вегерхоф, пряча Сигнум, и одобрительно отметил: — Неплохо видите в темноте; врожденная способность?
— Приобретенная привычка, — механически отозвался Курт, отступив вновь назад, и с усилием провел по лицу ладонью, словно надеясь, что видение богопротивной твари со Знаком исчезнет, оказавшись очередным кошмаром. — Знак похож на подлинный, — вынужденно согласился он, наконец. — Однако отличается от принятого.
— Это нарочно для меня, — пояснил стриг подчеркнуто доверительно. — Это, erue Domine[21], не для glamour'а, хотя и выглядит, на мой взгляд, довольно стильно, это в некотором роде напоминание мне и указание таким, как вы. Если вы пришли в чувство окончательно, майстер инквизитор, то замечу уже серьезно, что я, как вы не можете не заметить, несколько своеобразная личность даже среди мне подобных. Не стоит пытаться украдкой перекрестить меня в спину, облить святой водой или воткнуть серебряный кол в сердце — от первого мне не будет ничего, а второе и третье испортит, как уже упоминалось, мой довольно недешевый наряд.
