И ведь могло у него получиться! Однако Анна Андреевна Ахматова с Софьей Эдуардовной "имела честь быть знакомой". И организовала письмо от группы ленинградских деятелей науки и культуры, прямо в ЦК КПСС — которое легло на стол самого Пономаренко. Который, прочитав, рассвирепел — это что за безобразие в Ленинграде творится? Заметив еще — это уникальный случай, чтобы наша интеллегенция, "совесть нации", и сама просила власть вмешаться, ну как не уважить?
И вот, за столом во главе, сам Роман Андреевич Руденко, Генеральный Прокурор СССР. Рядом с ним я, как представитель Партии, и еще Валя Кунцевич от Службы Партийной Безопасности. А напротив нас этот самый товарищ (или уже гражданин) Анохтин И.В., до сего дня безупречен, фронтовик, орденоносец, член Партии с 1926 года — едва на крик не срывается, что всегда старался воспитать сына настоящим коммунистом. С пяти лет внушал, как надлежит правильно себя вести — не жалея своего офицерского ремня, с тяжелой медной пряжкой. И с самого начала говорил, что эта б..ь Маруська ему не пара, всякий раз за ремень брался, как узнавал, что Алешенька с этой тварью втайне на свидание бегал — и ведь уже нашел сыну девушку во всех отношениях положительную, красавицу, комсомолку, а он не хотел слушать, дурак!
-Товарищи, ну что я могу сделать — если я на службе допоздна, и еще в командировки на объекты часто выезжаю! Ну нет у меня возможности к Алеше людей приставить, чтобы следили и не допускали — в отличие от иной Конторы. Сорвался мальчик, накуролесил — так накажите. Но не так ведь строго, в самый первый раз!
Не в первый. Вы только в этом году уже дважды его из милиции вытаскивали, куда он по хулиганке попадал. А теперь он человека убил. И не сверстника в уличной драке, тут еще как-то можно частично понять — а свою учительницу, которая в него душу вложила. Что там у Данте сказано про предателей тех, кто тебе доверился, кто за стол пригласил — это самое дно, ниже некуда. Вы, гражданин Анохтин, все ж больше в штабах воевали...
-Я под Сталинградом роту в атаку вел — кричит Анохтин уже не сдерживаясь — и не отсиживался, как иные, в СМЕРШевских блиндажах! Пулям не кланялся, ранен был дважды! С передовой неделями не вылезал!
-А я не СМЕРШ, я осназ — говорит Кунцевич — и за той передовой работал дольше чем ты за нашей в блиндаже сидел. Немцев и япошек убил больше, чем ты вообще их видел живыми вблизи. Бывало, что и на нож брал, и часовых, и спящих в блиндаже, и в рукопашке на штык — но даже я, душегуб эдакий, не сумел бы упавшую старую женщину ногами бить! Что для вашего Алешеньки — обстоятельство, безусловно отягчающее, "с особой жестокостью и цинизмом", если по-канцелярски, так ведь, Роман Андреевич (Руденко кивнул, соглашаясь). И очень странно, что ленинградский суд этого не учел — за такое непотребство, и всего десять лет. Думаю, что тут и "четвертного" мало — на высшую меру тянет.
-Да как вы можете?! — горячится убитый горем отец — товарищи, вам советский закон знаком? Несовершеннолетнему, предельный срок десять! Тем более, при первом нарушении закона и прекрасной характеристике.
Прекрасная характеристика. Вот только к делу книжка приобщена, "Грузинские сказки", с надписью на титульном листе, "дорогому сыну на день рождения"— и закладка осталась, рукой вашего Алеши сделанная, на той сказочке, как принцесса просит от героя принести вырезанное живое сердце его матери, "и тогда я буду твоя", в последний день он это читал. Или запись в дневнике, что ваш сын вел, как вы ему рассказывали, свою речь перед комсомольцами, что "можно и нужно переступить через труп своей матери, если это надо Партии и Советской стране". Из дневника того понять можно, что ваш сын считал свою учительницу, более близким человеком, чем вас — и к ногам этой Маруськи бросил, "самое дорогое, что у меня есть". Ради того, чтоб с ней наконец перепихнуться — без разницы, что он у нее, наверное, двадцатый. Вот сколько все ваше воспитание стоило — а впрочем, о чем я говорю? Важен ведь не процесс, а конечный результат. За который вашему сыну и будет наказание, по всей строгости закона.
-Дрянь! — рубит Анохтин — как таким тварям вообще позволяют на свободе гулять? Я ж как ее увидел, то Алешеньке сразу сказал, чтоб к ней не подходил! А она ему голову вскружила, мерзавка! Товарищи, дорогие, ну поймите, может там какие-то обстоятельства были...
Так поздно уже. Все эти вертеровские страдания — лишь для литературы. А в жизни все проще — вот есть черта, переступать которую нельзя ни при каких обстоятельствах. Потому что за ней — ты уже не человек. Ваш Алеша переступил, вы его не удержали. Мне жаль. Ну а остальные — тоже получат, в соответствии с виной.
-Права не имеете — кричит Анохтин — Алеше еще восемнадцати не исполнилось, он несовершеннолетний! И по закону, нельзя ему больше десяти! Тех к стенке, и мразь эту, Маруську, и ее братца-бандита. Но наш советский закон — он же гуманен должен быть, к нашим советским людям. Учительницу — все равно уже не вернуть.
-Гражданин Анохтин, вы кажется, не понимаете предмет нашей беседы — говорит Руденко — поскольку дело, в котором замешан ваш сын, вызвало большой общественный резонанс, и письма от возмущенных граждан — настолько, что Генеральная Прокуратура и Верховный Суд вынуждены взять под свой контроль. Сейчас речь идет не только о вашем сыне, но и об оценке ваших действий, как коммуниста, пытающегося избавить от ответственности виновного в тяжком преступлении. Убийство, совершенное группой лиц, по предварительному сговору, с особой жестокостью и цинизмом, сопряженное с разбоем — тут правильно сказано, это точно не на десять лет, а на высшую меру, однозначно. И в законе есть параграф, отменяющий верхний предел для наказания несовершеннолетних — обычно он применяется, как там записано, "в военное время, или же в местностях, находящихся на военном или чрезвычайном положении", но также и "в иных особых случаях, по указанию Верховного Суда СССР". Я думаю, что товарищи от ЦК (взгляд в мою сторону) и Службы Партийной Безопасности (смотрит на Валю Кунцевича) возражений не имеют? Ну а в отношении ленинградского облсуда будет проведено отдельное расследование, с его стороны были лишь халатность и формализм, или что-то иное, более тяжкое. Если факт вашего давления на суд будет установлен — то я вашей судьбе, гражданин Анохтин, искренне не завидую!
Установят, куда денешься? Если дело такой характер приняло, что внимание с самого верха — то судьям куда спокойнее и безопаснее будет утверждать, что враг народа Анохтин их запугивал, давил, угрожал. Чем сознаться в собственной мягкотелости, сегодня я тебе услужу, завтра ты мне будешь полезен.
-Я его воспитывал — упрямо повторял Анохтин — в те разы, когда он в милицию, я об него дома весь ремень обломал, Алеша неделю сидеть не мог на попе ровно. Товарищи, дорогие, ну как же это?! Один он у меня остался, больше никого, мать в сорок шестом умерла. Мне его отдайте, я с него по полной спрошу! Шкуру спущу, он не неделю, месяц только на пузе спать будет!
Гражданин Анохтин, вы не желаете согласиться с волей Партии и Генеральной Прокуратуры? Что ж, я думаю, вполне уместным будет поставить перед ленинградской парторганизацией и обкомом вопрос о вашем исключении из рядов Партии. Поскольку коммунист — обвиняемым в таком деле, быть не может.
-Что будет с Алешей — спрашивает Анохтин — что вы с ним сделаете? Пусть лагерь, тюрьма. Но только не расстрел!
Игорь Викторович, вы так и не поняли, отчего ваш сын таким стал? Вы его таким воспитали. Ремнем в него правильные основы вбивали — и вышло, что своей собственной морали у него нет, которая по своему убеждению, а не из-под палки. И как только палку убрали, когда вы в командировке — значит, можно пускаться во все тяжкие, ведь уже не накажут! В итоге, хотели вы из Алеши коммуниста воспитать, а сделали раба, который под надзором умеет притвориться послушным, показать что от него хотят, а как только надзиратель отвернется, так все дозволено. Растили коммуниста, а вышел коллаборционист, вроде фашистских полицаев, которые до войны притворялись советскими людьми, а после немцам служили — и грабили, убивали, показывая свою истинную суть. Допустим, вернули бы вам сына, сделали бы вы ему очередное внушение, а дальше что? Встретится вашему Алешеньке другая Маруся, или кто-то вроде ее братца — и снова на дело пойдут, убивать? Зная, что добрый папа от тюрьмы отмажет. Все, поздно уже что-то менять — поезд ушел. И лично я совершенно не верю, что тот, кто свою старую учительницу ногами насмерть забил — даже теоретически может раскаяться и измениться, снова человеком стать. Кто черту переступил — уже не возвращаются.
-И вы тоже к этой черте идете, гражданин Анохтин — подхватывает Валя — вы понимаете, что если бы вы первым своего сынка осудили, к вам не было бы никаких претензий? А еще и пожалели бы искренне, что у заслуженного товарища и выросло такое чмо. Но вы не осудили, а пытались правосудию помешать — значит, морально приняли на себя часть Алешиной вины. И даже тогда у вас был еще шанс отделаться строгачом с занесением — но вы решили упорствовать, спорить с ясно выраженной оценкой Партии, тем самым себя Партии противопоставив. Что ж, мы не Америка, где Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности людей на улицу вышвыривает — ни работы, ни жилья, под забором с голоду подохни. У нас, даже когда вы партбилет на стол положите, с должности вон, и номенклатурную квартиру придется освободить — пойдете хоть слесарем на завод, в СССР любой труд почетен, и место в общаге вам найдется. Себя вините, бывший командир штрафной роты, капитан Анохтин — что собственного сына воспитывали, как тот свой контингент. Не умеете иначе — ваши проблемы. Вот и получили — а как у поэта сказано:
Сын за отца не отвечает.
Закон, что также означает:
Отец за сына — головой.
Анохтин рот разевает, как рыба, вытащенная из воды. Положим, койкоместо ему не грозит, жилищное строительство у нас развито, и рабочим-москвичам обычно уже комнату дают, это приехавшим из провинции — койку в общем помещении. Но пусть помучается, мне его нисколько не жаль.
-Мне от сына надо было отречься? От единственного сына? Как в тридцать седьмом...
От виновного сына — чья вина абсолютно доказана. За что он получит все, что по закону положено. И Служба Партийной Безопасности особо проследит, чтобы в этот раз справедливый приговор был вынесен, и исполнен. Вы лучше подумайте — это ведь вы своего сына приговорили. Вы сделали его таким — ведь это благодаря вам у вашего Алеши в семнадцать лет девушек не было вообще, пару раз знакомился, так вы браковали, "не подходящие". И за шаг в сторону — ремнем. Не желая видеть, что за внешним послушанием в вашем сыне — скрытый протест, жажда самоутвердиться и ненависть к вам, вы не знали, так дневник его прочтите. И что там же записано, "Софья Эдуардовна была единственной, кто выслушает и поймет" — вот только она его в доброте душевной чаем поила, и уговаривала, "он же твой отец, он старше, он прав" — чего он и ей не простил. Зато за Маруську свою цеплялся, первую свою женщину, от которой, по показаниям свидетелей, "такие флюиды, что мимо пройдешь, и уже хочется". Он ведь ее до последнего старался обелить, на себя все брал — потому что был уверен: ему, как несовершеннолетнему, высшей меры не будет. А на бутылке пальчики ее — и показаниям ее же брата я склонна верить: что Алеша все не решался, и уже готов был встать и уйти — так Маруся бутылку схватила и ударила первой, крича "ну сделай хоть что-то, слизняк". Всех девушек отваживая, до того сына довели, что он уже за такую тварь ухватился. Вы во всем виноваты — с этим и живите теперь. Воспитывали сына, как своих подчиненных-штрафников, "главное, чтобы приказ был выполнен", а что у тебя в голове, плевать. А нельзя так, с близким человеком. Закручивали так, что сорвали резьбу — вот и рвануло.
Промолчу — не хватает еще перед этим распинаться! — что подумала я сама. У меня Владику уже одиннадцать, за ним Илюша с Оленькой подрастут, вот войдут все они в "возраст противоречия", когда и я для них не авторитет, как воспитывать тогда? Не дай бог, так же упустишь, пытаясь оградить от всего плохого — но ведь и отпускать их полностью в "свободный полет" нельзя, вдруг по дури куда-нибудь влезут? Когда я после с Михаилом Петровичем своими опасениями поделилась — то ответил мой Адмирал:
-Да все просто, Аня. Надо, чтобы дети нас уважали. Как мой отец — который не дергал меня по мелочи, но был для меня авторитетом. И я знал, что всегда могу к нему обратиться, чтобы получить помощь — но лишь в том, что он бы одобрил.
Ну, буду стараться. Хотя я и так — при всей своей грозной репутации даже в ЦК и министерствах, не умею дома суровой быть, чтобы "стоять, слушать, бояться, исполнять". Как Мэри Поппинс в английском подлиннике — в русском переводе (а тем более, в фильме с Андрейченко) ее характер сильно смягчили, очеловечили, а в первоисточнике читая, образ лагерного капо женского пола возникает, надзирательница в тюрьме, а не добрая няня. В английском тексте она ни разу не улыбается и не смеется — лишь изрекает приказы, которые надлежит немедленно выполнять. И если английские дети считают это идеалом няни — то мне их жалко!
А этих — в утиль! Без всякого сожаления — вот совершенно не верю в раскаяние и исправление тех, кто совершил такое. Одно у них право осталось — сдохнуть хоть с какой-то пользой для нашей страны. Так что, Валя, ты им подписочку предложи, на Второй Арсенал в "хозяйство Зенгенидзе". А то фашисты уже кончаются.
Когда-то весь советский Атоммаш размещался на объекте, ради секретности носящий имя "2й минно-торпедный арсенал СФ". Сейчас это полновесное министерство — но прежнее название осталось в разговоре между "своими", теми кто начинал. А профессор Зенгенидзе там отвечал за Третью лабораторию, медико-биологическую (сейчас и тут, целый главк со своими НИИ, производствами и еще многим). И была там такая деликатная тема, как проверка на живых объектах. Лучевка поражает кровь, костный мозг, желудочно-кишечный тракт — и если отдельные опыты можно проводить на препаратах (пробирки с кровью облучать), то окончательная проверка — только на человеке, хотя бы на предмет того, как это в комплексе взаимодействует, нет ли побочных эффектов. Знаю, что в иной истории так удалось сделать "радиопротекторы" — таблетки в стандартной армейской аптечке, на какой-то срок резко повышающие устойчивость организма к радиации. Однако же, этот препарат имел и побочные действия, а главное, принимать его надо было заранее (перед атомным ударом врага!). Потому, у нас не удовлетворились копированием образцов с "Воронежа", поставлена задача сделать что-то лучшее, и научиться эффективно лечить лучевку. И тут встал вопрос об опытном материале!
Как сказал товарищ Сталин — чтоб даже мразь, заслуживающая смерти, сдохла с пользой для СССР. "Ужасов сталинского режима" не было — и мы не японцы, как генерал Исии, чтобы толпой гнать людей в подопытные "бревна". После Победы хватало и человеческой мрази — фашистские каратели, полицаи, бургомистры, бандеровцы, и прочие "лесные братья". Как некая Вера Пирожкова — которая при немцах работала переводчицей в псковской комендатуре, а еще подрабатывала приведением в исполнение приговоров гестапо, по десять марок за каждого расстрелянного подпольщика или партизана, сами немцы этой грязной работой брезговали, поскольку "деморализует". И Тонька-пулеметчица, кто палачествовала на Брянщине, кончила свою поганую жизнь там же — а вот уголовные до пятидесятого года туда не попадали, было негласное правило, только фашистов и их пособников, уж больно жестоким считался Второй Арсенал, страшнее расстрела или повешения. Затем фашистов стало не хватать и на конвейер пошли свои душегубы (не политические!). Причем согласно закону, дело было добровольным: смертнику (а после, и осужденному на "четвертной") предлагали подписать бумагу, о согласии заменить наказание на опасные медицинские эксперименты, пятнадцать лет в первом случае, и десять во втором. После чего, считалось теоретически, ты будешь свободен — вот только редко кто из подопытных оставался жив после всего одного года, в последнее время наметилась тенденция к увеличению, но все равно, до конца срока никто не доживал, и смерть была предельно мучительной и неэстетичной. Другие отрасли советской науки тоже требовали людей-испытателей (например, фармацевтика), но там обходились добровольцами, да и опасность была много ниже. Если в будущем и тут появятся всякие новодворские, то наверное, станут лгать, как на опыты тысячами вывозили зеков из лагерей. Могу заверить, что выбор кандидатам предлагался сразу после вынесения приговора. И исключительно тем, кто пошел бы "по четвертой масти".
