— А — боги? — усмехается племянник.
Дядя улыбается в ответ.
— Да, дружок. В конце концов, куда ни ткнись, а всё в этом мире упирается в богов. В богов и в служение богам.
Племянник морщит нос.
— Мне известны святые поговорки: "Все дороги ведут в Храм", "Зачем нужна дорога, если она не ведёт к Храму?"..
— Храм храму рознь, — заговорщически усмехается дядя.
Поворачивает голову, загадочно подмигивает. Во взгляде племянника просыпается искра интереса. Есть тайна? Обожаю тайны!
— Тебе уже приходилось, и не раз, участвовать в общедоступном паломничестве, — продолжает дядя с полуотсутствующим видом. — Конечно же, аристократам прилично иногда бывает сходить в народ...
— А после обеда сходить в нужник,— непередаваемым тоном произносит племянник.
Дядя усмехается.
— Рабы — это слуги народа. Народ — это слуги аристократов. Аристократы — это слуги богов. Идея божественного управления мирами проникнута возвышенной идеей иерархического служения. И тот, кто отказывается служить сам, обращается в вечное служение насильно. Тебе, может быть, ещё неизвестно. Но перед рабами военнопленными существовали рабы из сограждан. И именно те, кто отказывался служить богам.
Племянник прищуривается, уточняет:
— Это те, кому святая змея погружает свою голову в затылок?
— Или в макушку, — говорит дядя, кивая на носильщиков. Из макушки каждого свисает на спину чешуйчатое тело святой змеи подчинения. Или — змеи святого подчинение. Прилично говорить и так, и этак.
— Что, и — мне? Аристократу?
Дядя усмехается.
— Для палача нет чина и титула. Для богов нет неприкасаемых. Впрочем, могу тебя осчастливить. В наше время обвинённые аристократы больше не обращаются в рабов. Чтобы не помутить незрелые народные умы даже тенью мысли о возможности аристократа преступить закон. Нет, в наши дни прилично приносить провинившегося аристократа в жертву. В узком аристократическом кругу, специальные, клубные рабы, — залюбливают его до смерти. До смерти провинившегося аристократа, естественно...
Брови племянника приподнимаются:
— Специальные клубные рабы?
Дядя загадочно улыбается.
— Опять же вернёмся к разговору о приличиях. Законы, грубо, зримо, однозначно, — это путь управления простолюдинами. Аристократы выстраивают своё поведение на понятиях "прилично" и "неприлично".
Молодому аристократу, такому, как ты, например, — прилично проводить своё время в обучении и развлечении. Без особых ограничений. Но, с определённого возраста, приличия требуют, чтобы аристократ преисполнялся аристократического духа. А подобное возможно только в клубе, только в обществе себе подобных. Именно для этого мы и направляемся сейчас в клуб.
Племянник хмыкнул. Эмоционально.
— Первый раз слышу про клуб.
— Это естественно, — улыбнулся дядя. — До определённого возраста молодые аристократы должны, — как бы это назвать? — перебеситься, что ли. Сбросить, испробовав их, простонародные привычки к примитивным удовольствиям. И начинать готовиться к истинному призванию аристократа. А это — служение богам. Богам Дуггура. Бог Дуггура, как известно, есть Любовь. Поэтому истинное призвание аристократа, — это, — ну?..
— Любовь с богами? — неуверенно предположил племянник.
— Именно! — расцвёл улыбкой дядя. — И подготовка к исполнению истинного служения аристократа как раз и происходит в клубе. Неподготовленный человек, даже аристократ, оказавшись лицом к лицу даже с младшим из богов Дуггура, просто-напросто погибнет. Поэтому, чтобы исполнить свой священный долг, каждый аристократ должен тренироваться. Приучая своё тело к возможности слияния с божественным.
Племянник неуверенно хмыкает:
— Могу себе представить, как это происходят. Наглотавшийся возбуждающих порошков аристократ пытается удовлетворить какую-нибудь богиню. А в это время его жена блаженно похрюкивает под каким-нибудь богом.
Дядя смеётся. Открыто. Откровенно. Раскатисто.
Племянник недоумённо смотрит на его широко разинутый, брызжущий слюнями, гогочущий рот. Он что, сказал что-то не так?
Грохочущий хохот переходит постепенно в утробное побулькивание. Обиженный племянник воротит рыло в сторону и принимается пялиться сквозь занавески на ночной, горящий огнями факелов, божественный Дуггур. Дядина ладонь покровительственно похлопывает его по плечу. Плечо под ладонью дрыгается, претендуя на оскорблённую невинность. Ладонь покладисто исчезает, и весёлый дядин голос примирительно произносит:
— Ты даже не представляешь, до чего всё на самом деле не так, как ты это себе представил...
30-13
Клуб, место собрания аристократов Дуггура, внешне не выделялся ничем особенным. Дом как дом. В смысле — аристократический. Богатый, многоэтажный, недоступный для легко вооружённой толпы. Окна вовне, на улицу, — не ниже второго этажа. Плюс забраны решётками из металла, откованными в виде святых символов.
Впрочем, как вспомнил племянник, дом и в самом деле принадлежал аристократическому семейству средней руки. В прошлом — немалые заслуги перед богами, ныне — не особо роскошное, но вполне приемлемое аристократическое существование. Ну, в общем, такой дом, где без особого удивления можно встретить и верхние, и нижние слои аристократии.
Племянник хмыкнул. Тайна без таинственности. Мило. Простенько, но со вкусом. В аристократические дома не принято ходить без приглашения. Можно всю жизнь прожить по соседству, так и не узнав о существовании сокрытого.
Оставив носилки и рабов в служебном помещении, рядом с другими носилками и другими рабами, пара аристократов прошла не к выходу, как ожидал этого племянник. А к одному из простенков, между телами несущих колонн.
Нажав в определённой последовательности на камни мозаики, изображавшей сцену любви между совсем уже фантастическими существами, дядя привёл в движение потаённый механизм.
Мозаика — это изображение из кусочков, крупинок, составных частей разной формы и размера. Что из того, что одни трещинки, углубления, границы между составляющими частями чуть глубже, чем в другом месте? Но именно по этим трещинкам и пробежало шевеление. И часть мозаики, причудливой формы, — подалась внутрь.
Внутри, когда потайная дверь с лёгким шорохом встала на место, обнаружился проход, спуск вниз без ступенек. Зеркальный потолок, полукруглый сводом. Лампы на пальмовом масле, бросающие свет своих огоньков исключительно вверх, благодаря полукруглым каменным ширмочкам, скрывающим дрожащее пламя от человеческих глаз.
Получался поразительный эффект. Сверху до пояса, тела людей освещались призрачным, рассеянным светом. А ниже пояса всё как бы исчезало, оставляя только шевелящиеся тени. От получившегося эффекта захватывало дух, начинало ломить в висках, почёсываться между лопатками и глухо пульсировать между ног. Чуть выше от той точки тела, где мошонка переходит в щель задницы. Другими словами — в красной чакре.
Спуск кончился достаточно быстро. Одинаковый в ширину по всей своей длине коридор заканчивался арочным проёмом. Вместо двери — гибкая завеса. На длинных нитях, от перекрытия арки до пола, бренчало при движении множество фигурно вырезанных кусочков из остро пахнущего дерева.
По ту сторону завесы имело место быть обширное помещение. Ровный пол, куполообразный потолок, такой же зеркальный, что и в предыдущем помещении. Только светильников побольше и света побольше. Потому что почти весь пол был выложен прекрасно отполированными плитками из какого-то белого камня. По обе стороны от прохода, вдоль всей круговой стены круглого зала имели место быть круглые спилы деревьев. Всё из того же пахучего дерева. Почти все кружки, кроме одного, — пусты. А на занятом молча стоял, опустив руки по бокам, абсолютно голый человек. Где-то на голову, а может и больше, — выше самого высокого человека народа Дуггура. Кожа человека была чёрной с каким-то синеватым оттенком. И пахла она — иначе. Другим, незнакомым запахом. Запахом джунглей, но — чужих джунглей. Местные джунгли тоже не мёд, и беспечный легко может распроститься с жизнью. Но те, чужие — казались страшнее. Намного страшнее. Жуткие, жадные, хищные, безжалостные. Чтобы просто выжить в тех, чужих джунглях, требовалось многое. Вон, мускулы какие! Фигура, как статуя, вышедшая из-под резца искусного скульптора. Впрочем, впечатляли не только мышцы. Яйца чужеземца оказались в кулак каждое, мошонка свисала тяжко, весомо, зримо, впечатляюще. Расширяясь от паха до середины расстояния до коленей чуть не в половину ширины ног. Сам член, толщиной чуть ли не в запястье, висел практически до колена. Не дотягиваясь где-то на палец или два.
Чужеземец стоял неподвижно, спокойно, бесстрастно. С почти незаметным дыханием. Поэтому племянник приблизился к нему, и обошёл вокруг него. Увиденное со спины поразило его. Длинное чешуйчатое тело, очень сильно похожее на змею святого подчинения, вытянулось вдоль всего позвоночника чёрного гиганта. Один её конец уходил в затылок, второй в крестец чужеземца. Обходя неподвижно стоящего во второй раз, племянник заметил на левой грудной мышце, ниже ключицы, странную, мелкую, красную татуировку. Незамкнутый круг с двумя змеиными головами, раскрывавшими свои пасти навстречу друг другу.
— Какой странный, — племянник запнулся, подыскивая определения для увиденного, — ... мужчина...
— Это не мужчина. Это совокуплятор.
— Сово — чего? — ошалело переспросил племянник.
— Совокуплятор,— повторил дядя. И пояснил:
— Совокуплятор — это клубный раб. Тренер и тренажёр для подготовки грядущей любви с богами. Конкретно это — самый крупный размер. Самое редкое использование. Только для того, чтобы где-нибудь дня за два до посещения Главного Храма иметь возможность подготовиться...
Дядя поморщился, обеими руками ощупал свой зад и с некоторым неудовольствием закончил:
— Такое ощущение, что у него больше, чем у бога...
Племянник, мгновенно уловив смысл неожиданной стороны служения богам Дуггура, ошеломлённо заценил размеры богослужебного тренажёра у безмолвного тренера, затем прикинул его размеры к своей персоне. Для верности засунул себе в задницу палец. Вошло — тесно. С трудом. Вынув палец, сравнил размеры, после чего побелел, затрясся, представив умозрительно последствия от предполагаемого контакта, закричал, брызгая слюнями:
— Да я!... да мне!.. смерти моей хотите!.. да я!.. я его сам убью!.. сдохни, тварь!.. оторви себе яйца и сдохни!..
Дальнейшего племянник не ожидал. Но невозмутимый чёрный гигант, пропустив мимо ушей неинформативные вопли, быстро и чётко выполнил прямой приказ.
Отодвинул одной рукой в сторону слоновий хобот висящего члена, второй рукой он вцепился в самое узкое место мошонки, прямо под членом, рванул в сторону и вверх. Раздался треск рвущейся кожи. Оторванная мошонка, разбрызгивая капли крови, упала поодаль. Спустя один удар сердца зрачки гиганта ушли ввысь, под верхние веки, ноги подогнулись и тяжёлая туша мёртвого тела ударила со звонким шлепком о камень пола, как свежая вырезка о прилавок мясника.
А затем произошло страшное. Гигант упал лицом вниз, на живот. И поэтому племянник видел всё с самого начала. Длинное змеиное тело вдоль позвоночника пошло волнами, начало сокращаться, извиваться, биться в корчах. Сила сих биений оказалась столь велика, что вначале сухо и строго раздался звук сломанного позвоночника. Затем позвоночник лопнул ещё в нескольких местах. Потом осколки сломанных рёбер начали протыкать кожу. Казалось, сморщенная чёрная спина скалится в безумной усмешке всё новыми и новыми клыками. А потом, как-то одновременно, порвалось тело змеи. Сразу в обоих местах крепления: и у крестца, и у затылка, возле давно уже оторванной от тела головы. Окровавленный, оборванный с двух сторон кусок чешуйчатой колбасы выстрелил в обе стороны потоками странно, нечеловечески пахнущей крови, ещё немного побился, извиваясь, — и замер. Навсегда.
— Портим божественные принадлежности?
Строгий голос принадлежал голому мужчине, вышедшему из-за завесы по ту сторону зала.
Дядя виновато развёл руками.
Строгий внимательно посмотрел в прыгающие глаза трясущегося всем телом племянника и громко, чётко произнося слова, сказал:
— Если по твоей вине погибнет ещё один совокуплятор, его место займёшь ты сам. Всё понял?
Дождавшись утвердительного кивка, точнее — серии судорожных дёрганий головой утвердительного характера, строгий перевёл взгляд на мёртвое тело посреди луж, лужиц и брызг крови, после чего добавил уже иным, спокойным где-то даже странно благодарным тоном:
— Впрочем, иные выскажут тебе благодарность. И даже открыто.
Сморщился каким-то воспоминаниям, погладил свой зад, произнёс, как бы себе под нос:
— По-моему, у него был больше, чем у бога...
После чего скрылся по ту сторону завесы.
Дядя щёлкнул пальцами, привлекая внимание провинившегося племянника. Сказал весомо:
— Ты и в самом деле можешь не уйти отсюда. Поэтому ни слова без разрешения. Что прикажут — делай. Что хочешь делать — сперва спроси меня. Всё понятно? Тогда — вперёд.
Племянник с перекосившейся физиономией, на неверно переставляемых ногах всё-таки пошёл по указанному направлению. Дядя, с усмешечкой на губах, шёл вслед за ним.
30-14
За завесой не было ничего устрашающего. Более того. Такой же круглый зал оказался оборудован круговым же лежбищем с мягкими пушистыми шкурами поверх деревянных седалищ. В центре зала пребывало несколько столиков с вином и закусками. Ещё тут же обреталось несколько чёрных самочек, судя по цвету и запаху кожи, единоплеменницы погибшего совокуплятора. Вполне приемлемый рост и иные детали тела. Конечно же, голые. Спина и крестец каждой также соединялись поверх позвоночника подобным же чешуйчатым змеиным телом, только меньшего диаметра.
Отдельно — ряд стоек для Святых Поясов. Дядя снял свой, знаком приказал сделать то же племяннику. После чего шутливым жестом ткнул родственника в грудь, уронил на круговое седалище-лежбище, поверх пушистых шкур. Подогнал ногой низкое седалище для себя, уселся, расставив ноги. Коротко махнул рукой:
— Обслужить!
К сидящим аристократам тут же подкатили два столика с вином и закусками. А дядя кивнул в сторону клубных рабынь:
— Выбирай!
Племянник, оглядев ровную линю готовых к услугам тел, остановил свой взгляд на одной из них. Та тут же подошла к нему, опустилась на колени. Раздвинула своими руками его ноги.
Племянник тут же вскинул глаза на дядю:
— Что это она?!..
— Немного удовольствия перед делом. Покажи язык!
Рабыня послушно высунула язык и племянник обомлел. Язык самочки оказался разрезан вдоль где-то на четверть своей длины. Получилось — как у змеи. Каждый кончик искусственно разделённого языка прихотливо изгибался в воздухе.
— Особая примета клубных рабынь, — пояснил дядя. — При взятии в рот доставляет особенное удовольствие. Гордись! Подобное практикуется только в аристократических клубах.
После чего отпил вина из предусмотрительно налитой чаши. Кивком указал — тоже бери! И похлопал вторую рабыню, присевшую уже перед ним самим, по голове, — чтобы начинала.
