Я совсем перестаю что-либо соображать в этих хитросплетениях. Зачем бы им говорить своим недругам обо мне? Чтобы еще вернее и сильнее рассориться? Решительно, этих кровососов людям не понять никогда!

— Ведь на тебя объявлена облава. Они не могут игнорировать ее правила. Но выдавать или не выдавать добычу — это решение целиком во власти Великого Сида. И только Совет Великих может принудить Гирнери сделать что-то вопреки их воле. Понимаешь?

Ничего я не понимаю, но мне так хочется пройтись по улицам Вайтры, что я упрямо мотаю головой:

— Ты ведь сможешь защитить меня от Анку? От чужих Анку?

— Скорее да, чем нет. Однако, если кто-то из Гирнери потребует тебя отдать, я буду вынуждена подчиниться. Даже если бы ты уже был Анку. Даже если бы ты был надежно укрыт в нашем Сиде. Не говоря уже о том, чтобы сопротивляться воле Великого Сида на его земле. Но зачем тебе рисковать?

Я смотрю на далекий город и бормочу еле слышно:

— Я никогда здесь не был и, наверное, уже не буду. Это последняя возможность. Туату редко выходят на улицы и если Анку мне с твоей помощью будут нестрашны, то бояться мне некого!

Она некоторое время молчит, потом кладет мне руку на плечо и легко его сжимает:

— Тогда поехали, человек.

Фея, почувствовав боками мои пятки, устремляется вперед.

Последние полторы лиги я спешу к воротам столицы так, будто от этого зависит моя жизнь, но все равно мне кажется, что приближаются они недопустимо медленно, относя в далекое будущее мою встречу с Вайтрой.

Глава 6. В которой на героя свалится небольшое наследство и свои подземные тайны откроет для Одона древняя столица Вайтра.

Как бы ни была длина дорога, но если ты сделал по ней первый тяжелый шаг, то все остальные шаги, нужные, чтобы ее пройти, окажутся уже гораздо легче.

Необычно смотрятся ворота города, от которых в стороны не тянутся стены. Они торчат в окружении лачуг, давно выплеснувшихся из старых границ Вайтры, подобные безумной декорации в передвижном балагане. А под ними, перед распахнутыми настежь створками высотой в пять человеческих ростов, стоит городская стража — такие же усачи, как тот ненавистный мне храпун из Гердиной спальни. А рядом с ними вертится Анку.

Вернее, люди из стражи вертятся, а кровосос стоит неподвижно, из-под надвинутого капюшона оглядывает проходящих. Он точно такой же, к каким я давно привык, но все же чем-то неуловимо отличается.

К воротам выстроилась длинная вереница желающих попасть в город и я удивленно оглядываюсь по сторонам: стен нет, никто не мешает объехать ворота, но люди упрямо идут и едут сквозь них. Видимо, здесь такой обычай — не искать легких путей. А может быть, "легкий путь" здесь равносилен смерти? Дед в таких случаях говорил, что лучше поступать как все — так безопаснее. Карел бы, наверное, предпочел бы дождаться ночи и под ее покровом проскользнуть мимо стражи.

Мы становимся в очередь приезжих перед воротами и ждем, когда подойдет наш черед, и я спрашиваю у Хине-Тепу:

— Почему этот Анку не такой как другие?

Она долго молчит, а я смотрю на гомонящую толпу и представляю, как бы они разбегались в ужасе, если бы знали, кто сидит за моей спиной. Но люди не знают ничего толком ни про Анку, ни про Туату, ни про разницу между ними. Глупые люди так и живут, свыкаясь с неизбежностью и пренебрегая подробностями. Кому они важны, эти подробности? Вон тому толстяку, что привез на торг дюжину поросей? По его заплывшему жиром лицу понятно, что более всего его тревожит цена на эль, виды на урожай следующего года и неверность жены. Ну хорошо, про неверность я сам придумал, но готов биться об заклад, что самая важная его мыслишка столь же глупа как та, которую я ему приписал.

Или орущая дурниной тетка, собирающая по обочине рассыпанные яйца? Не думаю. Купцу, что-то выговаривающему своему приказчику за поскрипывающим возком? Нет, его не волнует ничто, кроме прибыли, только в ней его жизнь и любое другое мнение он считает пустопорожним. Им всем наплевать на свою жизнь, на то, что она может быть свободной и не зависеть от неведомой очереди, навязанной нам Сидами.

И все же мне кажется, что людишки сильно удивились бы, узрев перед собою очень отличающийся от человеческого лик Хине-Тепу и ее шестипалые руки с лишними суставами в пальцах. И не поверили бы своим глазам, решив, что перепили накануне и теперь их мучает похмелье.

— Ты все-таки заметил, что он не такой, как остальные?

— Не пойму, в чем отличие. Но он иной, не такой как Анку в Хармане.

Мы шепчемся и пристроившийся за нами дворянчик подает голос:

— Это не меня ли ты там обсуждаешь, сопляк?

Я поворачиваюсь и внимательно смотрю на него: судя по пробившимся усам, он чуть старше меня, субтильный, даже тощий, но в драке может быть опасен — такие всегда идут до конца. Одежда на нем поплоше, чем моя, но на ветхом плаще виден старинный герб, на сапогах шпоры, а на голове серая шляпа с вислыми краями. Попробуй такой повысить на меня голос в моей лавке — уделал бы так, чтобы это чучело на всю жизнь запомнило, как следует себя вести с воспитанными людьми. К тому же восседает этот петушок на кляче невообразомого оранжевого цвета, по виду которой легко можно судить, что в кармане ее владельца вряд ли когда-то водилось больше десятка оловяшек.

Но мы не в лавке, и я беглец из собственного дома, поэтому смиренно отвечаю, пряча за учтивостью издевку:

— Как можно, господин?! Кто я такой, чтобы не то чтобы обсуждать вас, но даже просто смотреть в вашу сторону?

— То-то, сопляк! — он высокомерно отворачивается и, удовлетворенный своей удалью и защищенной честью, смотрит вдаль, воображая себя не иначе как королем Георгом Семьдесят Третьим, известным всему миру своей непроходимой тупостью и непревзойденным самомнением.

Как будто перед стоящим неподалеку кровососом он бы рискнул затеять склоку! Вмиг остался бы без башки, гордец.

— Он действительно не такой. Его одежда другого цвета, — объясняет мне Хине-Тепу.

Я с трудом возвращаюсь к прерванному разговору, потому что уже успел немного позабыть, о чем мы разговаривали до вмешательства этого распущенного павлина.

— Черный тоже. Что в нем иного?

— У черного сотни оттенков. Большинство их не видны людям, но иногда в лучах восходящего солнца изгибы ткани отражают свет по-разному. Ты внимательный, человек Одон. Я удивлена. Для нас эти оттенки так же непохожи, как для вас красный и зеленый. Этот Анку носит цвет Сида Гирнери. Не волнуйся, все будет хорошо.

Потихоньку приближаемся к стражникам, и когда один из них хватает Фею под уздцы, от стены отлепляется зловещий Анку, вызывая в стоящих за нами людях испуганные всхлипы.

— Подорожную давай, — требует от меня усач в шлеме и кирасе.

Трясущимися руками протягиваю ему давно приготовленный документ и едва не роняю его под порывом ветра. Я не слежу за стражем, мое внимание поглощено движением кровососа, но служивый успевает ловко перехватить развернутый лист.

Анку уже совсем близко, ему остается сделать всего-то единственный шаг, чтобы вытянув руку коснуться меня, но он останавливается не доходя этого шага.

Страж передает ему мою подорожную, тот вертит ее в руках и, мне кажется, даже нюхает печать, поднося ее к носовому вырезу своей маски; он поднимает голову, встречается со мной взглядом своих мерцающих тьмою глаз, и сразу же поворачивает голову к скрывающейся под капюшоном Хине-Тепу.

Анку что-то отрывисто лает стражу и тот тянет Фею прочь с дороги, в сторону, куда уже направился и кровосос.

— Не повезло тебе, сопляк! — кричит вслед дворянчик и искусственно хохочет, изображая злорадство.

Уверенный в обещаниях Хине-Тепу все уладить, я даже не успеваю испугаться, когда оказываюсь нос к носу с молчаливым кровососом. Но на меня он смотрит всего одно мгновение, сверяя описание в подорожной с оригиналом, и сразу теряет интерес, устремляя взгляд на мою спутницу. А вот перед ней он почтительно склоняет голову, едва не падая на колени.

— Иностранцы, что ли? — удивляется кто-то из проходящих через пост людей. — Всегда так: если свои, то по башке, а когда чужие — так и на коленки перед ними!

— А тож! — вторит ему следующий. — Иностранцам даже Эти готовы задницы целовать! Тоже что ли уехать куда-нибудь? Может, там ко мне уважение проявят?

— Кому ты там нужен, соломенная голова? Сиди уж! — обрывает чью-то мечту третий голос.

Анку не обращает на разговоры никакого внимания. Он опять что-то гавкает, и на этот раз Туату из Сида Беернис что-то ему отвечает. Язык вроде бы тот же, но на собачий лай теперь это совсем непохоже.

Я отвлекаюсь на шум за спиной: сквозь ворота, расталкивая людей и распихивая в стороны повозки, выезжает расфуфыренная в пух и прах кавалькада из нескольких десятков всадников. Все они — люди, очень громко смеются, что-то возбужденно выкрикивают и, похоже, пребывают в самом благостном расположении духа. В руках у некоторых рогатины, у других — луки, третьи гордо несут вьющиеся на ветру знамена. У ног их лошадей вьются собаки. Их много, поджарых и гибких, сосредоточенных и важных, очень опасных; псы молчат. Но шума, издаваемого людьми, хватает чтобы оглушить любого зеваку.

Смотрю на проносящихся всадников и приходит понимание, что прямо перед собой я наблюдаю королевский выезд на охоту! Точно такой, каким описывали его в школе. Вот и знамена — родовое королевское и городское. Мне так интересно и так необычно видеть все это вблизи, что невольно у меня открывается рот и я слежу за событием, боясь выпустить из внимания малейшую подробность. А их много, подробностей: мимо проносятся кони — караковые, буланые, соловые, рыжие! Все ухоженные, сильные и здоровые, не чета моей Фее, которую я считал прежде очень ладной лошадкой.

Вот какой-то паж — кто еще может это быть, молодой, едва ли не мой ровесник? — этот паж склоняется, едва не падая из седла, и хватает за грудь какую-то молодку, вытаращившую глаза на происходящее перед носом великолепие. Другой, наверняка приятель пажа, показывает на него рукой, облаченной в бархатную перчатку, и что-то выкрикивает на незнакомом мне языке. Все хохочут, зазевавшаяся дуреха отчаянно визжит, кони ржут, а собаки угрожающе рычат, но даже не останавливаются.

Королевская охота проносится мимо, и я даже не успеваю понять, кто там король и был ли он вообще среди этих веселых людей? Они исчезают в клубах поднятой с обочин пыли, но я все еще, разинув рот, слежу за улетающими над пылевым облаком значками. Конский топот становится глуше, крики стихают, но стоящие у ворот люди не торопятся проходить в город, застыв

— Поехали, человек Одон, — еле слышный голос Хине-Тепу вырывает меня из зачарованного забытья.

Я резко оборачиваюсь, вспоминая, что моя спутница беседует с чужим Анку, но того уже нет рядом, он снова подпирает спиной остатки привратной башни.

— Поехали, — повторяет Сида.

Фея недовольно трясет гривой, когда я отрываю ее от поедания рассыпавшихся яблок, но послушно плетется внутрь Вайтры.

— У вас есть три дня. Если за это время не управитесь, то нужно будет продлить подорожную, — напоминает о себе усатый страж и я благодарно ему киваю.

— Что он тебе сказал? — спрашиваю остроухую о заскучавшем кровососе.

— Выразил почтение и готовность служить.

— Он сообщит о нас, о твоем прибытии в Сид... Гирнери?

— Они уже знают об этом.

— Как? Ведь он никуда не уходил! Он бы не успел! Это колдовство какое-то?

Мне кажется невозможным, нереальным ее заявление, я думаю, что она специально пугает меня, чтобы я вернее служил.

— Колдовство? Нет, человек Одон, это не колдовство в твоем понимании этого слова. Просто Туату видят глазами своих Анку. Если того пожелают. А сейчас я разговаривала не с этим... червем, а с Младшей Хозяйкой Сида — Ниацри. Она здесь, в городе.

— И что она сказала про меня?

— Что очень рада тебя увидеть, что хочет отдать тебе сокровища своего Сида и назваться твоей женой до скончания века. Твоего, разумеется.

Я оглядываюсь и вижу перед собой нечеловеческие глаза, наполненные смехом:

— Врешь?!

— Вру, — весело соглашается Хине-Тепу. — Ниацри не стала бы интересоваться таким беспомощным существом как ты. Ты, человек Одон, для нее прах, пепел сгоревшего сто лет назад леса, щебень упавшей в океан скалы. Никто, пустое место. Меньше, чем пустое место.

На самом деле для меня эта Ниацри существо того же порядка — я не знал о ней ничего еще час назад и жил припеваючи. Ну не совсем припеваючи, скорее — сносно. У многих и такой жизни нет.

— Подумаешь! — дергаю подбородком. — Тем лучше!

Пока мы мило беседуем, я успеваю оглядываться вокруг. Улицы чуть шире, чем в Хармане, такие, что пара телег разъедутся не соприкоснувшись, домишки почти такие же, разве только трех— и четырехэтажных побольше, чаще встречаются паланкины и коляски, запряженные парой, а то и двумя парами лошадей, люди такие же как в моей родной деревне — в общем ничего особенного. Здесь не сидят на крышах Святые Духи, по канавам не течет молоко, а из открытых окон не таращатся на меня бесчисленные красотки. Если здесь и есть таковые, то предпочитают заниматься каким-то другими делами.

— Расскажешь, зачем мы сюда приехали? — спрашиваю у остроухой. — И куда мне теперь Фею направить?

— Пока прямо, — отвечает. — Нам нужно где-то остановиться, а ночью пойдем на городское кладбище.

Вот так и знал: свяжешься с этой кровососущей нечистью и кладбищ нипочем не избежать! А я их с самого молокососного возраста жуть как боюсь! Я и деда-то хоронить на почти заброшенное кладбище поперся только потому, что со мной почти вся деревня пошла! В одиночку я бы не пошел туда ни за какие сокровища! Очень мертвяков боюсь! Говорят, иногда в лунные ночи они поднимаются из земли и утаскивают в свое черное мертвое царство всех, кто попадется им на пути! За кладбищами издавна нехорошая слава повелась. Если обряд захоронения не провести как положено, то вскорости жди в гости посланцев из мира Смерти! Да есть ли такие, кто вообще не боится мертвяков?! Разве только Анку — тем вообще все безразлично, они сами куда хочешь любого мертвяка утянут.

— Слушай, — вспоминаю вдруг, — помнишь, ты грозилась сделать меня своим Анку? Я вот что подумал: а ведь это же невозможно!

— Почему это? — в голосе остроухой слышится легкое любопытство.

— Ну подумай сама: ведь Анку приходят за людьми, соблюдая строгую очередь. И хоть нам, людям, она часто непонятна, но она есть! И любое нарушение очереди будет нарушением закона! Поэтому, превратив меня в Анку, ты бы стала нарушительницей!

— И что? — она все еще не понимает.

Я уже и сам начинаю сомневаться в своей догадке:

— Разве не положено было Туату наказать тебя?

— Меня? Из-за тебя? — Хине-Тепу издает какой-то непонятный звук, похожий на комариный писк. — Человек Одон, ты слишком много о себе мнишь. Просто поверь, что если мне нужно будет сделать из тебя Анку, то препятствием этому будет только наша личная с тобой договоренность. И никакой закон, придуманный другими людьми или Туату, не сможет меня остановить.