Крыса в чужом подвале. Часть вторая.

— Почему? — эхом вторит Стотл. В его хилом умишке билась ехидненькая мысль. Столичный равдух еще не в курсе, последняя пар-тия арестантов, отправленная в Баглон сбежала. И столь ожидаемый равдухом Шайот скорее всего сделал ноги. И теперь ищи ветра в поле!

— Потому что получение Золотого браслета требует оформление соответствующих документов в присутствие пяти свидетелей!

— Четырех, — поправил Стотл.

— Пускай четырех. Вместо этого, он спокойно уходит. Начхав на награду, феод и титул фрайха!

Дентри встал из-за стола. Если бы не присутствие Стотла, он бы даже подпрыгнул от радости.

— Он мне нужен! И чем скорее, тем лучше!

— Кто? Шайот? — угодливо уточнил Стотл.

Дентри ожег его взглядом. Я для кого тут распинался, орясина?

— Бороз! Бороз мне нужен!

Произнеся имя, Дентри вдруг сообразил, дело ведь не только в убийце тана. Все гораздо сложнее и гораздо хуже, чем он себе пред-ставлял. Убит тан Мистар, убит рейнх Венсон. Это все люди Бриньяра! Почему погибла фрайха Бортэ еще вопрос. Затем Бороз спасает Этана ди Маггона родственника Бекри. Что если за этими событиями политика? Политика и ничего больше! Только политика допускает лить кровь, не считаясь ни с законом, ни с положением жертв, ни с чем-либо этой политике супротивным.

В двери постучали. Стотл немедленно открыл. На пороге карнах в полной выкладке.

— Все готово, кир, — доложили равдуху через порог.

— Отлично, — кивнул Дентри, собираясь уходить. — Вы послали в Баглон за Шайоном?

— Да, час назад.

Дентри на секунду задержался, глядя на невинную рожу ирльского коллеги.

— А вы, Стотл, отправляйтесь следом за катепаном. И если Шайот сбежал, лично приложите все усилия и старания к его розыскам, поимке и доставке в столицу. Лично. Он должен быть там! Мне крайне интересно о чем он так беспокоился отсылая карнаха в Жужелы. Не о том ли предмете, что видели слуги рейнха Маггона у Бороза. Тогда мне нужны и Бороз и предмет завернутый в илитон! И еще, — Дентри застыл на пороге. — Случайно ли предмет оказался у убийцы тана Мистара.

Дентри вышел, оставив Стотла клясть всех и вся, наславших на его голову этого чокнутого равдуха. Сумевшего за пять часов по-ставить все с ног на голову и распутать важное дело.

Тридцатью минутами позже конный отряд в шесть декархий выехал через Южные ворота Ирля. На развилке отряд разделился. По-размыслив, Дентри отправил по наезженной дороге портария Цама с четким приказом заглядывать в каждую щель, пройти каждой тропкой, объехать все колдобины и обнюхать все пеньки, расспросить всякого включая немых и слепых. Не встречали ли, не видели ли, не слышали ли о человеке приметной наружност? Приметы Дентри собственноручно записал на листах и роздал портарию и его декархам. Если встречали, видели, слышали, то где? когда? и при каких обстоятельствах?

Сам равдух не раздумывая, направился по второй, разбитой и малонаезженной дороге. Дентри не сомневался, Бороз выберет именно её. Спроси кто, откуда такая уверенность, равдух простодушно бы ответил. Жопой чувствую!

9.

Костас присел на обочину, выбрав место повыше и посуше. Его донимал озноб. Нестерпимый зуд кожи переходил в жжение и красные точки на теле расплывались в огромные багровые лепешки. Режущая боль в пальцах рук и ног вызывала судороги. От нава-лившейся слабости он не мог ни идти, ни держать самую легкую поклажу, а чувство голода казалось не утолить ничем.

Он с тоскою посмотрел на лес. Шагов двести. Не дойдет. Сейчас не дойдет. И не доползет. Костас сунул руки между ляжек, скрю-чился, уткнулся лбом в колени. А что еще оставалось? Ждать, может приступ отпустит.

Вдалеке показалась повозка. Возница кимарил на козлах, коняга предоставленная сама себе, понуро плелась, еле таща поклажу. Поклажа не велика: два мешка с репой, кочанов капустных штук десять, да клеть с квохчущими курами. Все что не удалось распродать на базаре. Барыша с торговли — семисс не наберется.

Костас дождался пока повозка сровняется с ним.

— Эй! — окликнул он возницу. Тот ошалело завертел головой. Что такое? — Курицу продай.

Возница опасливо оглядел сидевшего на обочине. Кто его знает, что за человек. Побирушка? Так вона оружия всякого при нем. На голодного не больно похож. Не исхудал. Болен вроде.

— Тут до деревни не далеко. Там фускария есть.

— Не по пути мне, — отказался Костас.

Какой не по пути?! Дорога-то одна! Возница еще больше насторожился.

— Лихоманка что ли? — возница отодвинулся на козлах, наблюдая как дрожь пригибает странного покупателя.

— Нет, — ответил Костас. — Продай, триенс дам, — пообещал он, видя что возница собирается попросту удрать. Уже и кнут половчее в руку взял.

— Шутишь? — не поверил тот. В шесть раз против цены! Он за весь день не больше девяносто фоллов выручил!

— Правду говорю, — Костас оторвал кошель с пояса и протянул вознице. — Сам возьми.

Тот было потянулся, но рука застыла на полпути. А ну как схватит да стащит?

— Чего ты? Бери сколько надо..., — позволил Костас торговцу.

— Неее, кидай! — поостерегся возница. Вдруг уловка какая? А если не уловка, так от хворого дальше держись, здоровей потом бу-дешь.

Костас превозмогая боль, швырнул кошель. Швырнул неловко, но возница исхитрился поймать.

— Тебе петушка или курочку, — спросил возница оглядывая округу. Желание смыться со всем богатством, в кошеле солидов три-дцать, крепло в нем с каждым мигом. Ведь не догонит, хворый. Но усовестился. Не по-людски будет. И так денег отвалил.

— Все равно, — простонал Костас.

Возница взял триенс за куру, прибавил семисс за честность и десяток фоллов за риск и вернул кошель. Пошарил в клети и вытащил первую попавшуюся пеструшку. Стянул ей бичевой лапы и крылья.

— Держи, — протянул возница покупку.

Костас потянулся за курицей.

Возница ошалело уставился на пальцы. Ногтей-то нет! Там где они должны быть, кровянила и вздулась кожа.

— Давай до деревни довезу. Там знахарка есть, — сердобольно предложил возница. — Тут недалече.

— Так не издохну, — выдавил Костас.

Возница кинул спутанную курицу ему в руки, шустро хлестнул лошаденку и торопко поехал дальше. Вжарил бы коняге еще, да быстрее все одно не помчит, древняя.

Костас прижимая трепыхающуюся птицу, вцепился зубами в шею. Курица жалобно заквохтала, забилась. Перекусил, отгрыз голо-ву, захлебываясь пил горячую кровь. Дурея от боли и голода, разорвал дергающуюся тушку. Сглатывал куски нежеваными, с костями и перьями.

Возница, отъехав подальше, засомневался. Может прихватить человека с собой? Вдруг помрет от хвори. Создатель грех засчитает. Не помог ближнему и немощному. Бросил в лихой беде. Придержав лошадку, оглянулся. И похолодел, обомлел со страха. Человек рвал птицу и жрал её как хищный зверь. Оборотник?!!!

Как не стара лошадушка, но и она почувствовала неладное. Иначе за что бы её так охаживали кнутом? Били нещадно, нежалеючи, рубцевали — со шкуры шерсть летела! Ох, насмерть забьет кормилец! Лошадка тряско припустила во всю древнюю прыть.

Слабость отступила. Боль притупилась, голод утих. Опираясь на яри, Костас поднялся. Желание сбросить мешок и идти налегке показалось естественным и правильным. Не сбросил, упрямо понес с собой. Потихоньку, враскачку и расхаживаясь, устремился к лесу. Он не осознавал, почему туда? Почему не к людям, за помощью, пережить, переждать пока пройдет напасть?

— А не пройдет? — спросил он себя.

Чаща дружески заслонила, закрыла от сторонних глаз. Костас постоял минуту другую, жадно вдыхая сумрачный легкий воздух. Потом пошел прочь, в сторону от дороги.

Хрустят под ногами сушины, хлопают ветки, липнет и рвется нечаянно зацепленная паутина. Чем дальше и дольше идет, тем легче его шаг, безшумней движения, осторожнее действия, тем яснее он видит лес. Костас не ощущал себя здесь чужим, не чувствовал не-прошенным гостем. Он свой. Горло судорожно издает хрип. Свой!

Приостановился. Вслушался в шелест, втянул запахи леса. Нос поймал псиную вонь лисы, уловил кислую прель муравейника, в порыве холодного ветра, на излете пришла волчья нотка. И что-то еще? Он задышал глубоко и часто. Резко вдыхая воздух. Подхватив, выставил яри. Острие клинка медленно двигается справа налево. Обратил внимание на запекшуюся кровь на своих руках. Сердце опа-лило дикая необузданная ярость. Краски леса притухли, звуки и запахи обострились. Он почувствовал жертву. Добычу. Костас при-гнулся к подлеску и крадучись, короткими перебежками проскользнул вперед, к краю низины. Замер за поваленной осиной.

Лось склонился к зацветшей воде, втягивая её толстыми губами. Чуткие уши ловили малейшие шорохи определить опасность. Поет славка, трещит без умолка сорока, звенит мошка. Ветер цепляет сухой веткой о кору и гонит рябь по воде. С бережка прыгнула лягуш-ка, кругов стало больше. Камышина дрогнула от волн. С пушистого соцветия взвились стрекоза. Вдохновенно свистит синица. Нет, лучше нее в лесу песенника. Простая песенка, а чудная...

Костас оценил расстояние. Добросит яри? Добросит. Кто другой нет. А он добросит. Но разве этого ему нужно? Этого? Костас срубил сучок с валежены. Резкий треск перекрыл спокойную гармонию лесных звуков. Лось вздрогнул, стремительно рванулся перепрыгнуть лужу, поскользнулся, присел, тут же выправился и помчался вглубь леса.

Вот что ему нужно! Костас перемахнул укрытие, начиная охоту. Он не в силах сдержаться. Полурык-полукрик заставляет лес при-молкнуть в тревоге. В небо, расширяя круги, поднимается коршун. Увидеть... увидеть... увидеть...

Лось, стремительно преодолев сотню шагов, замедлил бег. Человек ему не ровня. Слаб и быстро выдыхается. Так ли? Прислушал-ся. Двуногий и не думал отставать. Лось припустил вперед, прибавляя на каждом шаге. Он бежал, рачительно сберегая дыхание, выби-рая легкий подъем и не крутой спуск, когда выбора не представлялось, как тараном проламывал кусты, сшибал папоротники и молодые елочки. Рано или поздно человек отстанет. Рано или поздно. Но человек не отставал. Человек словно игрался, то сокращая расстояния преследуя сзади, то забегая с боку и мчась параллельно. Так ведет себя хищник, желая натешиться прежде, чем прольет кровь.

Продравшись сквозь молодой ельник, лось спуститься к реке. Река глубока и вода в ней холодна в любое время года. Не спасает даже его толстая шкура и привычка к любой непогоде. Что уж говорить о человеке.

Беглец безоглядно сжег силы в стремительном отрыве. Потом отдохнет. На том берегу. Пока преследователь будет барахтаться в стылой воде, и бороться с течением.

Холод перехватил горячее дыхание. Из-за плеска не расслышать погоню.

Костас не раздумывая, заскочил на склонившуюся над водой березу, пробежал с пяток шагов, швырнул яри и панарий на противо-положный берег и на раскачке, высоко подлетев вверх, прыгнул в поток. От холода его кровь закипела неудержимой энергией, приба-вила сил. Нырнув в глубину, долго скользил у самого дна и всплыл у берега. Подхватив яри, заскакал по зарослям лопуха, продолжая гон.

Вымотавшийся лесной красавец остановился, широко расставив ноги и свесив рогатую голову. Легкие забиты хрипом, усталость сковала мышцы. Он не ушел от преследования. Он проиграл. Жаль не осталось сил для схватки, достойно встретить врага. Вот в чем его ошибка. Не сможет даже сопротивляться.

Костас подошел к загнанному животному. За четыре шага попал острием яри в набухшую вену шеи. Лось пошатнулся, наблюдая как человек подставляет ладони под хлещущую горячую кровь и пьет...пьет...пьет...

Два дня Костас не отходил от туши. Ободрал часть шкуры, вырезал куски мяса и ел сырым. Ел много, до отрыжки, до барабанной раздутости живота. Спал тут же, положив голову на добычу. Объев ногу, выворотил мосол, с жадностью обглодал хрящи. Затем разбил кость камнем и высосал мозговую кашицу. Решив, именно этого ему не хватает, обрезал мясо с крупных костей, сгрызал хрящи и высасывал костный мозг.

На запах крови, дразнивший всю округу, пришел волк. Матерый хищник решил, человеку слишком много его добычи и он слишком слаб, сохранить её для себя.

Бой был честный. Клыки и когти против зубов и рук. Никакого оружия. Ярость на ярость, дикость на дикость, сила на силу. Рык, вой и визг распугали птиц. Осторожная лиса, прятавшаяся поблизости и дважды подкрадывавшаяся к месту пиршества человека, ушла подальше в чащобу. Зверьки поменьше устремились прочь, от пугающих звуков.

Тело волка Костас сбросил в воду. В знак уважения к противнику.

Потом все стало плохо. Настолько плохо, что память отказывалась сохранить происходящее с ним.

Преодолевая болезненную ломку, он крутился в подлеске и зарывался во влажный мох. Скинув одежду, ползал в береговой грязи. Его, то палил жар и Костас истекал потом, то он замерзал и трясся не в силах согреться. Глотал воду от жажды, не обращая внимания на муть, пиявок и жучков. Блевал, опившись сверх всякой меры. Потом снова черпал воду в пригоршни и выцеживал головастиков и мальков. Лежал с переполненным брюхом, глядя в пустое небо. Не замечал, как впадал в полузабытье, в полубред. Очнувшись, равно-душно жевал подпахшее мясо лося и замирал, уставившись в одну точку. Иногда он чувствовал боль. Она уходила и возвращалась. Иной раз он терпел, иной раз выл подобно волку, иной раз залазил в реку и сидел в холоднющей воде. Иной раз срывался в бег и но-сился по лесу, не разбирая дороги.

Исцеление пришло внезапно, так же как свалила хворь. Он очнулся от невероятного покоя внутри и покоя вовне его. Но если тело выздоровело, то разум продолжал жить инстинктами зверя.

Костас обследовал окрестности. Он лазил по деревьям разорять гнезда, выжил из норы лисицу, обнаружив медвежий след, долго шел по нему. Мишка, трехлеток, оказался трусоват. Не приняв вызова, удрал. Укараулив в овраге барсука, потешившись сердитым фырканьем зверька, задавил. Содрал шкуру, с удовольствием съел мясо. Долго смаковал жирные куски. Жир мягко и щекотно стекал в горле. Он приловчился добывать рыбу. Боевая перчатка заменила ему острогу. Мелочь ел тут же, счастливо ощущая, как трепыхаю-щаяся живность проваливается в желудок. Крупную, отделив голову и выпотрошив, ел до приятной тяжести. Два раза цеплял тайменя. Здоровенная рыба легко не давалась. Одна разнообразила ему стол, вторую выкинул. Таймень вонял и был покрыт буграми паразитов. Костас часто купался, доплывая вверх до бобровых хаток, и следил за трудягами. Говорят хвост бобра деликатес. Не понравилось. Может потому что ел его сырым. Огня не разводил. Ему даже мысль такая не пришла. Он обходился без него и чувствовал себя превосходно.

Однажды на поляне, облюбованной им поваляться, Костас обнаружил гадюку. Змея грелась на гнилине в вечернем солнце. Тварь благоразумно попробовала уползти, чего не скажешь о его благоразумии. Он не позволил ей скрыться. Побеспокоил, растревожил, раздразнил, устроив опасную игру. Подсовывал руку. Змея кидалась, широко раскрывая пасть и выставляя ядовитые зубы. Его реакция превосходила стремительность бросков. Желая еще больше раззадорить, тихонько стукал гадюку по плоской голове. Змея шипела, приподнималась, вилась кольцами и атаковала с удвоенной силой. Ни шанса на успех. Забава ему нравилась. Разгоряченная адреналином кровь бухала, надрывая вены. Припав к земле, как это делают хищники, он, то совался вперед под её бросок, то уклонялся вправо-влево, то подавался назад. Разум змеи кипел безумием. Был ли его разум в ином состоянии? В еще худшем. Наверное. В какой-то момент Костас ощутил холодное дуновение в лицо... Хаййе... На мгновение увидел мир глазами своей жертвы, наполнился её яростью как своею, осознал бесполезность последнего броска. Именно последнего... Удар кулака сбил змею и вмял её голову в землю. Не отпускал руки, ожидая окончания агонии. Скрученные кольца распались и только кончик хвоста едва заметно дрожал, не в силах расстаться с последней искрой жизни.