— Я, кажется, начинаю понимать, что Вы имеете в виду. Окна первого этажа закрыты решётками. Решётки красивые, но сквозь них тоже не пролезешь. А окна второго этажа слишком высоко. Тот, кто прыгнет с такой высоты, скорее всего сильно расшибётся.

К автомобилю подбежал высокий, дородный, представительный господин в прекрасно сшитом сюртуке, убедительно и горячо заговорил, нависая над окном:

— Ваши императорские величества! Как же так, мы вас совсем не ждали, мы не готовились! Мы решительно неспособны принять вас сегодня!

— Сделайте шаг назад и представьтесь, уважаемый. Мы вас и оттуда услышим.

Представительный господин слегка обмяк и сделал шажок назад.

— Управляющий делами Санкт-Петербургского Воспитательного дома Лещинский Станислав Леопольдович.

— Прекрасно, господин Лещинский. Сейчас вы пойдёте в свой кабинет и представите этому офицеру — я кивнул на старшего охранника, вышедшего их машины — всю документацию, находящуюся в вашем заведовании.

Представительный господин обмяк ещё сильнее. Подволакивая обе ноги, в сопровождении офицера, он пошел куда-то вглубь двора.

— Любезный! — окликнул я сторожа у ворот.

— Тутошний сторож Пахом Ветров! — доложился тот подбежав.

— Ты тут все службы знаешь, Пахом?

— Так точно !

— Вот и отведи нас с государыней-императрицей в столовую и на кухню.

Мы пересекли ухоженный двор, завернули за угол, и вошли в боковой вход одного из флигелей. То, что мы зашли на кухню, стало понятно сразу, причём понятно очень нехорошо: в нос ударил запах подгнивших овощей и тухлого мяса.

— Что это? — слабо воскликнула Ирина Георгиевна.

— Это то, чем кормят воспитанников. Сейчас мы спросим о причине этих запахов главного повара. А вот и он!

Навстречу нам, почти бегом, выскочил тощий мужчина в некогда белой куртке и колпаке. От некачественной стирки куртка и колпак стали сероватого цвета, хотя было видно, что мужчина пытается содержать свою униформу в относительном порядке.

— Ваши императорские величества! Я старший повар Воспитательного дома Афанасий Беглов.

— Скажите, Афанасий, почему на вашей кухне так неприятно пахнет?

— Неприятно. Конечно, неприятно, Ваши императорские величества! Что нам поставляют, тем и пахнет, Ваше императорское величество! Гнильё нам поставляют, а детки от этого ества слабеют, а то и умирают. Но повара в том невиновны, государь-император! Святой истинный крест, не виноваты! Я много раз говорил его превосходительству господину Лещинскому, что съестные припасы нам привозят завсегда дурного свойства, но оне кажен раз велели мне заткнуться и кормить тем, что дают.

Я повернулся к Ирине Георгиевне и поразился: лицо её побелело от гнева, губы сжаты.

— Возьмите, Афанасий эти деньги. — сказал я, отдавая повару всё содержимое кошелька — Скорее ступайте на рынок и купи доброкачественного съестного на нынешнюю трапезу, а помои, что вам пришлось варить, пусть выбросят. И склад велите очистить и отмыть с мылом и щёлоком, так, чтобы и духа от гнили там не осталось. Доброкачественный съестной припас на будущее вам доставят, я распоряжусь.

Мы вышли на улицу и остановились отдышаться.

— Я бывала в этом заведении несколько раз, но такого ужаса не наблюдала. — глухим голосом проговорила Ирина Георгиевна.

— Ваше императорское величество приезжали сюда в заранее согласованное время, когда к приезду всё приготовлено. Да и заходили Вы с парадного входа, а не с чёрного.

— Я понимаю, Пётр Николаевич.

— А теперь пойдём ещё в одно не самое приятное место. Пахом!

— Я здесь, Ваше амператорское величие!

— Отведите нас в карцер.

— Прошу прощения, государь-амператор, а чево ето?

— Где тут содержат провинившихся?

— Ага, понял я, понял, Ваше амператорское величие.

И сторож повёл нас в обход очередного флигеля к двери, обитой железными полосами. В подвале, куда мы спустились, было темно, воняло сырой плесенью и нечистотами. Свет проникал только через маленькие окошки высоко под потолком. Перед нами был длинный коридор, по сторонам которого имелись крепкие двери со смотровыми окошками. По коридору навстречу нам спешили звереватого вида мужик и мужиковатая баба, оба в униформе Воспитательного дома.

— Хто такие, хто дозволил? — издалека закричал мужик — Посторонним, в исправительные палаты, входить категорически немочно!

— А ну-ка представься! Не видишь, кто перед тобой? — грозно прикрикнул на мужика офицер выходя вперёд.

— А. Это. Остап Непейня я, надзиратель исправительных палат. Виноват, Ваше императорское величество, не признал в темноте.

— А вы, сударыня, представиться не желаете?

— Галина Непейня я. Надзирательница, стало быть, исправительных палат. — хрипловатым голосом доложила баба.

— Покажите, кто содержится у вас в палатах.

Надзиратель пошел вдоль дверей, и открыл четыре из них.

— Тут, стало быть, две воспитанницы. Норму не выполняли, их сюда, стало быть, и определили на три дня.

К камере у узких лежанок, присыпанных гнилой соломой, стояли две девочки лет двенадцати. Худые, с лицами нездорового серого цвета, с ввалившимися глазами. Одеты в какую-то рвань, сквозь которую видны грязные тела.

— Немедленно проводите их в лазарет! И распорядитесь, чтобы их помыли. — приказал я — Девочек необходимо лечить и усиленно кормить.

Неожиданно девочки рухнули на колени:

— Не надо нас в лазарет, добрый господин! Там нас заколют и залечат!

Я оторопел. В советские времена попадание в лазарет гарантировало чистоту, уход, довольно вкусную кормёжку и выздоровление, а тут... Разберёмся.

— Хорошо, девочки, не бойтесь. Сейчас вас проводят на ваши места, переоденут и хорошо накормят.

Во второй камере сидело с десяток мальчиков и девочек от семи до десяти лет. Все мелкие, все заморенные, все в опломбированных ошейниках.

— Что это? — ахнула Ирина Георгиевна.

— Это, стало быть, дети, которых вскорости должны отдать на воспитание мужикам. Хрестьянам али мещанам.

— Но для чего им ошейники?

— Дак, за ихнее воспитание хозяину положено четыре рубля в месяц, деньги немалые. Это чтобы мужики польстились и брали на воспитание. Тока мальцы от побоев и бескормицы, бывает, мрут. Хозяева ихние люди хытрые, чтобы снова деньги получить, приводят показать свово либо соседского дитёнка, взамен помершего. Чтобы не было такого обману, придумали делать ошейники с пломбами. Пломбы, вроде как невозможно снять. Хотя всяко быват-т, оно канешно. Есть, стало быть, умельцы, что и ошейники переодевают, не нарушив пломбы.

— 'Tene me ne fugiam' — только и осталось сказать мне.

— Вы что-то сказали, Пётр Николаевич? — оглянулась Ирина Георгиевна.

— Я сказал: Такова была надпись на рабских ошейниках в Риме. Посмотрите их волосы, Ирина Георгиевна, если не брезгаете. Наверное, все дети вшивы.

Ирина Георгиевна шагнула к ближайшему малышу и стала осматривать его волосы, перекладывая прядь за прядью.

— Действительно, на голове вши. Мальчик, сними, пожалуйста, свою рубашку.

Ребенок, испуганно глядя на Ирину Георгиевну, через голову стянул верхнюю рубашку, оставшись в нательной.

— В швах имеются насекомые и их яйца.

— Пойдёмте дальше.

В следующей камере сидел один мальчик лет тринадцати-пятнадцати. Точнее не скажешь, так как он грязен, оборван, избит. Но при этом смотрит смело, зло. Глаза умные, лицо решительное.

— За что ты здесь? — спрашиваю у мальчика.

— Сестру хотел отсюда спасти. — после короткого молчания неохотно проговорил он.

— Здесь так плохо?

— Заболела она, кашлять стала. Не удалось, не спас. Теперь ей одна дорога, в лазарет, а там залечат насмерть.

— Позволь, но в лазарете лечат! — возражаю я.

— Вас, господин хороший, может и вылечат. А нас — залечат. Мето́ды проверяют на нас, прежде чем господ лечить.

— Что с тобой будет, как думаешь?

— А чего думать, когда всё известно наперёд. Для начала исколют да исцарапают, чтобы оспенными нарывами покрылся, а потом, когда нарывы сковырнут, подлечат. А опосля и зарежут. Стюденты на нас практикуют, известное дело.

— Пётр Николаевич, скажите, что это неправда! — в голосе Ирины Георгиевны ужас и отчаяние.

— Это правда, Ирина Георгиевна. Такова общеевропейская практика. — жёстко отвечаю я.

— Необходимо отказаться от такой бесчеловечной практики!

— Согласен. Именно поэтому мы здесь. Пойдёмте дальше, Ирина Георгиевна.

— Секунду, Пётр Николаевич!

Ирина Георгиевна поворачивается к офицеру охраны:

— Немедленно сопроводите мальчика в Николаевский дворец и поручите попечению опытной няни.

— Я никуда не поеду. — вдруг решительно говорит мальчик.

А ведь какой молодец! Мужчина! Смотрит хмуро и решительно, явно готов к безнадёжному бою. 'Зверок! Волчонок!' уважительно шепчет из-за спины надзиратель.

— Почему не поедешь? — спрашиваю у мальчика — Из-за сестры? Но мы твою сестру тоже забираем. Поедешь?

— Вы её не убьёте?

— Нет. Никакого вреда ни твоей сестре, ни тебе мы не принесём. Клянусь! — говорит Ирина Георгиевна.

— Тогда согласен.

— Что же, пойдём вызволять твою сестру. Где она?

— В соседней палате.

Мальчик очень немногословен, впрочем, это понятно: в камере смертников он готовился к долгой мучительной смерти, а тут мелькает луч надежды, и пока неясно, спасение это или очередная насмешка судьбы.

Открывается очередная дверь и девочка, лет десяти-двенадцати, стоящая у лежанки сначала настороженно смотрит на вошедших людей, а потом, увидев среди нас брата, бросается к нему:

— Серёжа, Серёженька!

Дети обнялись. Девочка плачет, мальчик гладит её по головке. Плачет и Ирина Георгиевна, а я, как могу, успокаиваю её.

* * *

Детей увозят, а мы с Ириной Георгиевной идём к воротам.

— Мы дальше не пойдём?

— Нет смысла. Слух о том, что царская чета неожиданно посетила Воспитательный дом, уже распространился. Всё, что можно скрыть, скрывается или хотя бы драпируется. Сюда уже прибыли подчинённые нашего Андрея Антоновича Власьева. Они проведут полную проверку, включая финансовую и дисциплинарную. Всех воров, садистов и извращенцев сегодня же арестуют и отправят под суд.

— Я поняла, Пётр Николаевич. Вы желаете, чтобы я занялась благотворительностью и взяла под патронаж богоугодные заведения, не так ли?

— Нет Ирина Георгиевна. Направление мысли отчасти верное, но вывод неправильный.

— И каков должен быть вывод?

— Начну с того, что благотворительность в нынешнем виде есть зло. Это способ, при помощи которого богатые откупаются от совести и обязательств перед Богом и людьми. Сегодня же будет издан указ, отменяющий государственные награды за благотворительность, поскольку движения души должны быть тайными. Решение пожертвовать что-то для нуждающегося человека или группы людей, есть интимная договорённость между человеком и богом, и остальным людям знать о ней вовсе не нужно.

— Согласна с таким определением.

— Дело, которое я хочу Вам поручить грандиозно, и, если угодно, неподъёмно. Но Вам ли, потомку покорителей половины мира бояться грандиозных задач? Я хочу, чтобы Вы, Ирина Георгиевна, возглавили Министерство просвещения Российской империи. Воспитательные дома, сиротские приюты и иные заведения, где содержатся сироты или дети, оставшиеся без попечения родителей, будут в ведении не очень большого отдела Вашего министерства.

— И что же станет основной работой?

— Просвещение и образование народа. Нужно, чтобы через пять-десять лет все, кроме грудных детей и древних стариков, были грамотны. Через десять-пятнадцать лет в стране должны быть обучены десятки тысяч врачей, инженеров, технологов, агрономов и ветеринаров. Добавьте в эту копилку сотни тысяч техников и миллионы рабочих.

— Это всё?

— Помилуйте, Ирина Георгиевна! Это только первый этап. А реформа русского языка, а исключение из гимназической программы мёртвых языков и введение полноценных курсов физики, математики, химии и биологии? Душа моя, то, что я перечислил, это лишь вершина айсберга. Вам придётся думать о форменной одежде учащихся всех уровней, о полноценном питании детей и учителей, о летнем оздоровительном отдыхе и ещё о миллионе вещей. Задача не для слабой женщины.

— Я согласна. — гордо вздёрнула подбородок моя половинка.

— Слово сказано. Сейчас мы вернёмся домой, и я советую попросить у Андрея Антоновича дельных помощников.

— Понимаю. Без жандармов порядка в Воспитательных домах не навести.

— Это хорошо, что понимаете, потому что первым этапом Вашей работы станет реорганизация работы именно этих заведений. К примеру, знаете ли Вы, какова смертность в Воспитательных домах и приютах?

— Откуда мне это знать?

— Смертность составляет шестьдесят процентов. То есть, в течение года умирает шестьдесят из ста детей. Мы должны остановить эту машину смерти, и я Вам в этом помогу.

В детстве, когда я решал кем быть, читал, в числе прочего и 'Педагогическую поэму' Антона Макаренко. Потом, когда стал учителем, перечитал много специальной, в том числе и исторической литературы, потому и прекрасно представляю объём работы и величину трудностей, стоящих перед Ириной.

— С чего же мне начать?

— А вот это уже деловой разговор. Предлагаю следующий план: на первом этапе Вы становитесь Инспектором Воспитательных заведений Российской империи. Для начала Вы проинспектируете крупнейшие заведения, подчинённые Вам, и первым делом наведёте порядок с питанием. Нормы питания должны стать образцовыми, и научно обоснованными. Врачи-физиологи и диетологи Вам помогут. Одновременно Вы проведёте санитарную обработку всех без исключения помещений приютов. Никаких насекомых быть не должно. В Армию и на Флот уже поступают установки для дезинсекции и дезинфекции одежды и белья, договоритесь с военным и морским министрами.

Я помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:

— Сразу уточню: лично Вам не нужно метаться по городам и весям нашей державы. Достаточно создать службу инспекторов. Возьмите отставных офицеров, прославившихся неуживчивым и скверным характером, составьте им инструкцию о порядке и способах проверки. С их отправкой и дело пойдёт. Особо уточню: всех проворовавшихся инспекторов — на каторгу, безо всякой пощады. Да. Теперь второй этап. Одновременно Вы даёте заказ на швейные и обувные фабрики, на пошив формы для Ваших детей. Я предлагаю форму по образцу гимназической. Фома должна быть обязательно из качественной ткани. Скажем так: самой качественной из недорогих. С обувью и проще и сложнее. Кирза уже запущена в массовое производство, проблемы с дешёвой обувью быть не должно. Что до размеров одежды и обуви, то я говорил об этом с господином Сытиным, он когда-то обещал найти людей, которые разработают стандартные размеры для нужд массового производства. Свяжитесь с ним.

Про себя я подумал, что суконная шинель, может быть и красивее, но ватник гораздо легче и практичнее. Надо дать заказ химикам, чтобы создавали синтетические волокна для внешнего слоя ватника, а для наполнения — искусственную вату по типу синтепона. Будет маленькая революция в текстильной и швейной промышленности, да и в общественной жизни тоже. Это потому, что раз я задумал синтетические ткани, то нужно разрабатывать нечто вроде капрона, нейлона и прочих нитей, а из них нужно будет вязать женские колготки и прочие милые женскому сердцу штучки. А это ещё доходы в государственную казну. Но для начала, пока нет синтепона, можно шить куртки по типу солдатских бушлатов из семидесятых-восьмидесятых годов, разве что добавить к ним капюшоны. Я сам два года носил такой бушлат и могу сказать о нём только хорошее.