Хроники Обетованного. Тени и зеркала

— Другие говорят, что видели поднявшихся мёртвых предков, — продолжил Багвадур тем же ровным тоном. — Или их тени, или призраков... Все видят разное, но всё это быстро, меняет форму и чуждо нам. Вождь нашего клана считает, что чьё-то колдовство — твоё, видимо — порвало границу нашего мира.

— Порождения Хаоса, — вспомнил Альен слова Нитлота. Теперь он куда серьёзнее отнёсся к ним: выходит, это не было ни бредом, ни последствием ужаса, ни образным выражением, на которые Нитлот был падок. Хаос... И Порядок — две силы, чья вечная борьба держит Мироздание. Он знал об этом, конечно — как всякий ученик Отражений; и, как всякий их ученик, знал оскорбительно мало. Ровно столько, сколько они всегда доверяли людям. Ну, может, чуть больше — за счёт дружбы с Фиенни и бесед с умницей Ниамор... — Я подумаю, что можно сделать. Обещаю.

— Лучше не обещай, — неожиданно посоветовал агх, встал и с видом освоившегося жильца (который, надо сказать, почему-то совсем не раздражал Альена) открыл ставни. Влажная прохлада ночи проникла в Домик, прогоняя дымные облачка. — Мы всё равно не уйдём отсюда, прежде чем твой друг оклемается. Я всё понимаю, так чего раньше судить да рядить.

Альен не стал спорить ни по поводу мысли в целом, ни по поводу слова "друг": так его поразило это безмерное спокойствие и то, что для гнома не бросить незнакомое Отражение казалось самим собой разумеющимся решением.

— Да и к тому же, — добавил Бадвагур, помолчав. — Ты обещал тем людям в деревне уложить обратно их мертвеца. Я за тебя поручился.

Альену отчего-то вдруг стало стыдно: он с первой секунды решил, что агх сделал это лишь ради того, чтобы забрать его к своему народу, что его слово было пустой формальностью...

— Я сделаю всё, что смогу, — беспомощно повторил он, почти чувствуя неприятный привкус во рту от повторения этой бессмысленной фразы.

— Небо тёмное, — вздохнул Бадвагур, приподнявшись на носки и высунувшись на улицу. Даже Нитлот притих и засопел, словно ему передалась невозмутимость агха. — Звёзд у вас тут совсем не видно, не то что в наших горах...

— Кем он был тебе? — спросил Альен, поддавшись внезапному порыву. — Тот, кто погиб от той твари?

Он был готов к любому отпору — сам бы ни за что не ответил на подобный вопрос. Но Бадвагур ответил:

— Сыном моего вождя. А ещё женихом той, что когда-то была моей наречённой.

* * *

Проснулся Альен на рассвете — от того, что кто-то колотил в дверь. Колотил, видимо, довольно давно, поскольку дверь сотрясалась (не будь она защищена заклятиями, хлипкий запор бы не выдержал), а тонкие стены Домика жалобно поскрипывали. Стук долго был частью одного из сумбурных снов Альена, а потом его точно подбросило; он нервно вскочил и, собрав по крупицам силы, попытался почувствовать, кто это может быть. В первую очередь он, конечно, подумал о Кэре и селянах, во вторую — о бедняге Ноде; но пыль плясала в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь щели в ставнях, — значит, время мертвеца прошло. Если хоть какие-то общеизвестные законы ещё действуют...

Альен прокрался к двери, бесцеремонно переступив через ноги Бадвагура, который растянулся на спине, по-детски раскинув лапищи, и безмятежно храпел. Судя по всему, дорога до Оврага Айе и прошлый день так вымотали агха, что его не разбудили бы и миншийские барабаны. Бледный перевязанный Нитлот на кровати периодически вздрагивал — только это и подтверждало, что он ещё жив.

Альен прижался спиной к дверному косяку, задержал дыхание и беззвучно вытащил из голенища нож (спал он не разуваясь). Зеркальце Отражений на поясе осталось спокойным и холодным — значит, магией поблизости не пахнет. Будь что будет, решил Альен и резким рывком распахнул дверь.

На узкой площадке, заменявшей порог, стоял Соуш; он деловито упёр руки в бока, а выпуклые глаза смотрели, как всегда, с тупой серьёзностью. В жёлтой копне волос застряли дубовые листья: на ночь Альен убрал верёвочную лестницу, так что парню пришлось карабкаться в Домик своими усилиями. Впрочем, ему было не привыкать.

— Соуш, — произнёс Альен и, вздохнув, расслабился. Лес зеленел вокруг, обещая ясный и тихий день — хотя что-то хрупкое, предосеннее уже было в этой ясности, и в глубине листьев кое-где проглядывала желтизна. Мерно, как часы, постукивал дятел. Соуш как-то удивительно гармонировал со всей этой обстановкой и успокаивающе действовал на Альена одним своим присутствием. — Заходи.

Соуш перешагнул порог и, протянув Альену небольшой мешок, что-то встревоженно замычал. Альен нахмурился, тщетно пытаясь уловить смысл в этих гулких звуках. Соуш с досадой принялся жестикулировать, тыча толстым пальцем то в сторону деревни, то Альену в грудь. Это послание понять было нетрудно.

— За мной придут, да? — спросил Альен, и Соуш закивал, не сводя с него напряжённого светлого взгляда. — Когда?

Соуш показал два пальца и провёл рукой дугу над макушкой.

— Через два дня — самое позднее?

Снова кивок. Альен вздохнул и опустился на колченогий стул в тяжком раздумье. Что ж, этого следовало ожидать: селяне не поверили ему, а если поверили — не собирались долго ждать исполнения слова. Заступничество агха их впечатлило — особенно Кэра, на которого Бадвагур, кажется, успел приобрести какое-то влияние; Альен не знал, был причиной страх перед "нелюдью" или банальное золото с парочкой камней стоимостью в Кэров дом, но склонялся ко второму варианту. Однако этого заступничества не могло хватить надолго, и Альен видел единственную возможность: надо уходить.

Он не знал, как вернуть в могилу мертвеца без риска для собственной жизни. Может, он смог бы сделать это при помощи Нитлота, но вот так, а ещё и в нынешнем опустошённом состоянии... Не то чтобы Альен так дорожил собственной жизнью — в традиционном понимании слова "дорожил" всё было скорее наоборот, — но он очень ясно осознавал, что без него никто не залатает ту прореху в ткани мира, что проделало его колдовство. Вряд ли в Обетованном остались другие практикующие некроманты или даже просто достаточно сильные для этого волшебники — а если остались, неизвестно, как с ними связаться.

И, кроме того, без него никто не вернёт жизнь Фиенни, — шепнул дразнящий голос где-то внутри... Но это другая причина, дно озера, неприкосновенное.

В задумчивости Альен развязал тесёмки мешка, принесённого Соушем, и что-то дрогнуло у него внутри: там лежало несколько ячменных лепёшек, кулёчек ценной соли и горсть красных орехов — "крысиных глазок", что росли только в Ти'арге и были очень полезны в дороге: на половине такой горсти можно было продержаться целый день. Отыскать их было непросто даже в густых чащах в окрестностях Академии, а уж в леске на Пустоши — и подавно. Альен посмотрел на Соуша с благодарностью, а тот, к его изумлению, вдруг густо покраснел, уставившись в пол, и принялся скрести затылок.

— Это всё, что ты смог собрать для меня, да?.. Спасибо, Соуш. Я этого не забуду, — Альен заметил, что справа уже не доносится храп Бадвагура: тот явно проснулся и выжидал, готовый, в случае чего, прийти ему на помощь. Не знал ведь он, что Соуш не представляет угрозы.

Угрозы... И тут Альена осенило. Может, и неправильно так нагло пользоваться его добротой, но слишком удобен случай...

— Соуш, — сказал он. — Я правда скоро уйду — наверное, насовсем. Не просто, чтобы спастись от твоих сородичей, а чтобы магия больше не выходила из-под контроля. Так надо, чтобы не повторилась история с Нодом. Ты понимаешь?

Соуш кивнул, являя собой воплощение преданности. Альену подумалось, что в Академии из него в два счёта выковали бы если не учёного, то прекрасного переписчика, архивариуса или библиотекаря — все они там покорны, как овцы, не способные мыслить самостоятельно... Стараясь как можно чётче и проще донести мысль до Соуша, он продолжал.

— Один мой... друг... Тоже волшебник, попал в беду, — он указал на Нитлота и, преодолев лёгкую брезгливость, успокаивающе дотронулся до плеча Соуша, увидев, как тот напрягся при слове "волшебник". — Его ранили порождения тёмной магии. Я не смогу ухаживать за ним, а оставить его тут одного тоже нельзя. Могу ли я тебя попросить...

Впервые не дослушав, Соуш порывисто прижал кулак к сердцу — так альсунгские воины приветствовали своих сотников, десятников и двуров, а ти'аргские и дорелийские крестьяне (обычно, впрочем, только в праздничные дни или на суде в замке) — своих лордов. Это, вполне возможно, было первое проявление экспрессии за всю его жизнь — по крайней мере, на памяти Альена.

— Я оставлю Домик в твоём распоряжении, — пообещал он, скрывая торжество; где-то под ложечкой уже сладко томило предвкушение далёкой дороги — Альен так долго просидел на одном месте... — и всё объясню. Все амулеты, лекарства...

— Лучше не все, — сквозь зевок проворчал Бадвагур; Альен повернулся в его сторону — агх уже сел и теперь тёр глаза огромными кулаками. — Оставь и себе что-нибудь, волшебник — путь в горы сейчас небезопасный.

* * *

Некогда оживлённый торговый тракт, ведущий в Старые горы, пересекал Волчью Пустошь, точно косой шрам — таким же он был прямым, тихим и блёклым. Огибать на Пустоши было особенно нечего, кроме редких ферм, деревенек и пары умирающих замков; что же до тишины, то она царила здесь уже пару людских поколений — с тех пор, как замерла торговля Ти'арга с агхами. Только ближе к предгорьям всё больше попадалось сторожевых башен, которые росли здесь, как грибы после дождей, для защиты от ощетинившегося Альсунга. Призрак его жестокости вечно веял холодом из-за горных перевалов, угрожая спокойствию Академии, уединённых замков и благоустроенных, нежившихся в довольстве маленьких городков. Половина из этих башен, впрочем, была разрушена в последнюю войну, и теперь они стояли нелепыми каменными грудами, наводя тоску на любого путника.

Альен и Бадвагур шли пешком: раздобыть лошадей не удалось, потому что показываться в Овражке было слишком рискованно. Кроме того, у Бадвагура, как у всех агхов, с лошадьми были сложные отношения, далёкие от взаимной симпатии. Тем не менее, ночью Соуш привёл им мохноногого рабочего коня — старую, облезлую клячу, которую они определили под поклажу; с рассветом следующего дня, покончив с короткими сборами, двинулись в путь.

Сначала Альену было не по себе: покинув привычное окружение Домика и леса, он ощущал себя почти голым. Широкий тракт тянулся на север, то и дело ныряя на холмы, которые становились всё выше по мере приближения к угрюмым громадам гор, увенчанных снеговыми шапками — совсем небольшими в это время года, но упрямо не желающими таять. Время от времени моросили мелкие дожди, а по утрам серые очертания гор терялись в тумане. Потом он расступался, и Альен уже различал их морщины — выступы и тропы, скальные ступеньки, тёмные, узкие провалы меж каменных тел... Растительность становилась всё беднее, а последнее обработанное поле встретилось на четвёртый день дороги. Трава стала жухнуть с удвоенной скоростью, словно отравленная незримым ядовитым дыханием, а кричащие стаи птиц, казалось, выводили на небе чернилами: "Скоро осень".

Впрочем, когда они достаточно отошли от Овражка, Альен вздохнул свободнее. Здесь никто уже не знал его в лицо. Редкие встречные фермеры, везущие ранние овощи и сыр из козьего молока в окрестные замки, и группки торговцев, тоже ехавших с нехитрым скарбом на юг, с подозрением поглядывали на человека и гнома, бредущих бок о бок, но дело взглядами и ограничивалось. Народ в северном Ти'арге был не то чтобы нелюбопытным, но достаточно терпимым: живя по соседству с Альсунгом и во внешне незаметной, но всегда ощутимой близости с вольнодумной Академией, он всякого навидался и наслышался. Агхи же, как объяснил Бадвагур, иногда всё-таки попадались в этих местах, хотя с годами — реже и реже. Выкованное ими оружие и добытые в горах камни по-прежнему дразнили людскую алчность, заставляя ти'аргцев жертвовать зерном из своих амбаров, а ещё мёдом и льном. Однако среди агхов визиты "вниз", к людям, всё чаще расценивались как нечто презренное, а хлеб и мёд заменялись мясом и шерстью горных животных.

На ночь они иногда останавливались на постоялых дворах или фермах (Бадвагур платил крошечными, как капли крови, рубинами из толстого кошелька), а когда их не оказывалось рядом — спали под открытым небом, благо ночи ещё были не слишком холодными. Дни тянулись медленно и скучно; Альен любил осень, но сейчас его грызла печаль, тревога и даже нечто похожее на муки совести — за Нитлота и положение в Овражке. Единственным, что отвлекало его от мрачных мыслей, были редкие беседы с Бадвагуром (вообще-то очень молчаливым) да странные слухи, которыми полнился каждый услышанный разговор.

Слухи попадались разные — правдоподобные в большей или меньшей степени, но одинаково зловещие. Рассказывали о падежах скота и болезнях земли, о новых, незнакомых паразитах в деревьях и порченой воде в колодцах. О том, что умер король Альсунга, а значит — быть скоро новой войне, а значит — в Ти'арге снова подскочат налоги и другие, менее официальные поборы. О том, что от Дорелии и далёкого Феорна, её марионетки, нечего ждать помощи, и что паломники из Минши, принёсшие на материк культ Прародителя, всё стекаются к Белому Камню и кричат жуткие речи о конце света; о кровожадных тенях и призраках, и беспокойных духах из лесов, гор и воды, что крадут детей и нашёптывают нечистые мысли. А главное — что учёные из Академии, несмотря на весь их хвалёный разум, забыли о них, простых людях, и не спасут ото всех этих бедствий. Проще ждать помощи от Отражений из закрытой Долины в Дорелии — так заявляла одна громкоголосая статная фермерша, чей сын ушёл туда постигать магию. Альен смотрел на неё с интересом, пытаясь угадать черты лица и природу Дара её сына (вдруг они знакомы?..) — но, конечно, мог лишь строить догадки.

Суть всех слухов сводилась к одному: гармония Обетованного разрушена, всё идёт не так. С одной стороны, Альен не был готов относиться к ним совсем уж серьёзно, ибо когда и где жили люди, не говорившие такого?.. С другой — это слишком уж отливало его собственной жизнью и следами его тёмной магии, которые пульсировали вокруг, подобно невидимой липкой паутине, где уютно было ему одному...

Однажды, в один из первых вечеров их странного похода, Бадвагур и Альен сидели возле костра, захваченные врасплох подступающей темнотой. Искры летели в небо, отливая то зелёным, то пронзительно-жёлтым: чтобы огонь разгорелся быстрее, Альен применил магию. Теперь он сидел спиной к обочине тракта, вытянув гудящие от усталости ноги поближе к пламени и смазывая травяным бальзамом наработанные ходьбой мозоли. Дряхлый конь пасся неподалёку, без особого рвения пережёвывая редкую жухлую траву. Глядя на коня, Альен усомнился в том, что он потянет путь через горы — вполне возможно, придётся его отпустить.

Словно отвечая на его ленивые, неповоротливые мысли, Бадвагур завозился по другую сторону костра — поворошил хворост. Потом запустил руку в вещевой мешок; Альен ожидал увидеть лепёшку или кусок сыра, который они совместными усилиями выторговали днём у сварливой фермерши — настолько несговорчивой, что у некроманта уже возник порыв применить к ней чары внушения. Однако вместо этого Бадвагур извлёк кожаный свёрток и со своим обычным безмятежным видом принялся раскладывать что-то на земле. Заинтересованно наблюдая за ним, Альен смотрел на необычные, тонкой работы металлические инструменты — разных размеров резцы, широкие лопаточки, какие-то свёрла... Все они содержались в безукоризненном порядке и, отполированные, блестели у огня не менее ярко, чем прекрасные агховы доспехи.