Ласковое обхождение с индейцем возымело желаемое действие: еще ночью туземцы приплыли на каноэ, горя желанием увидеть удивительных и добрых пришельцев. Они окружили корабли, предлагая все, чем была богата их земля — плоды, коренья и чистую родниковую воду. Всех их Колумб одарил разными мелочами, а тех, кто поднялся на борт — сахаром и медом.
Высадившись на остров следующим утром, Адмирал назвал его в честь короля — Фернандина; ныне он носит имя Эксума.
Жители этого острова во всем были схожи с населением уже открытых островов, разве что оказались более смышлеными и умелыми. Некоторые женщины носили подобие хлопчатых передников или иные покровы, но по большей части ходили совсем нагими. Жилища их были очень просты: из древесных ветвей, тростника и пальмовых листьев они строили высокие круглые шалаши. Содержались эти хижины в отменной чистоте и опрятности и устраивались под сенью чудных, раскидистых деревьев. Ложами им служили хлопчатые сети, растянутые за противоположные концы; эти сети они называли гамаками, и позднее это слово вошло в широкое употребление среди моряков.
Пльюя вокруг острова, Колумб обнаружил в двух лигах от северо-западного мыса прекрасную гавань, которая вместила бы и сотню судов; вход в нее был разделен надвое лежавшим посередине островком. Пока матросы бродили с бочонками по острову в поисках воды, Адмирал отдыхал под сенью рощ, которые, по его словам, были чудеснее всех, им виденных; остров был зелен и свеж, как Андалузия в месяц май, но деревья, плоды, травы, цветы, и самые камни разнились от тех, что в Испании, как ночь и день. Как и другие островитяне, обитатели этого острова определенно впервые видели цивилизованного человека. С трепетом и восхищением взирали они на испанцев, поднося им все, что только имели в своей нищете или, вернее, в своем простом и естественном быту: плоды своих полей и лесов, мотки хлопчатой пряжи, которые у них ценились выше всего, и ручных попугаев. Они показали морякам самые прохладные ключи, самые свежие ручьи, наполнили их бочонки, прикатили их к лодкам и старались всячески ублажать небесных пришельцев.
Как ни восхитила бы поэта первозданная их бедность, она стала причиною постоянного разочарования испанцев, алчность которых была возбуждена немногими у/ке виденными золотыми вещицами и сведениями о золотых островах, полученными от индейцев.
Покинув Фернандину 19 октября, испанцы направились на юго-восток; они искали остров Саомето, где, как понял по жестам своих проводников Колумб, находились золотые копи и жил в большом городе король, властитель всех окружающих островов, обладавший несметными сокровищами, богатыми одеяниями и золотыми украшениями. Остров они нашли — но ни короля, ни копей там не оказалось; либо Колумб неверно понял своих проводников, либо они, оценивая все с точки зрения своей нищеты, преувеличили скромное достояние какого-то туземного вождя. Впрочем, Колумб не скупился на похвалы красоте острова, которому дал имя своей покровительницы, королевы Изабеллы. Прелестный, как и все прочие, которые довелось посетить в этом плавании, этот, по утверждению Адмирала, превосходил их все. Подобно другим островам, он был покрыт пышными тропическими деревьями, кустарниками и травами неведомых видов. Климат умерен, воздух напоен ароматами и негою; на острове высился прекрасный зеленый холм, а покрытый мелким песком берег омывали прозрачные воды. Колумба очаровал этот остров. "Не знаю даже, — говорит он, — куда прежде всего пойти, и глаза мои не пресыщаются зрелищем чудной растительности". В юго-западной части острова он нашел озера с пресной водой, в которые гляделись рощи и которые обступали травы. Здесь он велел наполнить все бочки с кораблей. "Есть тут большие озера, — пишет он в дневнике, — и леса вокруг них изумительны; и тут, и по всему острову везде зелено, а травы такие, как в апреле в Андалузии. От пения здешних птиц, кажется, никто не захочет уехать; стаи попугаев иной раз заслоняют солнце, и есть другие птицы, большие и малые, стольких видов и столь отличные от наших, что диву даешься, и кроме того, здесь тысяча разновидностей деревьев, и каждая приносит свой плод, со своим сладостным ароматом, и я пребываю в величайшем замешательстве, ибо не знаю их, между тем как уверен, что каждый обладает большой ценностью. Я привезу с собою образчики некоторых из них, а также некоторые травы". Колумб жаждал найти восточные снадобья и пряности, и приближаясь к острову, уже ощущал, как казалось ему, доносимое ветром пряное благоухание, какое бывает у островов Индийских морей. "Когда подошел я к этому мысу, — записывает он, — от него повеяло столь приятным и нежным ароматом цветов и дерев, что приятнее не может быть ничего на свете. Полагаю, многие из здешних трав и деревьев были бы в большой цене в Испании для настоек, лекарств и специй, но, к великой моей досаде, ничего не знаю о них".
Рыбы, обильные в здешних водах, были так же в новинку для испанцев, как и очень многое в этом новом мире. Тропическим великолепием окраски они соперничали с птицами, а чешуя некоторых из них отражала лучи света подобно драгоценным камням; резвясь в прозрачных волнах у бортов кораблей, они то и дело вспыхивали золотыми и серебряными бликами. Дельфины, извлеченные из родной стихии, радовали глаз переменою цвета, которую молва приписывает хамелеону.
Животных не было видно никаких, за исключением ящериц, собак, разновидности кроликов, которую туземцы называли "утиа", и игуан. К последним испанцы поначалу отнеслись с отвращением и страхом, сочтя свирепыми и ядовитыми, но они оказались совершенно безобидными созданиями.
В ответ на расспросы испанцев об источниках получения золота туземцы неизменно указывали на юг. Теперь Колумб стал собирать все, что можно было узнать об острове, лежавшем в этом направлении и называвшемся Кубой, но все его сведения окрашены, позолочены и раздуты его воображением. Как он понял, то был немалый остров, изобиловавший золотом, жемчугом и пряностями, там велась широкая торговля этими драгоценными предметами и оттуда приходили большие торговые суда. Сопоставив эти не отвечающие действительности сведения с картой побережья Азии, составленной по описаниям Марко Поло, он заключил, что речь идет об острове Сипанго, а торговые суда посылает Великий Хан, поддерживающий обширную торговлю в этих морях. И потому он решил немедленно плыть туда, чтобы самому ознакомиться с портами, городами и промыслами этой страны с целью установления с нею торговли. Затем он собирался искать другой большой остров, Бохио, о котором индейцы говорили с таким же восторгом. Его пребывание на этих островах зависело от того, сколько там окажется золота, пряностей, драгоценных камней и прочих предметов восточной торговли. Далее он намеревался направиться к материку Индии, до которого должно было быть не более десяти дней пути, дабы найти город Кинсай, одну из великолепнейших столиц мира, как писал Марко Поло, и там лично вручить послание кастильских государей Великому Хану, после чего, получив его ответ, возвратиться с этим документом в Испанию.
Глава 3
Открытие Кубы и плаванье вдоль ее побережья
(1492)
В течение нескольких дней Колумба задерживали на острове неблагоприятные ветры и штили, сопровождавшиеся ливнями, участившимися со времени прибытия экспедиции на острова. Стоял сезон осенних дождей, который сменяет в тех знойных странах испепеляющую жару и начинается на ущербе августовской луны и продолжается до ноября.
Наконец, 24 октября в полночь он поднял было паруса, но из-за штиля не мог тронуться с места до полудня, когда наконец подул легкий, как пишет Колумб, очень нежный ветерок. Тогда на всех парусах он устремился на запад-юго-запад, туда, где, как ему говорили, находилась Куба. После трехдневного плаванья, в ходе которого он посетил группу из семи — восьми небольших островков, названную им Ислас-де-Арена, и пересек Багамскую банку и канал* (* Вероятно, Старый Багамский пропив или канал Сантарен (прим. перев.).), утром 28 октября он находился уже в виду острова Куба. Как считается, тогда он открыл ту часть его побережья, что к западу от Нуэвитас-дель-Принсипе.
Приближаясь к этому острову, он был поражен его величиною и великолепием его облика: высокими и горделивыми горами, напомнившими ему горы Сицилии, тучными долинами и широкими равнинами, орошаемыми водами рек, его просторными лесами и далеко в море простирающимися мысами. Он отдал якорь в устье прекрасной реки с прозрачной водой, без камней и мелей, протекавшей между лесистыми берегами. Совершив высадку и выполнив процедуру вступления во владение, он нарек остров Хуаной, в честь принца Хуана, а реку — Сан-Сальвадором.
Навстречу кораблям от берега отчалило два каноэ, но когда для исследования реки лотом с кораблей была выслана шлюпка, они опасливо ретировались. Адмирал осмотрел две брошенные испуганными обитателями хижины. Находки были скромны: несколько сетей из волокон пальмы, крючки и гарпуны из кости и кое-какие другие снасти для рыбной ловли, а также собаки породы, которую он уже видел на малых островах — той, что не лает. Он велел ничего не брать с собой и не портить, довольствуясь наблюдениями над нравами и образом жизни туземцев.
Вернувшись на шлюпку, он поднялся немного по реке, все более проникаясь очарованием этой страны. Таково великолепие живности и растительности тропических стран, где жаркое солнце как бы передает свой блеск каждому предмету и сообщает природе щедрую плодовитость. Пение птиц, впрочем, не отличается мелодичностью, поскольку замечено — у пернатых приятность голоса редко совмещается с яркостью внешнего убранства. Однако, замечает Колумб, здесь в лесу было немало сладкоголосых пернатых, и он нередко обманывался, полагая, будто слышит соловья, неведомого в этих странах. Колумб на все смотрел восторженными, очарованными глазами. Душа его была переполнена чувствами, ибо он видел исполнение своих надежд и принимал выстраданную и славную награду за все свои труды и перенесенные опасности.
Постоянные замечания Колумба о красоте страны и то удовольствие, которое доставляли ему ее звуки и виды, обнаруживают перед нами натуру, чрезвычайно восприимчивую к благости и чудесам природы. Он выказывает эти чувства с воодушевлением и вместе с тем с детской безыскусственностью и простодушием. Об одном из мест этого благословенного острова он пишет: "...там хочется поселиться навсегда". Куба представилась ему Элизиумом. "Это наипрекраснейший остров, — говорит он, — какой видели глаза человека, там есть отличные гавани и глубокие реки". Климат был здесь более умерен, чем на других островах, ночи — ни жарки, ни холодны, а птицы и кузнечики распевали всю ночь напролет. Особая красота заключалась в тропической ночи, в глубине темно-синего неба, в ярких чистых звездах и ясном сиянии луны, распространяющей над пышною страной великолепие, превосходящее блеск дня.
В благоуханиях лесов и аромате цветов Колумбу чудились запахи восточных пряностей, по берегам он находил раковины жемчужной породы устриц. По тому, что трава росла у самой кромки воды, он судил о спокойном характере омывающего эти острова океана, никогда не заливающего берег яростной волной. Во все время по открытии этих островов стояла мягкая благоприятная погода, и он решил, что в этих счастливых морях вечно царит спокойствие. Он и не помышлял о тех приступах неистовства, которым подвержены они. Удивительно, однако, что ураганы, почти ежегодно опустошающие Багамские и другие острова в непосредственной близости от Кубы, весьма редко достигают этой благословенной земли. Как будто сами стихии умеряются в ее преддверии.
В ходе своего плаванья Колумб не раз высаживался на остров, бывал и в поселениях туземцев, в частности на берегах реки, которой дал название Рио-де-лос-Марес. Дома там были искусно сложены из пальмовых ветвей, они не составляли правильных улиц, а были разбросаны между рощами и под сенью раскидистых деревьев, наподобие шатров военного лагеря; так до сих пор делают во многих испанских поселениях внутренних районов Кубы. Местные жители бежали в горы или прятались в лесу. Колумб прилежно описывал строение и убранство их жилищ. Хижины были выстроены более тщательно, нежели виденные им ранее, и содержались в отменной чистоте. Он видел в них грубые изваяния и деревянные маски, вырезанные с большим искусством. Они несли на себе печать более высокой культуры, чем на мелких островах, и Колумб предполагал ее возрастание по мере приближения к материку. Найдя во всех хижинах снасти для рыбной ловли, он решил, что эти берега населены преимущественно рыболовами, переправляющими продукты своего промысла в глубь страны. Он также замечал здесь подобия коровьих черепов, что говорило о наличии скотоводства; впрочем, то, по-видимому, были черепа ламантинов или тюленей, подобранные на берегу.
Пройдя какое-то расстояние на северо-запад, Колумб оказался в виду большого выступа суши, которому из-за покрывавших его лесов дал название Пальмового мыса. Здесь трое индейцев с острова Гуанахани, находившиеся на борту "Пинты", сообщили командиру, Мартину Алонсо Пинсону, что за этим мысом находится река, откуда не более четырех дней пути до Кубанакана, богатой золотом местности в глубине Кубы; слово "накан" на их наречии означало "середина". Однако Пинсон внимательно изучал карту Тосканелли и усвоил от Колумба его представления о побережье Азии. И он решил, что индейцы говорят о Кублай-хане, государе Тартарии, и каких-то частях его владений, о которых сказано у Марко Поло. Ему казалось, будто Куба, исходя из их объяснений, есть не остров, а материк, простирающийся на большое расстояние в северном направлении, и властитель этой области воюет с Великим Ханом.
Этой смесью заблуждений в недоразумений он немедленно поделился с Колумбом. Этим был положен конец одному из самообольщений Адмирала — будто они двигаются вдоль берега острова Сипанго, и положено начало другому. Он считал теперь, что достиг материка Азии, или, как он называл ее, Индии, а если так, то должен находиться на небольшом расстоянии от Манджи и Катая, куда, в конечном счете, и направлялся. Властитель, о котором шла речь, был, очевидно, могучим восточным монархом, и потому Адмирал решил искать реку за Пальмовым мысом и передать ему дар кастильских государей вместе с их посланием; после посещения же его владений он проследует в столицу Катая.
Однако все попытки найти эту реку оказались тщетны. За каждым мысом следовал новый мыс; хорошей якорной стоянки не находилось, нарастал встречный ветер, а небеса обещали непогоду. И Адмирал возвратился к той реке, где стоял одним-двумя днями ранее и которую назвал Рио-де-лос-Марес.
На восходе солнца первого ноября он выслал шлюпки в селение на берегу, но его обитатели бежали в лес. Колумб решил, что индейцы испугались, приняв экспедицию за набег из владений Великого Хана для захвата рабов. В тот же день он снова послал шлюпку к берегу, но на сей раз с индейцем-переводчиком на борту, который должен был убедить туземцев в мирных и добрых намерениях испанцев, не имеющих отношения к Великому Хану. Туземцы хорошо приняли его, и ему настолько удалось успокоить их страхи, что к вечеру вокруг кораблей собралось по крайней мере шестнадцать каноэ, в которых индейцы привезли хлопковую пряжу и прочие нехитрые предметы для торговли. Колумб запретил обмен на что-либо, кроме золота, дабы туземцы были принуждены обнаружить подлинные богатства своей страны. У них же не было ничего, никаких изделий из драгоценных металлов, за исключением того, что один из них носил в носу серебряное украшение. Насколько понял его Колумб, правитель жил на расстоянии четырех дней пути в глубине страны, к нему послали гонцов с известиями о появлении пришельцев, и менее чем через три дня можно ожидать прибытия гонцов от него, а также и множества купцов для торговли с кораблями. Любопытно видеть, сколь изобретательно воображение Адмирала на каждом шагу обманывало его, и как ложные заключения сплетались в единую паутину. Размышляя над картою Тосканелли, возвращаясь к своему счислению пути и ломая голову над неверно истолкованными словами островитян, он полагал, что находится на границе Катая, приблизительно в сотне лиг от столицы Великого Хана. Желая добраться туда, не теряя времени во владениях мелкого правителя, он решил не дожидаться прибытия гонцов и торговцев, но отправить двух посланцев к этому правителю.
