— Уже заметил,— жуя, невнятно отозвался гость. Талант посольского повара он, с утра ничего не евший кроме фруктов, уже успел оценить в полной мере.— А вон там что? В синей миске?
— Паста из печеных баклажанов. Тоже очень рекомендую. Самира!— он перешел на алмарский.— Подай гостю мутабаль. И подвинь пахлаву поближе, мой друг, сколько помню, всегда был неравнодушен к сладкому...
Девушка, склонив голову, поставила поднос на столик перед его сиятельством, взяла в руки широкую синюю миску и, опустившись перед диваном на колени, с почтением поднесла ее гостю. Граф одобрительно прищурился. Ирвин Деверелл протянул руку к шнуру колокольчика, раздался тихий мелодичный звон, двери покоев бесшумно распахнулись, и в комнату впорхнула еще одна девушка — в такой же полупрозрачной вуали и такая же хорошенькая, как первая. Черные брови его сиятельства поползли кверху.
— Да ты никак целый гарем себе завел!— восхитился он. Помощник секретаря развел руками:
— Женщины не вино, это не возбраняется. Правда, с гаремом ты все же хватил. Да и не заводил я ничего, этих милых пташек мне подарили.
Бервик присвистнул.
— И ты взял? А где же тот благородный мечтатель, что всей душой противился рабству и пел оды свободе?.. Эй, любезный! Кто вы и куда вы дели моего друга?
— Увы,— со вздохом отозвался Ирвин,— на государственной службе не место мечтам! А уж о свободе в Алмаре и вовсе говорить не приходится, учитывая богатство ее рабовладельческих рынков. В чужой монастырь, как известно...
— Знаю, знаю,— граф скосил глаза на девушку у своих ног, и, улыбнувшись, спросил ее на хорошем алмарском:— Самира, так?.. Что, ваш хозяин вас не обижает?
Густые черные ресницы рабыни опустились еще ниже, смуглые бархатные щечки чуть порозовели.
— Нет, господин,— едва слышно прошелестела она в ответ.— Мушир очень к нам добр.
Голос у нее был нежный, с переливами — и впрямь пташка. Бервик вздохнул про себя. Рабства он тоже не одобрял, да и воспитан был в иных традициях, однако...
— Хоть всё бросай да иди к послу в секретари,— вполголоса обронил он.
— А как же его высочество?— вкрадчиво напомнил друг.
— Его высочество тоже человек, поймет!
— Жениться тебе надо, Натан,— возведя очи горе, тоном проповедника изрек помощник секретаря, и оба фыркнули в голос. Его сиятельство ополоснул руки в высокой чаше с водой, вытер их о поднесенную Самирой салфетку и откинулся на подушки.
— Пожалуй, оно и к лучшему, что в Алмару все-таки отправили тебя,— заметил он.— Иначе был бы я уже поперек себя шире — и точно с гаремом! Нет-нет, милая, с пахлавой пока погодим. А вот шаашир, пожалуй, сейчас как раз был бы к месту... Ну что за прелесть, клянусь богами! Любое желание — и молча. В Геоне такого днем с огнем не сыскать.
Он принял из рук рабыни шелковую трубку шаашира и, обхватив губами мундштук, прикрыл глаза. Ирвин щелкнул пальцами — вторая невольница поднесла трубку и ему.
— Если хочешь,— устроившись рядом с другом и выпустив в потолок струйку ароматного пара, проговорил он,— я пришлю к тебе кого-нибудь из них сегодня ночью.
— Там поглядим,— отозвался Бервик.— Как служба-то в целом, Ирвин?
— Не жалуюсь,— сказал помощник секретаря. Потом сделал знак рабам за спиной опустить опахала, взмахом руки выставил их вон и улыбнулся вскинувшей на него взгляд Самире:— Сыграй нам на цитре, птичка. А Наири станцует.
Девушки поднялись с колен и одна за другой вышли в центр комнаты. Откуда-то в руках первой появилась цитра. Тонко зазвенели серебряные браслеты на запястьях и щиколотках танцовщицы, сладко, тягуче запели струны...
— Они знают только алмарский?— вновь прикладывая к губам мундштук, уже на родном языке тихо спросил гость. Хозяин качнул головой.
— Наири да,— так же тихо отозвался он.— А Самира, похоже, обучена куда лучше. Но по губам она читать не умеет, не беспокойся, я проверял.
— Хорошо...
Помолчали, пуская по очереди пар к потолку и глядя на танец.
— Я слышал,— делая очередной вдох, обронил помощник секретаря,— что сиятельному шауки Рифат-ан-Кериму пришлось по душе оказанное ему уважение. Та жемчужина и впрямь такая огромная?
— Почти со сливу,— ответил Бервик. Причем чистую правду — редкая грушевидная жемчужина, некогда украшавшая ожерелье предыдущей королевы Геона, матери покойного супруга Стефании Первой, равных себе по красоте размеру не знала. И первый советник Селима Тринадцатого был очевидно рад заполучить ее себе в коллекцию.— Значит, по душе, говоришь?..
Ирвин кивнул.
— Весьма. Почти так же, как то, что главе почтового двора не обломилось и гнутой подковы,— он качнул головой.— Высокая ставка, Натан. Очень высокая! Досточтимый шафи ан Махшуд крепкий орешек — может, стоит все же зайти с другой стороны трона? Думаю, Рифат-ан-Керим в протекции не откажет.
— Не сомневаюсь. Аудиенцию он мне уже назначил, даже просить не пришлось. Конечно, первый министр есть первый министр, и на повелителя своего он имеет влияние, только не забывай, кто Рифат-ан-Кериму приходится ближней родней!.. Перед выборами в Бар-Шаббе мы здорово прижали Хаддад-ан-Керима — и пусть Норвиль кресло архимага не получил, но и его соперник с ним за компанию вылетел на обочину. Алмара помнит всё. И хоть осыпь мы сиятельного шауки золотом с головы до ног, подношение он примет, а нашу сторону нет... Однако его злорадство в отношении обделенного подарками шафи — это интересно. Правая рука светлейшего аль-маратхи так не любит левую?
— На дух не переносит. И это взаимно — но на людях, конечно, оба поют друг другу осанну.
— А что их господин?..
— Светлейший аль-маратхи не слепой, но ему их игры на руку. Не удивлюсь, если он сам же эту взаимную неприязнь и подпитывает время от времени, чтобы не расслаблялись.
— Мудро,— хмыкнул Бервик, не сводя глаз с изгибающейся танцовщицы.— Но, сдается мне, к главе своей тайной канцелярии он все же прислушивается больше. Крепкий орешек, говоришь? Хм! И так-таки ни единой слабости?
Помощник секретаря невесело усмехнулся:
— Разве что безусловная верность своему повелителю, но это явно не то, что ты хочешь услышать... Увы, друг мой. Железный шафи чужд праведности и пороку в равной степени. Деньги для него — пыль. Семьи у него нет. А всё, что есть — почтовый двор, что дрожит перед ним до последнего человека, да с десяток учеников.
— А! Стало быть, ученики?..
— И не мечтай, порочное дитя свободы,— понимающе усмехнулся Деверелл.— Для того, что ты себе вообразил, шафи вполне хватает его рабынь — среди которых, кстати, он ни одной не выделяет, да и мрут они с завидной периодичностью. А ученики... Это не армия любовников, это стая волков. И зубы у них не хуже, чем у наставника — не говоря уж о том, что каждый из них чей-то сын.
— Так мальчики из видных семей?
— И приближенных к трону. Отдать своего отпрыска на обучение ан Махшуду — большая честь. Средний сын наместника Бэйета, Карима Зуфар-ан-Сани, младший сын одного из командующих армией, Анзора ан Фарайя... Только 'мальчиков' там раз-два и обчелся. Большинство учеников шафи уже перешагнули двадцатилетний рубеж.
— Погоди,— шевельнулся граф.— Ты сказал — ан Фарайя?..
Товарищ кивнул, и его сиятельство задумчиво сощурил глаза. Так Фаиз ан Фарайя — сын командующего армией? И не просто один из агентов почтового двора Алмары, но ученик самого ан Махшуда?.. Тогда многое становится понятным. И оттого еще более сложным: взаимодействие разведок вещь вполне обыденная и даже местами удобная, но одно дело — штатный резидент, и совсем другое — практически личная гвардия! 'Да,— промелькнуло в голове номера Первого,— у Рексфорда есть чутье. Не зря он, выходит, этого алмарца третий год подряд обхаживает' Брови его сиятельства чуть нахмурились. А ведь обхаживает-то, получается, не один Рексфорд! Кто, как не адепт ан Фарайя обеспечил сыну первого алхимика Геона место на боевом факультете? Алмара ничего не делает просто так. А уж Алмара в лице шафи ан Махшуда — тем более.
— Ирвин,— бросив взгляд на девушек в центре комнаты и отняв от губ мундштук, улыбнулся граф,— а прелестная Наири тоже умеет играть на цитре?
— Конечно,— друг понял, что ему хотели сказать.— Самира, птичка! Наш гость желает увидеть и твой танец тоже...
За пару часов до восхода солнца из покоев первого помощника секретаря главы официального посольства Геона в Тигрише выпорхнула легкая, похожая на тень девичья фигурка. Кутаясь в серый шелк, она скользнула мимо клюющих носами рабов у дверей и растворилась в темноте одного из бесчисленных коридоров дипломатического корпуса. Третий поворот направо, через галерею, второй поворот налево, неприметная дверь вниз, к переходу, крутые обкатанные ступени, едва освещенные редкими факелами... Самира спешила. Ее хозяин всегда поднимался с рассветом, и не позднее, чем через час, она должна была вернуться.
Весь Дворцовый холм был изрыт тайными ходами как многосемейная кротовья нора. Часть из них — та, что оканчивалась в покоях светлейшего аль-маратхи — от прочих отсечена была крепкой каменной кладкой, немногочисленными обитыми железом дверями и сонмом молчаливой стражи, остальные же, подобно юрким ручейкам, стекались на запад. Туда, где царил иной повелитель. Самира, быстрее ветра преодолев несколько каменных переходов, пронеслась через зыбкий сумрак огромного зала и нырнула во тьму под аркой. Тьма, секунду назад неподвижная, потревоженно колыхнулась.
— И да прольется свет,— торопливо шепнула девушка, низко склоняя голову,— и да откроется путь...
— ...тому, кого ждут,— откликнулось глухое эхо. Далеко впереди путеводной звездой вспыхнул фонарь. Рабыня вновь ускорила шаг. В отличие от тех, кто денно и нощно нес свою службу в дворцовых катакомбах, она не любила темноты и всегда ступала под землю не без внутренней дрожи — но того, кто ждал ее там, наверху, она боялась сильнее. Достигнув фонаря, висящего на крюке у подножия винтовой лестницы, Самира взлетела по ступеням к одинокой узкой двери. Застыв у самого порога, перевела дух, обхватила пальцами холодное железное кольцо...
— Входи,— тотчас же донеслось с той стороны, и девушка привычно вздрогнула. А дверь распахнулась — беззвучно, не скрипнув ни единой петлей. Самира проскользнула в комнату. Здесь тоже было сумрачно, зато тепло: очаг в дальнем правом углу жарко пылал, алыми всполохами скользя по каменным стенам. Рабыня, не поднимая глаз, опустилась на колени, и за спиной ее, холодным сквозняком мазнув по щиколоткам, все так же беззвучно захлопнулась дверь.
— Мой господин...
— Ты опоздала,— раздался над ее головой сухой, чуть клекочущий голос.
— Простите, мой господин! Мушир и его гость засиделись за полночь, а после мне было велено...
— Знаю. Разделить с этим гостем ложе. Сдается мне, где-то ты все же наследила, Самира. Это печально. Очень печально, а ведь я потратил на тебя столько времени.
— Мой господин!— цепенея от ужаса, прошептала рабыня, вжимаясь в холодный пол. Ответом ей был короткий смешок.
— Ну, ну. Не дрожи. Живой ты послужишь лучше, птичка, — так, кажется, тебя называет хозяин?.. И сегодня ты была при нем неотлучно весь вечер?
— Да, мой господин. Но он велел нам с Наири танцевать и играть на цитре по очереди... Они говорили между собой, мушир и его гость, но так тихо и быстро...
— И наверняка на своем языке. Странно было бы ожидать иного. Тебе многому еще предстоит научиться, Самира... Хорошо, а после? Когда ты осталась наедине с гостем?
— Он говорил мало, и всё больше обо мне,— вздохнула рабыня, но чуткое ухо собеседника уловило в ее голосе нотки неосознанного торжества. 'Женщины!— недовольно подумал он.— Учи, не учи... Нет, 'птичка', не тебя на ложе послали, скорее наоборот! Похоже, помощнику секретаря нужна еще одна рабыня, порасторопнее'
— Ясно,— сказал он.— Значит, ничего?
— Почти, мой господин. Я не уверена, но... Мой господин прав, я плохо читаю чужой язык по губам, но я прочла имена — светлейшего аль-маратхи, сиятельного шауки Рифат-ан-Керима...
— И, надо полагать, моё?
— Да, господин... И еще два других: Зуфар-ан-Сани и ан Фарайя. Последнее назвали дважды.
— Хм. А потом?
— Гость спросил мушира, умеет ли Наири играть на цитре, и мушир велел мне танцевать.
— И танцевала ты долго,— снова понятливо хмыкнул собеседник.— Потому что дальше пошел совсем другой разговор, а в танце читать по губам куда как сложнее, чем сидя с цитрой в руках. Что ж, Самира, могу тебя поздравить — твоему хозяину открыли глаза на кое-какие из твоих умений! Жаль. Очень жаль.
— Мой господин!..
— Возвращайся назад,— коротко обронил тот.— Как бы тебя не хватились. И постарайся проявить усердие, пока окончательно не разочаровала меня.
— Слушаюсь, мой господин!— выдохнула рабыня, поднимаясь с пола. Глаз на собеседника она так и не подняла — пятясь, отступила к двери, толкнула ее рукой и исчезла. 'Самира, Самира. Такая исполнительная, но так медленно учится',— подумал шафи, качнув головой. Потом поднял взгляд вверх, к стене слева от двери, где стоял, сложив руки на груди, высокий шарарец в черных шальварах, подпоясанных таким же черным кушаком. Поймав взгляд господина, шарарец шевельнул плечом, и правая его ладонь легла на костяную рукоять кинжала, торчащего из-за кушака.
— Нет,— подумав, все-таки сказал шафи ан Махшуд в ответ на безмолвный вопрос.— Пусть идет. Умереть она всегда успеет...
Как и было обещано графу Бервику, Селим Тринадцатый принял его по окончании торжеств и выслушал весьма благосклонно — не сказав, однако, ни 'да' ни 'нет'. В истинно восточной традиции он всю беседу держался где-то посередине, кивая и внимая, а по окончании аудиенции туманно высказался в том ключе, что, мол, дело непростое и требует времени на осмысление. В сущности, ничего другого Бервик от правителя Алмары и не ждал, но грызущее изнутри беспокойство подавил с трудом. Да, дело требовало времени — но у него, в отличие от светлейшего аль-маратхи, этого времени почти не осталось. Неделя! И никаких подвижек!
Номер Первый вернулся в свои покои мрачнее тучи. Посидел, подумал и послал записку Ирвину Девереллу. Посетившая его идея — последняя соломинка, на которую, впрочем, тоже надежд было мало, требовала дополнительной информации... Первый помощник секретаря ответил без промедления, и тем же вечером двое друзей вновь сидели на низком диване, утопая в россыпи подушек и окутанные клубами ароматного пара, а Наири играла для них на цитре. Самиры не было — хозяин услал ее к Угге Ярвису, так сказать, в качестве приветственного дара. Вытянуть что-либо из ушлого лессинца у нее все равно не выйдет, а так хоть будет под присмотром. И подальше от того, что ее не касается.
— Может, Ярвису ее и подарить?— задумчиво обронил Ирвин.— Хотя, пожалуй, он мне за это спасибо не скажет...
— А смысл?— пожал плечами граф.— Эту сбагришь — другую пришлют. И отказаться от дара ты все равно не сможешь. Уж лучше знакомое зло.
— Тоже верно,— без энтузиазма согласился помощник секретаря. Помолчал и спросил:— С аль-маратхи, я так понимаю, ничего?
