Прекрасная дружба

«Если другие наши собратья смогут — и решатся — создать подобные связи, мы многому научимся. Если они пойдут с теми, с кем создадут связь, чтобы жить среди двуногих, то они увидят намного больше, чем подсматривая из тени. Они расскажут нам все, чему научатся, помогут нам понять двуногих. И не забывайте суть этой связи. Двуногие, судя по всему, мыслеслепы. Этот двуногий, во всяком случае. Но, несмотря на свою слепоту, он осознает связь. Он чувствует любовь Лазающего-Быстро… и любит его в ответ. Я полагаю, что из доклада Лазающего-Быстро очевидно, что этот двуногий до встречи с ним считал его не разумнее наземных бегунов или озерных строителей. Теперь — дело иное, но все-таки он не может знать, насколько же разумен Народ. И, скорее всего, нам лучше не раскрывать ему и его старшим насколько мы умны, поскольку лучше, когда тебя недооценивают. Но давайте установим больше связей с двуногими, если сможем. Давайте изучать их, и пусть те, кто установит эти связи, покажут им, что мы не представляем угрозы для них. Мир велик, безусловно, достаточно велик, чтобы разделить его с двуногими, если мы сумеем сделать их друзьями»

На мокрый, быстро темнеющий лес опустилась тишина. А затем, так как это принято у Народа, по одному, по двое, появились мыслеголоса, делающие свой выбор.

12

Лицо Ричарда Харрингтона было бледным, когда мощные прожектора аэрокара высветили разбросанные обломки.

Иконка аварийного маяка Стефани горела прямо в центре ИЛСа[1] аэрокара, указывая на то, что он находится прямо внизу, но в этом сигнале не было необходимости. Обломки разбитого дельтаплана были разбросаны по кронам трех деревьев, и продолжающееся молчание комма его дочери внезапно стало еще более пугающим.

Он не знал, что привело сюда Стефани, но она явно пыталась дотянуть до поляны, лежавшей чуть дальше, и Ричард двинул аэрокар вперед. Марджори сидела рядом с ним, тихая, но напряженная, и управляла прожектором правого борта, заставляя его описывать широкие полукружия. Ричард как раз потянулся к управлению левым прожектором, когда она воскликнула.

— Ричард! Смотри!

Его голова повернулась по команде жены, а челюсть отвисла.

Стефани сидела, прислонившись к подножию гигантского дерева, что-то прижимая к себе одной рукой. Ее одежда была разорвана и окровавлена, но она подняла голову, когда он смотрел на нее. Она взглянула на огни и, даже из аэрокара ему было видно выражение безграничного облегчения на ее исцарапанном и вымазанном кровью лице. Но, даже увидев это, даже когда его сердце вздрогнуло от радости настолько интенсивной, что она была почти пыткой, он все равно примерз к месту от удивления.

Его дочь была не одна.

Жуткое месиво белых костей и разорванной плоти лежало чуть в стороне. Ричард достаточно изучал анатомию сфинксианских животных, чтобы опознать в нем полуободранный скелет гексапумы, но ни он, ни какой-либо другой натуралист, никогда не видел и не мог себе представить зрелище десятков и десятков и десятков крошечных «гексапум» окруживших защитой его дочь.

Он был удивлен своим собственным выбором слов, но только они описывали ситуацию. Они защищали Стефани, присматривали за ней и он понял — так, как если бы видел это своими собственными глазами — что именно они, чем бы они ни были, убили гексапуму, чтобы спасти ее.

Но этим и исчерпывались его знания. Он мягко тронул Марджори за руку.

— Оставайся здесь, — сказал он спокойно. — Скорее, здесь нужна моя специальность, не твоя.

— Но…

— Пожалуйста, Мардж, — сказал он по-прежнему спокойным голосом. — Я не думаю, что есть какая-то опасность — прямо сейчас — но я могу и ошибаться. Просто оставайся здесь, пока я все выясню, хорошо?

Марджори Харрингтон стиснула зубы, но подавила непроизвольный приступ гнева, поскольку он был прав. Он был ксеноветеринаром. Если бы проблема была в растениях, он бы положился на ее мнение; в данном же случае ей следовало положиться на него, как бы ни хотелось ей броситься к дочери.

— Хорошо, — неохотно сказала она. — Но будь осторожен!

— Буду, — пообещал он и открыл дверцу.

Он медленно выбрался и очень аккуратно пошел по направлению к дочери, неся аптечку. Море пушистых, длиннохвостых существ расступалось у его ног, примерно на метр в стороны, а затем вновь смыкалось позади него, и он буквально ощущал внимательные взгляды, когда добрался до свободного пятачка вокруг Стефани. Одинокое создание сидело возле нее — меньше и стройнее остальных, в пятнистой коричнево-белой шубке, а не в серо-кремовой, как у остальных — и он почувствовал взгляд его травянисто-зеленых глаз. Но, несмотря на все признаки разума, проявлявшиеся в этом изучении, все его внимание было обращено на дочь. Вблизи ссадины и пятна крови — кровь не ее, слава Богу! — были еще более заметны, и желудок его сжался при виде следов ее травм. Ее левая рука висела, очевидно, сломанная, ее правая нога была вытянута неподвижно вперед, и ему пришлось подавить слезы, когда он опустился на колени возле нее.

— Привет, детка, — сказал он нежно, а она повернулась к нему.

— Я виновата, папочка, — прошептала она, и слезы хлынули из ее глаз, — Папочка! Я во всем виновата! Я…

— Ш-ш-ш, дочка, — голос его дрожал, когда он погладил ладонью ее по правой щеке. — Для этого будет время потом. А сейчас давай просто отправимся домой, хорошо?

Она кивнула, но что-то в ее выражении сказало ему, что это еще не все. Он нахмурился, а затем его брови взлетели вверх, когда она распахнула куртку и открыла еще одного из существ, крутившихся вокруг них. Он уставился на жестоко искалеченное животное, затем перевел взгляд на дочь.

Стефани прочла вопрос в глазах отца. Не было времени объяснять все — этим можно заняться позже, когда она примет безусловно заслуженное наказание, какое только придумают родители — но она кивнула.

— Он мой друг. — Голос ее дрожал и был полон слез — голос ребенка надеющегося услышать от родителей, что проблему можно решить, поломки починить… друга спасти.

— Он… он спас меня от гексапумы, — продолжила она, пытаясь удержать свой голос. — Он бился с ней, папочка — бился с ней за меня — пока не подоспели остальные, и он так пострадал. Я…

Голос ее, наконец, сорвался, и она уставилась на отца, бледная от изнеможения, боли, страха и горя. Ричард Харрингтон взглянул на нее, сердце у него разрывалось от ее страдания, и нежно взял ее лицо в ладони.

— Не волнуйся, детка, — мягко сказал он дочери. — Он помог тебе, а я помогу ему, чем смогу.

* * *

Лазающий-Быстро медленно-медленно поднимался из темноты.

Он лежал на левом боку на чем-то мягком и теплом. Он моргнул. Он чувствовал боль своих ран и знал, что они тяжелы, но было что-то странное в том, как именно он чувствовал боль. Боль была отдаленной, как будто что-то делало ее меньше, чем ей следовало быть. Он повернул голову, взглянул вверх, ища то, что он уже знал, было там, и издал мягкий звук — жалкую пародию на его собственное урчание — когда увидел лицо его двуногой.

Она взглянула вниз, и ярчайшая вспышка ее радости и облегчения от того, что увидела его движения, пробила дымку приятной расслабленности, окутывающую его мысли. Она осторожно погладила его, а он заметил, что ей стерли кровь с лица. Белые кусочки чего-то покрывали самые серьезные ее порезы и ссадины, ее сломанная рука была вложена в чехол какого-то негнущегося белого материала. Он слышал эхо ее боли, все еще окрашивавшее ее мыслесвет, но это эхо было столь же приглушенным, как и его собственное. Она открыла рот и произвела серию звуков, которые двуногие использовали для разговора, а он повернулся в другую сторону, когда ей ответил более низкий голос.

Его человек сидела в одной из двух вещей для сидения двуногих, понял он, но на осознание того, что эти вещи для сидения находятся внутри летающей вещи, ушло больше времени. Он мог бы этого не понять даже потом, если бы не связь с его человеком, но эта же самая связь — и дымка — удержала его от паники при мысли о полете в небесах со скоростью, которую эти летающие штуки обычно развивали.

Еще двое двуногих — родители его двуногой — сидели перед ними. Один оглянулся на его двуногую, и Лазающий-Быстро вновь моргнул, когда его связь помогла ему осознать, что это была мать его двуногой. Но говорил другой взрослый — отец его двуногой. Низкие перекатывающиеся звуки по-прежнему не значили ничего, и Лазающий-Быстро отстраненно поинтересовался, поймет ли он когда-нибудь этих странных существ.

* * *

— Он посмотрел на меня, папа! — воскликнула Стефани. — Он открыл глаза и посмотрел на меня!

— Хороший знак, Стеф, — ответил Ричард, постаравшись вложить в голос столько ободрения, сколько смог.

— Но он выглядит ужасно слабым и дезориентированным, — продолжила Стефани гораздо более обеспокоенным тоном. Ричард повернулся и обменялся взглядами с Марджори.

Несмотря на болеутоляющие, Стефани должна была испытывать достаточно сильный дискомфорт, но в ее голосе не было и нотки беспокойства за себя. Все до капли было обращено на это создание — «древесного кота» — у нее на коленях, и так продолжалось с самого момента ее обнаружения. Она настояла, чтобы ее отец осмотрел «древесного кота» даже прежде того, как зафиксировал ее руку, и, учитывая присутствие других, наблюдающих древесных котов — и то, что немедленной угрозы жизни Стефани не было — он согласился. Ни он, ни Марджори пока не могли собрать те кусочки объяснений, которые им пока довелось услышать, во что-нибудь осмысленное, но они уже пришли к выводу, что Стефани была права, по крайней мере, в одном отношении. Чем бы еще они не были, эти ее древесные коты были разумной расой.

Только Богу ведомо, к чему это все приведет и, в данный момент, Ричарда и Марджори это не волновало. Древесные коты спасли жизнь их дочери. Это был неоплатный долг, но они были готовы выплачивать его всю свою жизнь. Ричард прочистил горло.

— Он выглядит слабым потому, что он слаб, дорогая, — сказал он и повернулся к ИЛСу, когда аэрокар направился к больнице Твин Форкса и его ветеринарии. — Его травмы достаточно серьезны и он потерял много крови, прежде чем ты затянула жгут. Без этого он бы уже умер.

Стефани распознала одобрение в его голосе, но просто нетерпеливо кивнула.

— Обезболивающее, которое я ему дал, скорее всего, и привело к тому, что он выглядит дезориентированным, — продолжил он, — но мы его неоднократно использовали для сфинксианских животных уже в течение сорока стандартных лет без побочных эффектов.

— Но он поправится? — настойчиво потребовала его дочь, и он слегка пожал плечами.

— Уверен, он выживет, Стеф, — пообещал Ричард. — Я не думаю, что нам удастся спасти его переднюю лапу, и у него останутся шрамы — может быть даже видимые сквозь шерсть — но за исключением этого он должен выздороветь полностью. Не могу этого гарантировать, детка, но ты же знаешь, что я не стану лгать тебе в подобных вещах.

Некоторое время Стефани смотрела ему в затылок, затем перевела взгляд на мать. Марджори встретила ее взгляд и твердо кивнула, подтверждая прогноз Ричарда, и, казалось, у Стефани рухнула гора с плеч.

— Ты уверен, папа? — вновь потребовала ответа она, но в ее голосе больше не было отчаяния, а он вновь кивнул.

— Уверен настолько, насколько вообще могу быть, дорогая, — сказал он. Она вздохнула и вновь погладила древесного кота по голове. Тот широко открыл глаза, рассеянно посмотрел на нее, а она нагнулась и поцеловала его между треугольных ушей.

— Слышал? — прошептала она ему. — Ты выздоровеешь. Папа так сказал.

* * *

Да, подумал Лазающий-Быстро как в тумане, ему и правда стоит начать изучать значения звуков двуногих. Но не сегодня. Сегодня он слишком устал, и прямо сейчас это все равно не имело значения. Значение имел мыслесвет его двуногой и знание, что она в безопасности.

Он взглянул вверх, на нее и сумел слегка погладить ее ногу здоровой лапой. Затем он со вздохом закрыл глаза, уткнулся в нее носом и позволил приветствию и любви ее мыслесвета убаюкать его.

С такими друзьями…

1520-1521 после расселения

Планета Сфинкс, бинарная система Мантикоры

13

— Назначенные на четырнадцать ровно здесь, шеф, — объявил терминал старшего рейнджера Гэри Шелтона. Нельзя сказать, что хозяин кабинета поморщился, отворачиваясь от окна с видом на залитые солнцем тротуары Твин Форкса, но он определенно закатил глаза, прежде чем вернуться к столу и усесться за ним.

— Спасибо, Франсин, — сказал он, чуть вздрогнув.

— Всегда пожалуйста, — ответила с экрана терминала Франсин Самарина, его давний секретарь, главный администратор офиса и менеджер вообще всей Лесной Службы Сфинкса. Шелтон с подозрением посмотрел на нее, но, все же, решил, что не может обвинить ее в том, что она смеется над ним. Нет, это было просто его воображение. Конечно, она не думает, что это забавно, когда ее босса безжалостно преследует девочка тринадцати с половиной лет.

Конечно, нет, мрачно подумал он. И, если бы я и попробовал обвинить ее в этом, она бы, так или иначе, все отрицала своим лучшим «Кто, я?»

— Пригласи их, — сказал он вместо этого и поднялся для учтивого приветствия, когда дверь офиса открылась.

Мужчина, женщина, девочка и… древесный кот вошли к нему.

Мужчина был высоким, темноглазым, ему было, скорее всего, весьма за тридцать, темные волосы только подернулись серебром. Его жене было примерно столько же, лицо ее было ясным, а цвет глаз чем-то средним между карим и ореховым. Девочка выглядела на тринадцать-четырнадцать стандартных лет, у нее были темно-карие отцовские глаза, а вот волосы были как у матери, но тщательнее уложенные.

И, тревожно оглядываясь по сторонам, на ее плече восседал древесный кот, представитель коренного населения Сфинкса, чье обнаружение чуть более стандартного года назад сильно усложнило жизнь Шелтона.

Поначалу, никто не обращал особого внимания на возможность того, что эти существа действительно могут быть разумны. Более того, над этим смеялись. Ведь, как кто-то вспомнил, Харрингтоны мигрировали на Сфинкс всего три стандартных года назад. Кто бы мог поверить, что такие новички (были и такие, как, к примеру, Джордан Франкитти, кто меньше стеснялся в выражениях) смогли обнаружить разумный вид, который никто до них ни разу не видел? И этот вздор о том, что они «спасли» девушку от гексапумы (и, в первую очередь, какими идиотами надо быть родителям, чтобы отпустить двенадцатилетнего ребенка гулять там, где он может столкнуться с гексапумой?), был совершенно нелеп!

Шелтон сомневался в историях об их разумности, но только до тех пор, пока Скотт МакДаллан и, затем, Арвин Эрхардт не столкнулись с котами. Конечно, доктор МакДаллан был еще одним «новичком», о чем некоторые люди, такие как Франкитти, беспокоились, но семья Эрхардтов прибыла на борту колониального корабля «Ясон». Даже Франкитти принял его всерьез, когда тот стал настаивать, что коты не только существуют, но и весьма умны.