Чертополох. 1 том.

— Холодно... — тихо заметил сзади кто-то из десятников, но Олдер, не оборачиваясь, отрицательно качнул головой. По идее, он должен был ненавидеть защитников обреченного Реймета больше других, ведь именно его отряды раз за разом отходили от старых стен несолоно хлебавши. Но молодой "Карающий" проникся к защитникам городка не ненавистью, а уважением, и именно поэтому вызвался встретить начальника крепости Мартиара Ирташа, который после стольких дней умелой обороны все же решил пойти на переговоры о сдаче. Трудное, непростое решение, но в то же время — необходимое. Во время одной из своих ночных вылазок крейговцы, напав на обоз, перебили мастеров, которые должны были собрать осадные машины. Это дало защитникам крепости ещё немного времени, но теперь в войско прибыли новые мастеровые и осадные машины уже были готовы — завтра от старой крепости не останется камня на камне...

В полдень ворота Реймета наконец-то приоткрылись, пропуская одинокого всадника на крепком гнедом коне, и Олдер, приказав остальным оставаться на месте, двинулся навстречу крейговцу — ему не терпелось увидеть того, кто смог столько дней вопреки всему удерживать город.

Мартиар Ирташ оказался старше, чем это представлялось Олдеру — лет ему было хорошо под пятьдесят, но в остальном он вполне соответствовал сотворенной воображением амэнца картинке. Довольно высокий, плотный, уже начавший понемногу грузнеть воин. Серые, глубоко посаженные глаза крейговца казались запавшими, но этот недостаток лишь делал взгляд Мартиара еще более пристальным, а высокий лоб в сочетании с твёрдо очерченным ртом и решительным подбородком не только свидетельствовали о недюжинном уме и воле, но и недвузначно намекали на то, что на встречу с "Карающим" явился уроженец северного Крейга. Олдеру уже довелось видеть такие, весьма характерные для уроженцев Райгро черты среди снятых с врагов посмертных масок, которыми тысячник Иринд украшал свое домашнее, посвящённое Мечнику, святилище. К созерцанию слепков прилагались еще и подробнейшие рассказы тысячника о том, кем являлись при жизни убитые им люди, и почему они удостоились в посмертии такой странной чести.

Пляшущие языки пламени, отбрасывающие на искусно раскрашенные маски прихотливые тени... Похожий на старого облезлого стервятника Иринд, с гордостью охотника оглаживающий свои трофеи... Такое трудно забыть! Так же трудно, как и наставления отца, в свое время заставившего Олдера выучить гербы и историю знатных семейств Крейга, Триполема и Лакона. Ведь чтобы верно оценивать противника, его следует знать и понимать...

— Приветствую тебя, амэнец... — когда всадники наконец-то сблизились, крейговец не стал затягивать с приветствием, пусть и прозвучавшим излишне отрывисто и сухо.

— И тебе привет, Мартиар, глава рода Ирташ. В эти края ты принес с собою настоящую зиму — теперь здесь наверняка вьюжит, как в твоём родном Райгро... — Олдер слабо улыбнулся. Возможно, шутка была не слишком удачной, но как иначе было показать крейговцу свое расположение? Мартиар же, услышав такие слова, невольно коснулся вышитого на плаще герба с вздыбленным конем. Нахмурился.

— Ты знаешь наши рода?

"Карающий" согласно кивнул головой.

— Да. Меня учили. Отец... Он... — голос внезапно осел и осип. Олдеру хотелось бы думать, что это произошло от холода, но Мартиар сделал совсем другие выводы. Он внимательно взглянул на молодого "Карающего" и медленно произнес.

— Дети, пережившие родителей — закономерность. Старость уступает молодости. А вот отцы не должны стоять у могил собственных детей...

После такого замечания возникшая было у Олдера к этому человеку симпатия едва не развеялась без следа. Молодой "Карающий" никому не позволял прикасаться к своей незажившей ране, а потому надменно вскинул голову... Прищурился, подбирая достойный ответ:

— Ты так, говоришь, будто знаешь, но...

— Знаю... — Мартиар остановил готовые сорваться с губ Олдера слова едва заметным движением руки. — Старшего сына я уже похоронил вместе с его матерью — оспа не знает пощады, так же как и сталь, а здесь у меня трое... И они — не единственные дети в Реймете. Горожане не должны расплачиваться за верность своему Владыке.

Кони крейговца и "Карающего" шли теперь бок о бок, с каждым мгновением приближаясь к уже окончательно закоченевшим в ожидании главы десятникам, но когда до сопровождения оставалось не более пятидесяти шагов, Олдер вновь повернулся к Мартиару и твердо произнес.

— Я понимаю... И обещаю, что жителям Реймета не причинят вреда. Слово Олдера из Остенов!..

Мартиар согласно кивнул головой, но при десятниках разговор прекратился сам собой, возобновившись лишь в палатке Ронвена. Глава амэнского войска был согласен принять сдачу города, но лишь при множестве оговорок, которые следовали одна за другой — оружие, "Лисы", мужчины Реймета, жизнь самого Мартиара...

Каждое новое условие Ронвена сопровождалось странной полуулыбкой, которая тут же, точно в зеркале, отражалась на лицах Лукина, Моренда и крутящегося подле десятника Лемейра. Он разливал по кубкам вино настоянное на травах, подогретое и сдобренное медом — лучший напиток при таких морозах, но Олдеру с каждой минутой все больше хотелось выплеснуть содержимое своего кубка прямо в лицо услужливому десятнику — уж больно гнусной выходила у него усмешка... Впрочем, сам Лемейр и его дела были не намного лучше — наслышаный о "подвигах" этого десятника Олдер как-то спросил у Ронвена, зачем тот держит подле себя такую мразь, но тот в ответ лишь пожал плечами. Мол, главное качество всех псов — верность, и Лемейр обладает им в полной мере... А что до его весьма характерных предпочтений, то кому какое до них дело, если они не мешают основным обязанностям Лемейра!

Получив такой ответ, Олдер впервые крепко задумался о том, что же на самом деле представляет собою закадычный приятель отца, но каких-либо выводов сделать так и не смог — в конце концов, даже на солнце есть пятна, а весьма щепетильный в вопросах чести отец вряд ли бы называл другом недостойного... Вот только горький осадок после таких размышлений никуда не исчез...

Между тем, переговоры продолжались; Мартиар уступал — медленно и неохотно, а Олдер, видя, как упрямый крейговец сражается за каждую, зависящую от его решения жизнь, то и дело открыто вставал на его сторону, получая за это недоуменные взгляды товарищей по оружию.

Наконец, все условия были обговорены и уточнены, и Мартиар покинул палатку Ронвена. Добиться от крейговца немедленной сдачи так и не вышло — Ирташ взял на размышления вечер и ночь, в течение которых собирался ознакомить с условиями сдачи защитников Реймета. Если они согласятся, то поутру штандарты Крейговского Владыки будут спущены с башен, а ворота откроются... Если же нет — будет бой...

В обратную — такую короткую, но, в то же время, бесконечно длинную дорогу Мартиара провожал один лишь Олдер. Они молча ехали в сгустившихся сумерках и думали, казалось, каждый о своем, но почти у самых стен Реймета молодой "Карающий" придержал коня и горячо зашептал.

— Сдать город, пусть и на таких условиях, единственно возможное решение... Я не должен тебе этого говорить, Мартиар, но осадные машины уже готовы. Реймет не выдержит завтрашнего штурма!

Мартиар тоже остановил коня. Опустил голову... Несколько минут молчания показались Олдеру вечностью, но потом крейговец все же заговорил.

— Я, верно, тоже не должен просить тебя о таком, Олдер, но... Если завтра Реймет падет, попытайся разыскать мою семью. Тебе нужен большой дом в Кожевном переулке с вырезанными на дверях оленями...

Олдер прижал руку к груди — как раз напротив сердца.

— Клянусь честью, я ...

Но Мартиар остановил его, как и во время первой беседы.

— Не клянись, амэнец — просто попытайся, ведь никто кроме Седобородого, не знает, кому и что уготовано на завтра, а, главное... — Крейговец вздохнул и посмотрел прямо в глаза Олдеру. — Элгея и Мика понимают слово "нет", но моя младшая дочь... Если она решит, что мне нужна помощь, то вполне может оказаться на улицах Реймета — замки ее не удержат...

От этих, полных невысказанной боли слов, Олдеру стало тошно, но он все же попытался улыбнуться.

— Похоже, она истинная дочь воина...

Мартиар отрицательно качнул головой.

— Она — ребенок. Энейре всего одиннадцать... А теперь прощай, Олдер из рода Остенов, и помни, что ты мне пообещал...

Но "Карающий" на эти слова лишь упрямо вскинул голову.

— А я не хочу прощаться... Верю, что ты примешь правильное решение...

В этот раз Мартиар лишь молча кивнул... На этом они и расстались, а утром восходящее солнце ярко осветило по-прежнему полощущиеся на ветру княжеские штандарты — о добровольной сдаче речи больше не было...

Когда амэнское войско через проломы в стенах хлынуло в обреченный город, резня и грабежи начались почти сразу же — обозлённые затянувшейся осадой воины не собирались щадить кого бы то ни было. Но сцепившемуся с остатками "Лисов", увязнувшему в хитросплетении улочек со своими спешенными ратниками Олдеру было не до того — крейговские воины защищались с отчаянием смертников, с боем уступая каждый дом, каждую пядь заледенелых, залитых кровью мостовых. "Карающий" вел свой отряд к центру города в прямом смысле этого слова — по трупам, но то, что ожидало опьяневшего от мороза и боя Олдера на главной площади, разом отрезвило его от кровавого угара...

Служители Семерки испокон веков были неприкосновенными, оставаясь выше всех, раздирающих Ирий свар. Конечно, не все было так гладко — бывали случаи, когда святилища сгорали во время пожара, сопровождающего захват города, но даже в этом случае храмы занимались от случайных искр, а не от целенаправленного поджога, да и после такого происшествия виновная сторона выплачивала жрецам немалый откуп. Ну, а поднять руку на божьих слуг считалось настоящим преступлением. Этот обычай соблюдался даже лесовиками-скрульцами и дикими вайларцами, а уж амэнцы, во владениях которых находились главные храмы Семерых Заступников Ирия, неукоснительно придерживались этой освящённой веками традиции... Во всяком случае, именно так было до сегодняшнего дня!

Теперь же окруженные воинами служительницы Малики плакали и заламывали руки посреди площади, тяжелые двери святилища были сорваны напрочь, а еще одна часть "Карающих" подтаскивала под беленые стены храма целые кипы хвороста и досок. Святилище вот-вот должна была постигнуть судьба соседнего здания, которое уже со всех сторон охватил огонь. Сквозь рёв пожирающего сухое дерево пламени слышались отчаянные крики — ставни, и двери были надежно подперты снаружи...

— Останови это!!! — завидев появившийся на площади отряд Олдера, одна из жриц неожиданно рванулась вперед и, миновав заслон, бросилась к облаченному в командирский плащ воину. Повалилась ему в ноги, пытаясь обнять сапоги. — Именем Милостивой, останови душегубов!

— Сейчас мы уберем эту сумасшедшую, глава. — Один из хозяйничающих на площади ратников подошел к Олдеру, но тот, бросив короткое "Взять" махнул рукой и воины его отряда окружили подошедшего стальным кольцом. Олдер же, высвободившись из рук по-прежнему не поднимающейся со снега жрицы, присел рядом с нею на корточки.

— Что здесь происходит?

Еще не старая женщина подняла на него полные слёз глаза...

— Эти нелюди... Они подожгли больницу вместе с ранеными... А большинство из них даже встать с постели не могло...

Олдер резко распрямился. Посмотрел на взятого в оцепление воина потемневшими от гнева глазами.

— Как вы посмели, ублюдки? — голос Олдера напоминал хриплый рык и воин, поняв, что от смерти его отделяют считанные мгновения, судорожно дернулся.

— Мы выполняли приказ главы Ронвена! Это он велел сжечь больницу — мало ли какая там зараза?! Нам в войсках поветрие не нужно!!!

Олдер недоверчиво нахмурился.

— Может, он еще и святилище приказал подпалить?

Воин судорожно сглотнул.

— Нет... Но жрицы... Они крутились у нас под ногами, пытались помешать... А Ронвен велел наказывать всех непокорных!..

— Ясно... — вновь короткий жест рукой, и один из подчиненных Олдеру воинов шагнул вперед. Еще миг — и посмевший нарушить неприкосновенность жриц ратник осел на снег с перерезанным горлом.

— Площадь оцепить, жриц освободить. Святотатцев взять под стражу. В случае сопротивления — убивать на месте... — Собственный отдающий приказы голос, казался Олдеру глухим и незнакомым, а сам он словно бы утратил чувствительность ко всему, кроме ровного гула пламени уже объявшего до самой крыши больницу.

— Может, все же попытаться открыть двери... Вдруг хоть кто-нибудь... — Олдер коротко взглянул на Антара словно бы прочитавшего его невысказанные мысли и, помедлив, отрицательно качнул головой.

— Я не пошлю людей в огонь, да ты ведь и сам видишь — уже слишком поздно...

В ответ Антар лишь тяжело вздохнул. Из горящего здания уже не доносились ни одного крика, зато по площади начал стремительно распространяться запах горелого мяса, показавшейся Олдеру омерзительным.

Между тем поджигатели на диво быстро сложили оружие — идеально вышколенным, немедля и без рассуждений исполняющим приказы ратникам Олдера оказалось достаточно пустить кровь паре-тройке крикунов, чтобы остальные сложили оружие... Святотатцы, похоже, были изрядно ошеломлены тем, что подоспевший отряд не разделил их устремлений. На площади больше нечего было делать, и Олдер, на всякий случай выставив около святилища Малики многочисленную охрану, вновь углубился в сплетения улиц. Отправив десятку Антара на поиск дома Мартиара Ирташа, сам он намеревался найти Ронвена — молодому воину все еще не верилось, что друг отца мог отдать такой приказ...

В этой части города сопротивления уже не было — отряды Ронвена и Лукина прошли по ним стальной волной и теперь Олдера встречали лишь зияющие выбитыми дверями дома да скорчившиеся на снегу трупы, среди которых почти не было "Лисов". На одного облачённого в коричнево-рыжую куртку, сплошь изрубленного воина приходилось пять, если не семь трупов женщин, детей, обычных горожан...Олдер шел, не останавливаясь ни на миг, а его рука все сильнее сжимала рукоять меча — за шесть лет он уже четыре раза принимал участие в подавлении крестьянских мятежей, но никогда не видел такой бессмысленной невозможно кровавой резни...

Отец, зная, как важно получившему увечье сыну доказать свою пригодность к военному делу, сам выбрал отряд, в котором должна была начаться ратная служба Олдера. "Доблестные", которыми командовал отец, во избежание злобных сплетен, отпали сразу. Ронвен же, по мнению отца, действительно начал бы слишком баловать отпрыска лучшего друга... А вот помешанный на собирательстве посмертных масок Иринд славился полнейшим безразличием к пышности родословных попавших в его отряд юнцов, и неизменно ратовал за железную дисциплину.

Впоследствии выяснилось, что это было правильным решением. Пытаясь восстановить подвижность руки, Олдер ещё дома начал изводить себя беспощадными тренировками, и благодаря этому, легче сжился с драконовскими порядками, установленными Ириндом для новичков. Ну, а сам тысячник сразу выделил для себя рано вытянувшегося, но еще по-детски нескладного паренька. Похожий на взъерошенного галчонка, юнец во время тренировок выполнял упражнения не на страх, а на совесть, и даже в кругу сверстников никогда не жаловался на налитые болью мышцы, жесткую постель с тонким, жутко кусачим одеялом и безвкусную, скудную пищу. Более того, свой скромный паёк он делил с приведённым в казармы псом. И это была не какая-нибудь шавка, а породистая грандомовская собака — из тех, что следуют за воинами и воюют вместе с ними...