Последыш 3

Предварительные беседы, — без географической привязки к местности, — состоялись еще раньше, и вот теперь накануне свадьбы, а вернее, за полчаса до полуночи, мужчины снова, уже в третий раз за день, встретились в кабинете Ингвара, просмотрели заранее подготовленные их адвокатами и финансовыми консультантами проекты соглашения, оперативно составили свой собственный итоговый документ, — прелиминарное соглашение о создании товарищества с ограниченной ответственностью"Трио", — подписали его, скрепили своими печатями, выпили за успех их неожиданного, но сулящего большие прибыли предприятия и разошлись как раз с боем часов. Начинался новый день — двадцать второе сентября 1983 года.

Впрочем, проводив компаньонов, Ингвар еще на некоторое время задержался в кабинете. Перед сном ему предстояло просмотреть еще один любопытный документ. Причем интерес Бармина распространялся не только на его содержание, но и на того, кто этот документ составил. Так уж вышло, что, после встречи на рассвете, Бармину в тот день больше не удалось поговорить с Ульрикой. С ней, правда, по очереди то прогуливались в парке, то обменивались мнениями за чашечкой кофе с пирожными и горьким шоколадом его женщины. Причем, не только "взрослые тетеньки", то есть, Варвара, Елена и Ольга, но и "почти девочка, которая уже не девочка" — Маша Полоцкая. Она, к слову, оказалась замечательным переговорщиком и отличным шпионом, невзначай выспросив равную ей по знатности гостью о ее вкусах и пристрастиях, о материнских заботах, то есть, в первую очередь о дочери, которая была ненамного младше самой Марии, о службе на флоте и предпочтениях в постели. "Дико смущаясь, краснея и бегая глазками", княгиня как бы советовалась со старшей подругой о том, как ей поступать в том или ином случае, то есть, просила поделиться с ней опытом и многовековой женской мудростью, которую сама она по малолетству превзойти еще не успела. В общем, Мария оказалась хитрой бестией и беспрецедентной интриганкой, о чем прежде никто даже не догадывался. Но, возможно, все дело было в том, что эти свои способности она не применяла, — во всяком случае, не применяла в полную силу, ни к Бармину, ни к его домочадцам. А вот кронпринцесса, была для нее "мало что старуха", так еще и конкурентка, а потому "никто и звать ее никак", и делать с ней поэтому можно все, что в голову взбредет.

В результате, проводив своих компаньонов по "Трио", Ингвар имел удовольствие ознакомиться с аналитической запиской, составленной княгиней Полоцкой на основе отчетов о встречах с кронпринцессой, полученных от других его невест, а также на ее, Марии, личных впечатлениях. Две страницы плотного, — в один интервал, — машинописного текста, составленного грамотно во всех смыслах этого слова. И вот, что удивительно, эта юная проныра увидела, похоже, то, на что другие более опытные наблюдатели не обратили внимания:

"В герцогине Сконе — писала Мария Полоцкая в заключительной части своей записки, - есть сильное желание быть "слабой" женщиной, но жизненный опыт сделал ее, прежде всего, мужчиной. Сейчас эти два начала находятся в шатком равновесии, но, по моему мнению, конфликт между ними неизбежен, а возможно, уже происходит в настоящее время. И я не берусь предположить, каким будет исход этой коллизии".

"Славная девушка, — решил Бармин, прочтя завершающий абзац. — Прирожденный психолог при всех своих прибабахах. Надо будет проследить, чтобы поступила в университет... Хотя это теперь вряд ли возможно. Придется нанять ей профессоров частным образом. И с этим не стоит затягивать. Пусть лучше учится, чем дурью мается!"

Мысль о профессорах оказалась, однако, весьма плодотворной, поскольку Бармин вдруг сообразил, что никто не мешает ему нанять себе тоже двух-трех учителей, чтобы наконец разобраться в хитросплетениях политической жизни в империи и вне ее пределов, в истории и географии его новой/старой родины, а также в вопросах экономики и финансов, с которыми он сталкивается теперь буквально каждый день.

"Стоящая идея, — решил Ингвар, наскоро обдумав возможные варианты. — И чего это я до сих пор тупил? Я же парень молодой: только-только исполнилось девятнадцать лет. К тому же по легенде совершенно необразованный. Никто даже не удивится, если найму себе частных учителей! Экономика и финансы, политическая история, геополитика и... — задумался на мгновение. — И, пожалуй, что-нибудь вроде введения в искусство войны".

Чем должно было быть это последнее, Бармин пока не знал, поскольку никогда не служил в армии и очень приблизительно представлял себе характер обучения в профильных учебных заведениях. Однако, почерпнув кое-какие подробности из кинофильмов и книг, он кое-что о военной науке все-таки знал. Поэтому, прежде всего, подумал о каком-нибудь военном пенсионере в звании полковника или даже генерала, преподававшем до отставки в одном из столичных, — имея в виду Новгород, Ниен и, возможно, Псков, — военных училищ или бери выше в одной из новгородских военных академий: "Генерального Штаба", "Тыла и Транспорта" или "Командного Состава Сухопутных Войск". При этом ему не нужен начальник кафедры тактики и оперативного искусства. Бармину достаточно заполучить рядового преподавателя одной из подходящих по контенту кафедр.

— Хочу открыть домашнюю школу, — поделился он своими планами с Ольгой. — Три-четыре профессора, два-три дня в неделю, во вторую половину дня. Скажем, от ужина до отбоя. Что думаешь?

— Отбой в котором часу?

— В полночь.

— Что будем изучать? — Ольга не удивилась или попросту не подала виду.

За прошедшие месяцы она довольно сильно изменилась. Не она одна, но у Ольги изменения были наиболее очевидны. Варвара и Елена лишь обрели возможность быть самими собой. Открыть наконец то, что каждая из них прятала от враждебного им мира, будь то собственная родня или князь Глинский, "подруги" и "друзья" по лицею и университету и прочие все. Но кем бы они ни представлялись окружающим, они обе являлись уже сформированными личностями, женщинами, имевшими в душе крепкий стержень. Жить им с этим было трудно, но, как только появилась возможность сбросить "лягушачью шкурку", все стало на свои места. Оттого, должно быть, они и смогли так быстро перейти на сторону Ингвара. А вот Ольга такого опыта не имела. И никакого особого стержня у нее не было. Но, пристав к Менгдену, она неожиданно, — возможно, даже для самой себя, — начала меняться, и Бармин должен был признать, что происходившие в ней изменения ему по душе. Раньше ему нравилась ее внешность, сейчас же он начал уважать и ее личность, и чем дальше, тем больше чувствовал по отношению к ней особый род привязанности, начинавший напоминать самую настоящую любовь. Но, разумеется, эта любовь отличалась от тех чувств, которые он испытывал к Варваре, Елене и Марии. Каждую из них он любил, но в каждом конкретном случае его любовь была уникальна, как уникальны были и его женщины.

— Что будем изучать? — как о чем-то само собой разумеющемся, спросила Ольга.

— Собираешься ко мне присоединиться? — усмехнулся в ответ Бармин.

— Считаешь, что не надо?

— Считаю, что не помешает.

— Так что будем учить?

— Геополитику, политическую экономию, военное искусство и финансы. Впрочем, экономика и финансы — это не для тебя.

— Ну, почему же, — улыбнулась Ольга. — Если занятия будут проводить хорошие специалисты, то мне тоже не помешает обновить полученные в университете знания. А сейчас пойдем спать, завтра будет трудный день...

— Уже сегодня, — поправил ее Бармин, взглянув на часы.

— Тем более, Инг, — кивнула женщина. — Тем более!

Свадьба проводилась по, так называемой, новой, — а на самом деле, сильно укороченной, — версии древнего обряда, потому что, если делать все, как "предки заповедали", никаких сил не хватит. Не говоря уже о том, что ни у Бармина, ни у Глинских не было времени на все эти танцы с бубнами. Терпения, к слову, тоже. Поэтому начали в семь утра на площадке перед замковым хофом, довольно старым, — построенным никак не позже XVIII века, — но все еще крепким языческим храмом, сложенным из потемневших от времени лиственничных бревен. Храм был небольшой, но производил сильное впечатление, как своей архитектурой, — Бармин сразу вспомнил русское деревянное зодчество в Кижах, — так и великолепной резьбой по дереву в древнескандинавском стиле.

Перед хофом, разделившись на две группы, — одна против другой, — встали две брачующиеся семьи, Глинские и Менгдены, а гости, напротив, отошли в сторону, чтобы смотреть на церемонию, но при этом никому не мешать. Первыми, по договоренности, начали Глинские. Петр с двумя друзьями, несшими каждый по богато украшенному сундучку, подошел к отцу, поклонился в пояс и попросил дозволения жениться на графине Варваре Менгден. Нестор, разумеется, разрешил и, передав Петру третий сундучок, отправил "вести переговоры" с семьей невесты, то есть с Ингваром, двумя его сводными бабушками, — баронессой Елизаветой фон Менгден и боярыней Марфой Аленкиной, — двоюродной сестрой Стефанией и добавленным для антуража Конрадом Менгденом бароном фон Лагна.

Итак, Петр подошел к семье невесты, поклонился Бармину, как старшему в роду, и попросил у него дозволения жениться на Варваре. Ингвар, разумеется, на этот брак согласился, и тогда они с Петром обменялись подписанными заранее копиями брачного контракта. После чего жених вручил Бармину свадебные подарки для невесты и ее семьи, включая чек на триста тысяч рублей золотом в качестве того, что предки-варяги называли mundr, забыв перевести это слово на современный норн или русский язык. Затем они чисто формально согласовали место и день свадьбы, — здесь и сейчас, сегодня в замке Усть-Угла — и постановили, начать брачную церемонию тотчас.

В принципе, древний обряд бракосочетания был весьма прост и практически весь сводился к пиру, начинавшемуся в тот момент, когда жених и невеста объявляли себя мужем и женой, и длившемуся, как минимум, три дня. И еще не забыть, что зачастую молодожены на начальной стадии пира отсутствовали, так как сразу после оглашения брака, друзья новоиспеченного мужа провожали молодых на брачное ложе. Сами проводы, — с зажженными факелами в знак официального, а значит, и открытого на всеобщее обозрения начала сожительства, — могли завершиться как у двери в спальню, так и в самой спальне, если перебравшие хмельного воины хотели засвидетельствовать, так сказать, консуммацию брака. Такое, как утверждают летописи, довольно часто случалось в прошлом, но давно уже не практиковалось среди русских северян. Дело в том, что за сотни лет совместного проживания с православными, католиками и протестантами, язычники переняли у них довольно много формальных элементов брачного ритуала. Поэтому сам акт бракосочетания свершился на возвышении перед входом в храм, — своеобразной паперти хофа, — где ховгоди произнес краткую, но энергичную речь о таинстве брака, призвав в свидетели принесенных клятв богиню Вар а также Фрейра и Фрейю, и, попросив Тора благословить брачный союз "этого мужчины с этой женщиной", перевязал левую руку Петра и правую руку Варвары алой шелковой лентой, "связав" их "воедино раз и навсегда".

Надо сказать, что, если не вдаваться в не имеющие значения подробности, пара брачующихся выглядела просто великолепно. Петр был одет, как оделся бы жених у православных или католиков: в черный костюм-тройку при белой рубашке с галстуком-бабочкой и лаковых штиблетах. Варвара же совместила древнюю северянскую традицию с общеевропейской модой. Она надела платье из красного китайского шелка с вытканным золотом на подоле Мьельнером. И все остальное на ней было тоже всех оттенков красного — туфли, рубиновые колье и диадема в волосах, чулки и, насколько знал Бармин, даже белье. В общем, выглядела она, — при ее-то красоте и стати, — просто замечательно, и Бармин, внимательно наблюдавший не только за церемонией, но и за гостями, перехватил немало восхищенных мужских взглядов, устремленных на Варвару Менгден, и не меньше полных ревности и завести — женских. К слову сказать, герцогиня Сконе, одетая в парадный мундир Королевских ВМФ, тоже раззавидовалась. Но ее зависть, судя по всему, была лишена того накала страстей, которые обуревали одну из его собственных невест. Дарена свет Несторовна пока-еще-Глинская, а не Менгден, смотрела на свою будущую дважды сестру так, что, казалось, еще немного, и платье на Варваре вспыхнет факелом, да и саму ее испепелит гневный взгляд предполагаемой родственницы.

Причин тут было несколько. Во-первых, Дарена была в их компании самой младшей и казалась сущим ребенком даже по сравнению с Марией Полоцкой. И, ладно бы, только это. Но девушка очень болезненно воспринимала свою, скажем так, женскую несостоятельность. Ингвар к ней не приставал, даже не флиртовал с ней, поскольку об этом его "настоятельно попросил" лично Нестор. Возможно, Глинский перегнул в этом вопросе палку, но сделанного не воротишь. Глава могущественного клана настоял, Бармин с его требованиями согласился, предполагая, что, если инициатива будет исходить не от него, а от нее, то формально договор нарушен не будет. Однако сама Дарена тоже не проявляла в этом смысле никакой активности. То ли робела, что не странно в ее возрасте, то ли так была воспитана своей красивой, но не шибко умной матушкой. Бог весть, но, живя с Ингваром в одном доме, она не могла не видеть, какие отношения связывают Бармина и всех остальных женщин в его близком окружении. Никто же от нее не скрывался, не прятался. Все делалось довольно-таки открыто, и, как результат, Дарена дико завидовала всем остальным невестам Бармина и, соответственно, ужасно ревновала своего суженного ряженого ко всем юбкам подряд. Девушка она к тому же была неопытная, не слишком образованная, если сравнивать с той же Марией, и, правду сказать, умом пошла, похоже, не в отца, а в мать. Только что красивая и молодая, но этого иной раз недостаточно, чтобы стать любимой и желанной, но этого-то она как раз и не понимала. Вернее, не понимала ее мать, сделавшая все возможное, чтобы задурить дочке голову. Впрочем, кроме "во-первых", имелось кое-что и "во-вторых". Это для всех остальных членов их маленькой недосемьи отношения между братом и сестрой Менгденами представлялись возможными и нормальными, в том смысле, что являлись неизбежным злом. Дарену же мать воспитала, как набожную христианку, которую грозный отец мало, что заставил выходить замуж по варварскому обычаю, но принудил к тому же своим решением к тому, чтобы принимать, как должное, эту "мерзкую кровосмесительную связь". Она своего будущего мужа-идолопоклонника, как нетрудно догадаться, ненавидела сейчас даже больше обычного, что уж говорить о его сестре!

"Вот с кем мы еще намучаемся! — покачал мысленно головой Бармин. — Эта дура нам всем еще много крови попортит!"

"Дуру" ейная маменька одела в белое пышное платье с кружевной фатой, которая до времени была откинута назад, открывая красное от ревности и смущения лицо. Рядом с ней стояла Ефросинья Глинская, и что-то яростно нашептывала дочери на ухо. Было очевидно — подзуживает, накручивает, пугает всякими ужасами, и Бармин мог только догадываться, какой бред несет сейчас, — нашла, понимаешь, время и место, — эта благочестивая клуша о заповеди господней "Плодитесь и размножайтесь" и способах ее "кошерного" исполнения, о бесовстве язычников и сраме господнем, творимом этим богопротивным Менгденом, "возлегшим вопреки запрету на кровосмешение со своей родной сестрой". Увы, это не было одной лишь его фантазией, все это подслушали и доложили кому следует замковые слуги. Впрочем, сама Дарена неоднократно выдавала подобные пассажи — пусть и в более мягкой форме, — в присутствии самого Ингвара и его женщин. И дело не в том, что она не стеснялась и нарочно хамила людям, с которыми ей еще жить и жить, а в том, что Дарена Глинская не понимала, что творит. Ума не хватало, наверное, не говоря уже о дурном воспитании.