Небо шамана. 2 часть

Пошёл написал, что подвергся необоснованным хамским нападкам со стороны начальника особого отдела. И чтобы подобные измышления не продолжать, прошу разрешить провести натурный эксперимент со стрельбой и составлением акта об этом. Про тыканье особиста писать пока не стал. После моего рапорта Сидоров попал под каток злого Бурдужи, у него и так забот полный рот, а тут ещё со всякой ахинеей лезут. Тем более, что я для командира куда ближе и давно знаком, чем недавно появившийся особист, в отличие от Фалеева — ни рыба, ни мясо, да за воротник у себя в закутке заливает, так, что с утра от него амбре, хоть выноси. Бурдужа подмахнул мой рапорт, и я повёл уже притихшего особиста создавать комиссию по проведению натурного эксперимента. Он явно не ожидал от меня такого поворота, но этим экспериментом я выбиваю у него всю почву из-под ног, чтобы в дальнейшем, что бы ни говорили, и не писали про меня, у него было устойчивое нежелание со мной связываться. Дураком я его выставляю перед всем полком, чего уж...

Получив визу на свой рапорт я развил бешеную активность. Прихватив из штаба комиссара и обеих наших писарей. А комиссар у нас оказался мировым мужиком, не смотря на солидную должность и возраст, с бесенятами в глазах и всегда готовый на любую авантюру, только бы самому не рожать (это я его слова цитирую). Девчонкам, которые рядом смотрелись очень контрастно, высокая и фигуристая с косой до пояса, вся какая-то былинная Ольга и худющая до скелетообразности Настя, словно теряющаяся в болтающейся на ней форме. Совершенно пацанского вида неизвестно почему одевшая на свою худобу юбку, при каких-то птичьих круглых чёрно-карих глазах под огненной кудрявой шевелюрой, которую призвать к порядку не мог бы никто и она торчит у неё над головой словно цветок одуванчика. Глянул на них, с трудом удержал улыбку, ведь кому понравится, что над ним смеются, и ведь не объяснишь, что это по-доброму. Прокашлялся, проверил, взяли ли они с собой бумагу и чем писать, ведь нужно будет в итоге акт настоящий составить, чтобы Сидорова выставить показательно. Пока они собирались и выдвигались к стоянке моего самолёта, ведь им ещё Сидорова нужно дождаться, как же без него, я дунул за технической частью комиссии. Петрович меня сразу послал, даже не став дослушивать, а вот вооруженца и инженера по эксплуатации удалось под это дело подписать и до кучи прихватили старшину и попавшихся по пути Гордеева и Ваню Бунько. Вообще, весь этот шум мне был нужен для антуража, если бы я без подготовки взлетел и дал пару очередей, то на земле бы были воронки по два-три метра, а я имел бледный вид и кучу проблем. Собрав всю эту кучу народа у своего самолёта уточнил у Подгорного, успел ли он перезарядить оружие? Как выяснилось успел и первыми на стрельбу стоят патроны и снаряды, которые со мной уже летали, ведь сегодня я до железки не отстреливался. А значит, мне нужно их заменить. Я сам залез на крыло, открыл лючок и из конца снарядной ленты выдернул четыре снаряда, а сам всех озадачил вопросом, как ловить гильзы от пулемётов и пушек, ведь они выбрасываются наружу, только звенья ленты сыплются во внутреннюю полость крыла. Ведь в целях эксперимента нам нужно используемые снаряды пометить и иметь возможность в конце приложить как вещественные доказательства. Пока техники с вооруженцем соображали, как приладить брезентовый мешок-гильзоулавливатель, я с комиссаром и особистом помечал гильзы снарядов и пулемётных патронов. На каждом решили нацарапать номер полка и цифры.

Я же говорил, что Сергей Подгорный страшный авантюрист и прохиндей, он как-то уже понял, что от него требуется и приготовил короткие куски ленты отсоединив всё остальное и выложив в стороне на брезенте, чтобы после моего возвращения сразу зарядить бортовое оружие. Для вящего эффекта я должен был зайти и сначала дать залп из четырёх снарядов, а потом вторым заходом очереди из пулемётов по четыре патрона с каждого ствола. В самом конце, когда решили, что стрелять просто так не интересно, притащили ржавую бочку и установили под углом, чтобы я стрелял в круглое дно, как мишень будет. А раз так, то начать лучше с пулемётов, ведь снаряды при попадании бочку перевернут. Напоследок прилюдно закрыли и заклеили листочками с подписями членов комиссии оружейные лючки, проверили подёргали мешки для гильз и я неспешно поехал на взлёт. Пока комиссия дойдёт до края лётного поля, где установили бочку, я успею взлететь и пару кругов сделаю. На службе не так много развлечений и слух о том, что Гурьянов будет снайперскую стрельбу на спор с особистом показывать, разлетелся в одно мгновение, и у мишени была целая толпа, что пришлось даже подождать, пока особенно бестолковых от мишени отгонят.

Ну, что сказать, взлетел, прицелился и с пятисот метров как у меня выставлено сведение отстрелялся из пулемётов, правый ствол чуть увёл очередь вниз и пули из него попали рядом не дальше полуметра от центра дна бочки, когда из левого все пули прошили дно почти в центре. Потом два снаряда легли в бочку и почти вырвали у неё дно. Ну, не настроить сведение так, чтобы пушки стреляли как снайперская винтовка, вот и пришлось целиться по правой пушке. Из левой два снаряда в двух метрах в сторону попали. После посадки не менее пафосно потребовал проверить печати и гильзы в гильзоулавливателях. Правда мешок с правой пушки сорвало, ведь на живульку делали, а в левом две помеченные гильзы лежат, как и все гильзы от пулемёта. Акт составили и подписали, девчонки понесли его заверить печатью и зарегистрировать в штаб, а народ больше интересовала точность стрельбы. Это отвлекло от изначального вопроса, а Сидоров и сам больше не лез. Молчком подписал составленный акт и испарился...

Между тем требования по представлению к званию Героя резко ужесточили. Так командир хотел подать Лёшку Гордеева и уже готовил бумаги на Игоря Озерова, у которого тоже показатели подходят. Да, по хорошему сказать, за почти два месяца ежедневных полётов и не по одному разу в день, каждый пилот в полку уже вылетал не меньше пятидесяти вылетов на штурмовку. Но под параметры приказа о награждении попали меньше четверти вылетов, и даже попавшие должны на фотокамерах иметь не просто съёмки каких-то взрывов, а привязку к местности и подтверждения, что именно каждым лётчиком уничтожено и выведено из строя. Если написали "танк", то покажите фото этого горящего танка и желательно на фоне местной характерной часовенки, которая в семнадцатого века известна. Словом, как наши в штабе не старались, но приехавший из наградного отдела штаба фронта капитан отбраковал почти все фотографии и принял со скрипом только подтверждение семи вылетов из тридцати восьми. А когда узнал, что у нас рапорты по результатам вылетов пишут только старшие вылетавших групп, схватился за голову и забраковал даже эти семь.

Так, что теперь после каждого вылета у нас уроки чистописания. Все садимся и пишем и не просто так, а согласовывая между собой, кто и что взорвал, куда попал и куда стрелял. А Настя как рыжий вихрь носится с фотографиями и "привязывает" их к написанному. Нет, я, конечно, понимаю, что Ленин говорил, что социализм — это прежде всего учёт. И главное, на что нацелены эти меры — это не допустить награждения недостойных и защититься от вранья и приписок. Но как же это всё утомляет и злит. Когда в кабине штурмовика выходишь на цель, по тебе лупят зенитки, нужно эту цель разглядеть и не оторваться от хвоста ведущего. А внизу не то что цель, там вообще ничего после первых бомб не разглядеть. И половина бомбёжки традиционно идёт "куда-то в район цели" и это не от небрежения, а потому, что по-другому никак...

Но мы учимся правильно (как от нас ждут) писать рапорты. Наши фотографы учатся правильно снимать, то есть делать панораму цели при заходе, потом в ходе бомбёжки, когда ещё что-то видно и важнее, что можно разглядеть на фото, а не то, что разбомбили на самом деле. В общем, всё это превратилось в азартную игру: "Вы нас в рамки загоняете — таки мы в этих рамках всё равно сумеем своего добиться!"...

* * *

Под это дело привлекли Сидорова, которому вроде как положено уметь видеть суть и сопоставлять факты. Вот он теперь у нас, наконец, делом заниматься стал и вычитывает нестыковки и накладки в наших рапортах.

Но вот нам снова выпало штурмовать аэродром. В этот раз Обливскую, где базируется куча самолётов всех типов, и который уже несколько раз бомбили или пытались бомбить штурмовики и бомберы восьмой армии. Наши вроде тоже бомбили, но аэродром работает и торчит костью в горле и надо показать, что мы с немцами боремся и не просто докладывая о сбитых, а совершить нечто эпохальное и заметное для сводок по радио... Нам предоставили все имеющиеся у нас и у соседей данные по аэродрому. Нас должен усилить ещё один штурмовой полк, но если мы выставляем десять самолётов, то у соседей всего шесть машин. Сидим и думаем, как шестнадцатью машинами изобразить, что мы нанесли страшный вред немецким ВВС. Ну, нет среди нас идиотов, которые верят, что шестнадцать машин такому большому аэродрому могут нанести серьёзный или хотя бы заметный ущерб. И если бы здесь был другой ландшафт, можно было бы надеяться вывести из строя взлётную полосу на всё время ремонта, но здесь везде ровная степь и взлетать можно где угодно. На многих здешних аэродромах даже не взлётная полоса, а поле, по которому хоть вдоль, хоть поперёк садись. Если полосу взрывами перепахать, то вместо её восстановления можно просто разметку в сторону сдвинуть и летать снова...

Собственно горевать некогда, нужно выполнять приказ, расписали роли каждой машины, оговорили построение, назначили цели. Диспозицию согласовали с соседями, у которых оказалось ещё и радиосвязи нет, без которой мы уже не представляем себе вылет. А в штабе у нас стоит мощная стационарная рация, которая позволяет наши переговоры слушать, хоть далеко она добить и не может, но километров двести покрывает. С утра в сыром предрассветном осеннем тумане заводим самолёты и прогреваем моторы, чтобы едва туман сдёрнет налетевший ветерок быть готовыми идти на взлёт...

* — ШМАС — школа младших авиационных специалистов, во время войны ускоренно готовили младших специалистов всех авиатехнических специальностей для обслуживания всех типов самолётов.

**— Вообще, такой приказ действительно есть, только он вышел 11 ноября 1942 года за номером 352, где и были прописаны награды, и командование какого уровня может их вручать. Так командующий фронтом и его заместители (ЧВС) могли своей властью награждать до командира полка и равных ему: орденами Красного Знамени, Суворова 3-ей степени, Александра Невского, Отечественной войны обеих степеней, Красной Звезды и медалями "За отвагу" "За боевые заслуги". И далее по нисходящей до командира полка, который свой властью мог награждать подчинённый рядовой и младший начальствующий состав медалями "За отвагу" и "За боевые заслуги" и нагрудными знаками отличия. Может то он может, да только кто же ему даст?! Награды из "личного фонда" командующего фронтом даже до командармов доходили крайне редко. Но зато штабные профурсетки некоторые были обвешаны боевыми наградами, видимо за особые заслуги в позах и страсти. Нет, были и нормальные генералы и поступали достойно, но фактически наличие этого приказа почти не повлияло на традиционный порядок награждения. Разница была лишь в том, что в Кремле оставили для вручения только высшие степени орденов, остальные вручались прямо госпиталях и в подразделениях на глазах у боевых товарищей, как было сформулировано в приказе номер 272 от 19 августа 1941 года. Впрочем, в особых случаях и при проведении важных операций командующие делились, и этим поощряли своих подчинённых, выдавая им для награждения из своего наградного фонда. Так генерал у Бондарева в "Горячем снеге" вручает прямо в окопах выжившим ордена Боевого Красного Знамени, но при этом не является командующим фронтом, скорее всего по сюжету комкор или командарм, а может даже командир дивизии. То есть такое было, но это выходящий из ряда вон случай. Сама слышала и не знаю насколько это было, что Нахимов при обороне Севастополя перед атакой горстями кидал за брустверы окопов солдатские георгиевские кресты которые доставались смельчакам первыми поднявшимся в атаку.

— От исторической достоверности я немного отклонилась. В 1942 году Ил-2 ещё не успели заслужить все свои прозвища и звания. Его уже успели оценить, как бетонный и несбиваемый, а вот своё имя "Чёрная смерть" от немецкой пехоты он заслужит только в 1943 году, когда во время Курской битвы покажет себя во всей красе и станет воплощённым кошмаром вермахта.

— И тем ценнее и дороже награды фронтовиков, и не нужно цепляться в пятьдесят восемь или шестьдесят два сбитых у наших прославленных трижды Героев, можете не сомневаться, что за каждым из этих официальных сбитых ещё как минимум один не зачтённый или сбитый в круговерти боя, когда не ясно кто и куда попал. Не говоря про тех, кто упал не сразу, а тянул в сторону и упал через пятнадцать-двадцать-тридцать минут и этого не видели ни наблюдатели с земли, ни сами лётчики. Может в этом есть смысл и главная суть того сурового, и может даже излишне честного времени...

Штурмовка Обливской как-то сразу не задалась. На аэродроме была скучена масса самолётов и несколько истребителей или уже готовились к вылету, или были просто дежурными. Когда наши назначенные для преодоления ПВО пары выходили на свои цели, по взлётной полосе уже разбегались четыре "худых". Пришлось вывернуть в сторону взлётной полосы, дав команду ведомому Нечаю бить зенитки. Сбить разгоняющиеся на взлёте машины не сложно, самолёт на взлёте вынужден двигаться прямолинейно и всё внимание лётчика на полосе перед ним и выдерживании параметров взлёта. Вот только четверо — это много особенно при заходе под углом. Двоих удалось остановить, но двое вывернулись и сумели взлететь. Пришлось доделывать начатое, пока они не набрали скорость и высоту, развернулся и приземлил обоих. Не зря я уже не раз хвалил пулемёт Шпитального-Комарицкого и рой посланных вдогон пуль, каждая из которых взрывалась не хуже стандартного осколочно-фугасного снаряда двадцатимиллиметровой пушки. Вполне возможно, что повреждения от пары попаданий при такой стрельбе они получили минимальные, но когда ни скорости, ни высоты... Словом, оба шлёпнулись на степной чернозём, где и остались чадными кострами. Тем временем наша основная группа уже заходила работать, а зенитки наша пара из-за меня не доработала. Своей вины я в этом не видел, ведь взлетевшее звено куда опаснее для нас, чем полдесятка зениток. Вообще, за мной уже плотно закрепилась репутация снайпера и то, что моя сторона всегда вычищена надёжно, знают и рассчитывают на меня. Поэтому сейчас наши будут выходить как раз в сторону, где должна была отработать наша пара. Мало верится, что Валера сумел отработать все наши цели. Тем более, что мы и не рассчитывали отработать всю ПВО, слишком нас мало и слишком большой и мощный аэродром. Кто говорит о том, что во время бомбёжки аэродрома он смог видеть весь процесс и оценивать происходящее — врёт, а если мягче — это большое преувеличение. Даже мне с моим уникальным по скорости и остроте зрением далеко не всё удаётся разглядеть, тем более дым от взрывов и множественные разрывы заградительного огня зенитных орудий перекрывают половину возможностей обзора. Скорее по памяти, я рванул туда, где моя зона ответственности подавления ПВО и сразу увидел, как Валера наскочил на очередь в упор спаренного зенитного автомата. Было ощущение, что его самолёт просто встал на секунду в воздухе, а потом, качнувшись, рухнул прямо на подбившую его зенитку. Когда охваченный огнём штурмовик падал, Валера был уже мёртв. Мало того, что Валера был из немногих, с кем у меня были дружеские отношения, он ещё сегодня мой ведомый, а потеря ведомого или ведущего всегда вина второго в паре. Конечно, можно кивать на объективные причины, оправдываться, что я был вынужден отвлечься на взлетающие истребители. Но это оправдания, а не виновный не оправдывается! Просто, они сбили МОЕГО ведомого! И я прошёлся поганой метлой по их противовоздушной обороне. Напоследок, когда наши уже почти все вышли из зоны аэродрома, я положил свои бомбы на край самолётной стоянки, а две последние постарался влепить в стену красивого двухэтажного дома, предположительно, как нам сказали, казарма и гостиница для пилотов. Кроме этого, пока разворачивался, от всей души прошёл из обеих пушек и пулемётов по покрытому дымом аэродрому. Надеюсь, что не меньше сотни взрывов равных фугасным артиллерийским зарядам этому аэродрому совсем не помешают, не считая нескольких сотен усиленных пуль моих пулемётов.