Ты такой же, как я.

События пикника вставали обрывками в еще не до конца проснувшемся мозге.

— Блин, нафиг я все перемешал? — Cтон получился вслух.

Глаза все же пришлось открыть.

В полумраке зашторенной комнаты озадаченный Данька пытался понять, в чьей он постели и почему голый, с засохшей неприятно тянущей кожу спермой на животе.

— Блядь! — Память взорвалась картинкой пыхтящего над ним безопасника. -Писец подкрался незаметно...

Данил со стоном встал и направился искать туалет с ванной. А заодно убедиться, что он в квартире один. Тишина и отсутствие в комнате Саныча настроили его на эту мысль.

— Зашибись. Урод, трахнул и смылся, — бурчал он себе под нос, открывая дверь в совмещенную с туалетом ванную.

Представшая взгляду картинка заставила непроизвольно ойкнуть.

Дмитрий Александрович, облокотившись на душевую кабинку спиной, поджав к себе ноги, баюкал перебинтованную руку и тихонько поскуливал.

Подняв на Данила красные от недосыпа глаза, он как-то виновато вздохнул:

— Не могу больше. Всегда плохо переносил боль. Рвет, сил уже просто нет.

Ошарашенный Данька отказывался верить своим глазам.

Он никогда бы не подумал, что этот здоровый, сильный, властный мужик может скулить на полу от боли. Этот факт неприятно резанул по внутренностям, окатив волной разочарования.

И он мысленно одернул себя: 'А что ты хотел? Он что, из железа, что ли, сделан? Тебе, значит, больно бывает, а ему нет?'

— Придурок. Нехрен об елки кулаки чесать.

— Об березы, — попытался улыбнуться Саныч.

— Какая хрен разница. Вставай давай, я в туалет хочу. Кстати, батя у меня всегда после драк мочу к кулакам прикладывал. Правда, детскую, мою. Ну, когда я еще маленьким был. Сейчас-то он, слава богу, кулаки не чешет ни об кого. А раньше частенько с дядькой с шишками, синяками и ссадинами ходили. Не успевал ссать для них.

Безопасник рассмеялся.

— Думаю, что если я приложу к руке суррогат из водки, коньяка и пива, будет то же самое, что твою сегодняшнюю мочу. Так что спасибо, не надо.

— Ну, как хочешь. Моё дело предложить.

Дождавшись, когда за Санычем закроется дверь, Данил встал под душ.

В голове была полная каша. Осознание того, что они трахнулись, никак не хотело стать реальностью. Это было как сон. Он не мог поверить, что сам пошел на этот трах. Но вспоминая события вчерашнего вечера по обрывкам, всплывавшим фразам, мог винить в этом только себя.

Самое обидное, что он почти не помнил сам процесс и даже не знал, хорошо ли это было. Заламывать руки и вести себя, как обесчещенная целка, он не собирался. Мужик захотел, мужик сделал. Ну, трахнулись по пьяне. Не с натуралом же, в конце концов. Рыльца у обоих в пушку, так что распространяться на эту тему Саныч не станет.

Вот если бы он в пьяном угаре трахнулся с Антонычем..

Данька даже головой потряс, избавляясь от образа поющего начальника компрессорной.

— Дожился. Совсем оголодал. Скоро на всех подряд кидаться начну. Не хватало ещё спалиться. — Бурчать, входило в привычку.

После душа стало намного легче. Одежду Данька с собой не брал, полотенце тоже. Выключив душ, он немного постоял, дожидаясь, когда вода с него хоть маленько обтечет, и вышел.

* * *

* * *

**

За ночь руку разбарабанило. На месте ссадин образовалась корочка, а под ней гной. Корочку я содрал, но гной не выходил, и кисть уже дергало пульсирующей болью беспрестанно.

Я то снимал бинт, то опять его наматывал, в попытках унять эту рвущую пульсацию. Под утро не выдержал, ушел в ванную, чтобы не разбудить Данила.

Когда он наткнулся на меня, сидящего на полу и ноющего, я готов был провалиться сквозь землю.

Я, блядь, здоровый мужик, не мог терпеть какие-то болячки. Стыдоба.

Но так оно и было. Никогда не боялся и не реагировал на чужую боль и кровь.

А вот на свою... Помню, для меня самого было огромным шоком, когда будучи еще студентом, я вместе с другими ребятами пошел сдавать кровь, как донор. И хлопнулся в обморок при виде наполняющейся емкости.

В драках я просто не замечал ни боли, ни своей кровушки.

Там своя, чужая — без разницы. А тут... Когда не в горячке..

После этого позорного случая я стал себя тренировать.

Специально резал над раковиной палец или руку и смотрел.

С болью так же. Зубную боль, стреляющее ухо — не переносил совсем. Мчался в больницу сразу же.

Так и сейчас, я с нетерпением ждал, когда практикант уже наплескается и выйдет. Вроде свалить втихую некрасиво.

Квартиру я снял на сутки, до вечера времени еще много. Пусть отлеживается, если хочет. А я двину в травму.

Вчерашнее его 'Влад' засело в мозгу и то и дело всплывало, добавляя к физической боли гнетущее, мерзопакостное чувство.

Даже когда я увидел его в дверях ванной голым, ничего не шевельнулось.

Ночь оставила не приятные воспоминания, а горечь и неудовлетворенность.

— Где здесь полотенца? — Вошедший Данька, не тушуясь, оглядел комнату и поднял искомое с пола.

— Дань, ты, если хочешь, оставайся здесь, я в больницу съезжу и приеду. Ключи до двенадцати вечера отдать надо.

— Ну, и как оно? Понравилось? — уже одеваясь, перебил он меня.

В груди больно кольнуло. Что-то размяк я совсем. Тряпкой становлюсь прямо на глазах.

— Ну, думаю, что Владу бы понравилось больше. Когда кончают с твоим именем, это, наверное, заводит.

— Что? В смысле?

— В прямом. Влааад... — передразнил я вчерашний его стон. — Да ладно, проехали. Ну, так что, дождешься меня или домой поедешь?

Данька присел на кровать рядом со мной.

— Ты обиделся?

— За что? Ты же не виноват, что любишь этого урода. А на счет траха... Нормально было. Обломался, конечно, под конец, когда ты владкал. Переживу.

— Дим, прости. Я не помню ни хрена. И я его не люблю, просто у меня последнее время секс только с ним был. Ну, и отношения, если это можно так назвать.

— А что со мной? Что вчера было? Трах по пьяни?

Он долго смотрел на меня и, когда я уже хотел встать, так и не дождавшись ответа, ткнулся головой мне в плечо.

— Хочешь, попробуем, как ты просил?

— Что просил?

— Ну, повстречаемся... Попробуем.

Вся моя стена из двух оставшихся кирпичиков — гордости и злости, рухнула.

— Ну, что же, дам тебе еще один шанс. Попробуем.

* * *

* * *

** ГЛАВА 27

Данил сидел в коридоре больницы, дожидаясь Саныча из кабинета хирурга. До этого два часа они просидели в очереди к травматологу. Сидели молча, и непонятно было, зачем он вообще поперся в больницу вместе с безопасником. Наконец тому сделали рентген и отправили к хирургу. И вот уже полчаса Данька прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, но толком ничего не слышал.

Он за это время успел поговорить с матерью, восстановить в памяти вчерашний вечер, поматерить себя за дурость и алкоголизм и теперь мучился сомнениями на счет вырвавшегося предложения встречаться с Дмитрием.

Не то чтобы безопасник ему совсем не нравился, скорее наоборот, он чувствовал к нему всё большую симпатию, а это его пугало.

Он вспоминал все подколы и издёвки Саныча и начинал злиться, но тут же напоминал себе, что тот его спас да и потом вёл себя с ним, как нормальный человек. И даже помог справиться со страхами и подавленностью после всего случившегося.

Опять же, заводить ещё одни отношения после Влада не хотелось. Ему хватило унижения и разочарования, что он испытал в последнее время.

На душе до сих пор всё скручивало от боли, когда он вспоминал их последний разговор. Не говоря о том, что ему так нужна была поддержка от близкого, как он считал, человека.

А в итоге получил он эту поддержку от того, от кого меньше всего её ждал.

Прокручивая все последние события, он решил, что обязан был дать безопаснику шанс, хотя бы в благодарность за спасение.

Было ощущение борьбы самого с собой. Его разрывали противоречия по отношению к Санычу. Он боялся привязаться, боялся, что если они начнут встречаться, их вычислят, все же это не то, что ездить в деревню, где его никто не знает. Боялся, что безопасник просто экспериментирует, ему до сих пор не верилось, что у того это всерьез.

Но ему очень хотелось ласки и тепла, особенно в последнее время.

Хотелось с кем-то разговаривать, не таясь, не боясь себя выдать.

Особо близких друзей у него не было. Был школьный друг Пашка, который единственный подозревал о его ориентации. Данил ему не говорил, а он не спрашивал, но Данька был уверен, что Пашка знает о нём.

Павел никогда не звал его по девчонкам, никогда не делился победами над ними и впечатлениями от секса, хоть Данил и знал всех его пассий. Не расспрашивал, почему Данька ни с кем не встречается. А если кто-то затевал тему о педиках при них, резко обрывал.

После одиннадцатого он уехал учиться в другой город. Они созванивались, общались через 'одноклассников'. Данька видел фото девушки, с которой стал встречаться его друг. И, судя по фоткам и комментам, он любил Оксану.

А Пашка так и не спрашивал друга: 'А ты, мол, как, встречаешься с кем?'

Переписывались и говорили об учебе, знакомых, книгах, фильмах — обо всем, кроме личной Данькиной жизни.

С ребятами из группы он общался в универе и при общих гулянках, близких отношений ни с кем не завёл. Дружил со всеми и по отдельности с каждым.

Но впускать в свой мир — никого не впускал. В итоге, когда лежал в больнице, ему позвонил каждый из ребят и девчонок, но ни один не пришёл навестить.

Все это крутилось в его голове, пока не открылась дверь кабинета, и из нее не вышел Саныч. Бледный, с кругами под глазами и перебинтованной рукой на болтающейся на шее повязке.

— Ну что? — поднялся к нему Данил.

— Порезали немного, дренаж вставили. Трещина ещё, зараза, в кости.

— Сила есть — ума не надо. Ты на больничном теперь?

— Ну, да. Рука-то правая, бумажки подписывать неудобно, — улыбнулся Саныч.

— Теперь мы два калеки.

— А ты, кстати, нафига лангет снял? Или тебе его в больнице уже сняли?

— Сам. Да чешется под ним всё. Рука уже не болит почти. Через несколько дней выпишут в универ.

— В смысле? Ты же на практике?

— Закончилась практика, вообще то. Все. Учеба началась, сессия зимняя скоро. Теперь только после неё снова на Хладик, преддипломная практика будет.

— Ясно. Ну, что, куда сейчас? — Они вышли на крыльцо больницы, и Саныч повернулся к тормознувшему Даньке всем корпусом. — Может, на квартиру вернемся? До двенадцати ещё время полно.

— Нет. Давай в другой раз. Меня дома уже потеряли да и тебя тоже.

— Сейчас тогда тачку вызову, ключи завезем,потом тебя подбросим до дома.Я вечером позвоню.

— Хорошо. Только попозже, чтобы мои уже спали. А то у них уши, как локаторы. Особенно у мамки.

* * *

* * *

**

Пока отвозил ключи и Данила, отошёл ледокаин, и рука снова начала ныть.

К себе поднимался с тяжелым сердцем. Машке в глаза было стыдно смотреть. То, что Данька согласился встречаться, до меня пока не доходило. Наверное, я сильно устал и измучился, поэтому эмоции не шкалили. Испытывал только боль от руки и вину перед Машкой. И чувство вины увеличивалось с каждой ступенькой. Зачем, спрашивается, я с ней помирился? Нервы человеку трепать? Сдавать я, наверное, стал. Старею. Привык, что она ждёт, привык к уюту и теплу. Обывателем становлюсь. Обывателем, трахающим парней.

То, что никуда она не ходила, я понял сразу. Зарёванная, с красными глазами, она калачиком свернулась на диване.

Рядом, на журнальном столике таблетки от головы, вскрытая пачка смекты и пустой стакан с осадком порошка.

Сердце сжалось. У нее наверное из-за меня на нервной почве гастрит разовьется.

Я присел рядом, обнял. Она прижалась и всхлипнула.

— Где ты был и что с рукой?

— Травмировал вчера. Мы с мужиками за город ездили, а потом я руку

повредил и всю ночь в травме просидел. Прости.

— А позвонить нельзя было?

— Телефон разрядился.

— У тебя все номера на симке есть, вставил бы в чей-нибудь.

— Солнц, ну, не до этого было. Потом всё расскажу, ладно? Устал, сил нет. И рука болит, не могу. Давай покушаем да поспим чуток. Ты на работу не ходила? Я-то на больничном, а ты у меня прогульщица? — Я поцеловал Маняшку в заплаканные глаза.

Она шмыгнула и вздохнула:

— Отпросилась. Меня полощет с утра. Вроде не ела ничего вчера такого.

А сегодня, что ни поем — все на унитаз.

— Перенервничала, наверное.

— Наверное. Только это ещё вчера началось. С утра тошнило, а сегодня вот рвёт.

— Тебе на узи сходить надо, а ещё лучше полное обследование желудка сделать. Так и язву заработать недолго. Ты же ешь, как кот наплакал, и через раз. Заколебала со своими диетами, желудок гробишь.

— Да у меня не болит ничего. Тошнит только. Пойдем, кормить тебя буду, инвалид. Что хоть с рукой сделал? Подрался, что ли?

— Приёмы Юрьичу на дереве показывал. Костяшки содрал и трещину заработал.

— Нажрался, что ли?

— Ну, конечно. Упились.

— Обязательно нужно было ехать? И почему ты меня не предупредил?

Я почувствовал, что начинаю раздражаться. Ненавижу оправдываться.

Я и так к ней, чуть ли не на цырлах подкатил, какого хера ещё-то надо.

— Маш, давай ты меня пилить не будешь. И так хреново. Прощения я у тебя попросил. Ты знала, что мы иногда с мужиками собираемся, мы уже с тобой эту тему обсуждали. Этот раз не было ни сауны, ни телок, так в чём проблема? Мы просто выехали на природу, чисто мужской компанией и нажрались. Я тебе не запрещаю с подругами висеть. Сам даже путёвки покупаю, так что какие претензии?

— Иди, кушай, и давай отдохнем. — Машка отвела глаза и прошмыгнула на кухню.

Уснуть так и не получилось. Глаза вроде слипаются, а спать не могу.

Эта долбаная боль задрочила. Манька сходила в аптеку за кетаролом и себе за смектой. Отпустило руку уже около одиннадцати. Я изо всех сил старался не уснуть, чтобы позже выйти покурить на улицу и позвонить Данилу.

Хотел подкатить к подруге дней суровых и заняться сексом, но она пожаловалась, что её всё ещё тошнит, и болит голова. Выпила смекту с анальгином и, отвернувшись, уснула.

Дотерпев до полпервого, вылез из постели, оделся и вышел в подъезд. Набрал Данькин номер и услышал:

— Жалуйся.

— Жалуюсь. Соскучился.

— Как рука?

— Нормально. Уже не так болит. Повязка, правда, гноем всё равно пропитывается ещё.

— Ну, это же хорошо. Значит, он там не застаивается, а выходит. Завтра на перевязку?

— Пойдешь со мной?

— За ручку тебя, что ли, подержать? Сам маленький?

— В кафе потом сходим или в ресторан. Ты же хотел Фуа-гру с трюфелями.

— О! Это свидание?

— Ну, что-то вроде того.

— Где встретимся?

— У твоего дома. Я позвоню, выйдешь. Мне к двенадцати на приём.

— Ок. Спокойной ночи.

— А поцеловать?

— Обойдёшься. — Данька засмеялся и отключился.

* * *

* * *

**

Данил вырубился сразу после звонка безопасника.

Из сна его вырвал звонивший рядом телефон и крик отца у двери:

— Даня, нам на работу вообще-то. Скажи своим дружкам, чтобы не звонили по ночам.