Стучит, гремит, откроется

В последующие дни Меланья обращалась в рыдания, едва лишь задумавшись об участи близких. За несколько суток проплакала она больше, чем за всю жизнь; слезы стали единственным действенным утешением.

Вдобавок, молодую женщину охватила болезнь — сражаться с нею не было ни сил, ни желания.

Будто всего того было мало, тревога и волнение за Васеля запустили когти в истерзанное сердце Меланьи. В одно мгновение на душе сделалось беспокойно, и беспокойство это, в дальнейшем мешая спать, вынуждало также печинами молиться. Когда на душу легла гранитная плита тревоги, недалече от вторых петухов, мучимая бессонницей Меланья слышала, как по комнате кто-то ходит, тяжко вздыхая да шаркая подошвами по полу, то приближаясь к кровати, то отдаляясь. Очи никого не видели, однако ощущение чьего-то присутствия не покидало. Благо, с третьими петухами шаги затихли.

Стольник — кстати сказать, решивший положиться на божью защиту и оставить все как есть, хотя бы до приезда племянника — изо всех сил старался ободрять крестницу. Он не оставлял ее надолго, объяснивши князю Потеху причину частых отлучек (но не избежав его недовольства).

По истечению трех дней Меланья, не выдержав, попросила Стольника:

— Съездите на хутор, богом молю. Что-то так неспокойно мне в последнее время, так неспокойно! Может, Васель вернулся раньше, может, случилось что, съездите, разузнайте!

Как тут откажешь? Собрался писарь да поехал. Меланья с нетерпением ожидала его, мысленно твердя: "С Васелем ничего не случилось и беспокойство мое напрасно".

Вот гулкое эхо разнесло по коридору звук знакомых размашистых шагов, и вскоре Стольник вошел в переднюю. На него было жалко смотреть, столь расстроенным он выглядел; даже усы, казалось, обвисли еще боле. Дрожащей рукой писарь снял шапку и замер, прижав ее к груди, опустив глаза да не зная, как сообщить узнанную весть.

— Что? Говорите же! — вскрикнула крестница. Учащенное биение сердца мнилось размеренными ударами молота по наковальне.

— Васеля... больше нет в живых. Убили его.

Осознав смысл сказанного писарем, несчастная Меланья потеряла сознание. Стольник никак не мог привести ее в чувство и кликнул лекаря. Когда тот вывел молодую женщину из глубокого обморока, она перво-наперво не могла ничего вспомнить. Но при взгляде на Стольника память вернулась к ней, и Меланья зарыдала — всхлипывая, стеная, заламывая руки и задыхаясь от переполнявших чувств. Зарыдала без слез.

— Как?.. Кто? — едва простонала она.

— Тремя днями ранее Васель возвращался по Гаучковой дороге... Чудом выживший слуга говорит, пан приказал назад повернуть, даже не доехав до места... Когда через яр проезжали, разбойничья шайка невесть откуда выскочила... Слуга коней во весь опор погнал, оторвался от преследования. Предназначенная ему пуля попала в Васеля.

Бесслезное рыдание вдруг сменилось безумным хохотом, жутким, то опадающим до хрипа, то взлетающим до визга. Меланья смеялась, запрокинув голову и сотрясаясь всем телом. Стольник переглянулся с Лепкаром; у обоих мороз по коже продрал и волосы дыбом встали; ни один из них ни разу не сталкивался с подобным.

— У нее истерика, пан. Я слышал, такое бывает при сильных потрясениях, — неуверенно сказал Лепкар.

Стольник тоже такое слышал, а также то, какими методами вразумляют женщин во время истерик. Он выбрал самый гуманный из всех: сжал плечи Меланьи да хорошенько встряхнул ее.

— Ну-ка возьми себя в руки! — сурово прикрикнул при этом.

Хохот прервался так же внезапно, как и начался. Меланья несколько колодежек посидела без движения, потом взглянула на крестного и поинтересовалась со спокойной безнадежностью:

— Скажите, как мне теперь жить? И с его смертью пытаться смириться? Говорите, что же вы!.. Как мне жить?!

На последних словах она сорвалась на крик, снова начала задыхаться и в итоге расплакалась.

— Тихо, тихо... — ласково шептал Стольник, одной рукой обняв глотающую слезы Меланью, а другой гладя ее по волосам. — Его уже день как схоронили. Помянем? Помянем... Лепкар, вина!

Метнувшись, слуга предоставил оплетенную лозой сулейку и две чарки. Налил.

— Бери-ка... — Стольник впихнул чарку в руку Меланье. — Вот так... Пей до дна. Пей, пей... Но-но, осторожнее...

Вдовица поперхнулась, и крестному пришлось похлопать ее по спине.

— Пан писарь! — Постучавшись и не получив разрешение входить, посыльный обратился через дверь. — Князь просит к себе.

— Пшел вон, — рявкнул Стольник. Он, верно, был единственным вельможей, каковой мог себе позволить так обращаться с Потеховым посыльным и безнаказанно не являться по первому зову.

* * *

— Это мне теперь, — начала Меланья сквозь слезы некоторое время спустя, когда вино расшевелило ее, отвлекло немного от Васеля и сподвигнуло подумать о связанном с ним вопросе, — надо к свекрови перебраться?

И, только успокоившись малость, она заплакала еще пуще. По смерти мужа вдовицы зачастую оставались в его семье, и Меланья прекрасно сие знала.

— Не убивайся, яхонтовая... Я опекуном твоим стану. Никто не будет знать, что у тебя есть свекровь, а потому и вернуться к ней не заставят. Да если заставят — я не я, коль допущу!

— Ах, вы столь добры ко мне! — повиснув у него на шее, простонала молодая женщина.

Следующие дни прошли для нее, как в тумане. Печаль захлестывала, сдавливая, будто удавка, горло и подавляя рвущийся крик. Меланья могла рыдать несколько печин, не осознавая того. Когда слезы ненадолго иссякали, вдова сидела нерушимо, вперив взор в одну точку и прижав к губам мокрый, хоть отжимай, платочек. Она не видела окружавшего ее, но подсознательно чувствовала чужое участие и сочувствие; перед глазами проносились картины недавнего прошлого, такого счастливого по сравнению с днем насущным. Осознание того, что больше она никогда не увидит Васеля, немилосердно краяло душу — так увлекшийся делом дознаватель мучит в застенках полуживого преступника, вряд ли уже способного что-либо рассказать.

По временам казалось: все только страшный сон, муж вскоре должен войти, с горячностью бросить на пол шапку и поклониться ей, хозяйке своего сердца, в пояс, как всегда... И Меланья тогда переводила взгляд на дверь, смаргивала повисающие на ресницах слезы в ожидании — вот-вот, вот-вот... Но муж не входил.

С отчужденным нетерпением вдова желала услышать шевеление в чреве, извещавшее, что в ней — новая жизнь, что родится сын Васеля и станет ей отрадой и утехой. Однако, Виляс, как видно, решил распорядиться по-другому...

Когда удавалось заснуть, Меланья просыпалась от кошмаров и снова ударялась в слезы, которые ничуть не уменьшали сердечной боли. Однажды она вопреки обыкновению пробудилась не от страшного сна, а от ощущения чьего-то пристального взгляда. Приподнявшись на локтях, вдовица вгляделась в сидевшего в ногах... и звонкий вопль вспорол ночную тишь.

На кровати сидел освещенный луною Васель. Посиневший, с комьями земли в волосах, с начавшим разлагаться лицом, мертвец, не двигаясь, смотрел на нее, и губы его беззвучно шевелились.

Хлопнула дверь, в комнату вбежал Стольник; за мгновение до его появления видение исчезло.

— В-в-в-васель! Он был тут! — сообщила насмерть перепуганная Меланья, отчаянно жестикулируя. — Из могилы восставший!.. Господи Боже!..

Стольник будто ничуть не удивился; он стал успокаивать крестницу, а когда первое ошеломление немножко прошло, сказал:

— Слушай внимательно, что буду говорить я. Тебе надобно возвращаться к жизни. Долее просидишь в четырех стенах — хуже сделается. Нужно отвлекать себя. Да-да, знаю, без него жизнь тебе не мила; поверь, в свое время, — тут он тяжко вздохнул, — переживал я не меньше твоего. И тогда понял: кроме времени лечит занятость. Не хотел, когда рана совсем свежа, говорить такие речи — но раз дошло до такого, раз Васель стал являться, значит, пора...

Меланья внимала, мелко дрожа да затаив дыхание. Стольник, помолчав, продолжал:

— Отпусти его. Виляс не может забрать его душу, ибо ты ее не пускаешь — черною тоской и слезами. Васель просит не печалиться по нему, чтобы он смог отойти...

— Как же... как же мне не печалиться по нему? — с дрожью в голосе, свидетельствовавшей о глазах на мокром месте, прошептала Меланья.

— Не столь тяжело, как может показаться. По смерти жены я пережил подобное и теперь помогу тебе. Уже завтра твой день наполнится разностями так, что не должно остаться времени на грусть. Как опекуну мне нужно заняться твоим воспитанием... Что? Нет, конечно, ты воспитана, однако, понимаешь ли, придворное воспитание — несколько другого рода дело...

* * *

Вставши ни свет, ни заря, Стольник принялся осуществлять обещанное, стараясь обойти поскорей нужных людей до того, как князь зазовет на совет. С появлением Меланьи да принятия писарем опекунства лядагский правитель будто лишился обеих рук — Стольник, мягко говоря, несколько забросил должностные обязанности, часто отлучаясь к воспитаннице и пропуская советы. Видано ли — писарь на двух пирах их трех не был, а с третьего так вовсе раньше всех ушел! Другой на месте князя давно бы посадил наглеца на кол, но Потех, за несколько лет впавши в зависимость от помощи Стольника в ведении дел, планировал и вовсе спихнуть на него все деловодство, потому ни разу не воплощал в жизнь многообещающие угрозы, к писарю относящиеся.

Но не всегда же Стольнику выставлять княжих посыльных, надо ведь и делать что-то по службе, ибо чем чаще испытывать Потехово терпенье, тем больше вероятность потерять должность, а то и голову. Оттого Стольник старался успеть все до того, как князь пробудится да приступит к делам.

Итак, время для визита к дамам было раннее, и писарь сперва отправился на конюшни — договариваться о ежедневных верховых прогулках для воспитанницы. Постановили, что вдовицу в краткие сроки обучат езде в дамском и обычном седлах, и в хорошую погоду Меланья в сопровождении наставницы будет выезжать за город.

Последнюю еще стоило найти да уговорить, и Стольник, зная, что раньше всех из подходящих дам просыпается пани Ежка, направил стопы свои к ней.

Поскольку мужем пани являлся вельможа средней состоятельности, да и сама она не в семье простолюдина была рождена, Ежка довольно часто бывала на пирах и балах, но, вопреки этому, повадками своими отнюдь не походила ни на одну из придворных дам. Не любила она спать до обеда, а также подолгу находиться среди высшего общества, считая его нудным чрезвычайно. Не румянила, кроме того, лицо, не пыталась бороться со следами жизненной осени на нем. Не просила у мужа дорогих нарядов — всего-навсего пять платьев было у нее на различные случаи жизни.

Вместо вышивания, чтения книг вслух и сплетен предпочитала пани Ежка в мужском одеянии лазить, выискивая грибы, под кустами в леске, собирать ягоды иль рыбачить. Удивительно, но с такими странными и не присущими даме увлечениями Ежка всегда точно разгадывала затеваемые против нее шутки, обладала прекрасными манерами, замечательно танцевала, учила наизусть длинные поэзии и знала несколько заморских языков. Большинство придворных считали ее несколько странной, а некоторые даже — помешанной, но Стольниково мнение было полностью противоположным.

Писарь, извинившись за раннее посещение перед мужем Ежки и объяснив ему цель визита, прождал всего несколько колодежек, прежде чем пани явилась пред его очи.

Деревянный пол гостиной располосовали проникающие в окна лучи восходящего солнца, и вся комната, со вкусом обставленная, была ярко освещена ими. Снаружи стояло прелестное красневое* утро, на лазурном небе ни тучки не видать; заливались в затененном палисаднике птицы, своим пением дополняя чудесное впечатление от зарождающегося дня. Пани Ежка в рассветных лучах выглядела намного моложе своих лет, сейчас ей нельзя было дать больше тридцати пяти. Впрочем, эта женщина относилась к тем, о ком вполне можно сказать: пусть на лице морщины, зато в душе всегда молода.

После обмена приветствиями и вручения заготовленного гостинца Стольник приступил к цели прихода, описал положение Меланьи, ее утраты и душевное состояние. Пани Ежка искренне жалела писареву воспитанницу, а на предложение наставничества ответила, что, мол, вполне может заняться воспитанием вдовицы и помочь ей вернуться к жизни, а приступить к этому готова хоть сейчас.

Кроме того, Стольник упомянул, что ему следует нанять служанку, и Ежка с живостью принялась описывать ему одну бывшую у нее на примете девушку, которую она обещалась устроить. Пани столь хорошо и красочно расписала качества девушки, что Стольник согласился нанять ее, ни разу не видев. За служанкой было послано, и, покудова она не пришла, Ежка стремилась побольше разузнать о Меланье. Стольник предупредил, что на все слова, связанные с утратами воспитанницы, наложен строжайший запрет. Только услышав "мед", "пасека" или "ярмарка", Меланья заливалась слезами.

— Хотел и кольцо обручальное у нее отобрать, да так молила, сердечная, так просила последней памяти не лишать... — сетовал Стольник.

Вскоре появилась скромная кареглазая Анерия, прятавшая очи под нависающей русою челкою. Пани Ежка наскоро пересказала ей узнанное от Стольника, и незадолго после того все трое уже были в замке. Всю дорогу Анерия неустанно благодарила Ежку и писаря, неоднократно повторив, мол, и мечтать она не могла о такой чести, особенно когда ее невесть за что выгнала панна Уша, избив розгой и вдобавок ославив на весь белый свет как бездельницу и бесстыдницу. Ежка открыто благоволила Анерии, верила в чистоту души и помыслов девушки.

В ведущем к писарским покоям коридоре троице встретилась любопытная престарелая челядинка. Не постеснялась бы она с помощью хитроумных маневров выудить у Стольника что-либо о воспитаннице, чья загадочная персона всех чрезвычайно интересовала, однако писарь вовремя осадил ее. Прежде чем служанка успела слово сказать, Стольник обратился к ней, проходя мимо с невозмутимым видом:

— Не обремененные телом души могут узнать много больше, проходя сквозь стены и безнаказанно подслушивая.

Челядинка захлопнула рот, аж зубы клацнули, и поспешила удалиться. Не зная, Стольник попал не в бровь, а в глаз — лишь намеком на виселицу можно было укротить ее любопытство. К сожалению, не навсегда, горбатого, как говорится, только могила исправит.

— Излишне любопытная особа? — поинтересовалась Ежка, почти никого из замковой челяди более чем в лицо не знающая.

— Верно. Мой вам совет, — и ты, Анерия, слушай, — никогда не рассказывайте ей ничего; перевернет любую истину с ног на голову.

Сказав спутницам подождать в передней, Стольник негромко постучался в дверь Меланьи.

— Входите, — хрипло откликнулась молодая женщина.

— Давно не спишь?

— Глаз не сомкнула.

— Молилась?

Воспитанница кивнула и, перекрестившись перед образом, поднялась с колен. Она сильно исхудала, румянец ни следа не оставил на ее щеках, под красными глазами залегли круги. Сдвинув брови, Стольник некоторое время с прищуром разглядывал Меланью, как бы ни веря чему-то.

— Господи милосердный! Да у тебя же седина в волосах! — приблизившись, ахнул он. И вправду, среди орехового цвета локонов выделялись седые пряди.