Да, ему делали переливание крови, он помнит закреплённые на штативе прозрачные пакеты с кровью. И теперь он знает, не догадывается, а знает, видел, как они делаются, и как сваливают обескровленное тельце в контейнер на колёсиках с желтой надписью на боку: "утилизация", тоже видел. Да, он видел, как пакуют выкачанную кровь в стерильные пакеты и загружают ими холодильные шкафы. Он видел и "сырьё" — привезённых с сортировок всех возрастов, обоего пола, получивших страшные категории: третью и четвёртую по здоровью и шестую по использованию. В детских и взрослых ошейниках, с самыми разными клеймами, но больше всего кружков. И видел, как обрабатывают "сырьё" — осматривают, берут анализы, определяют кого куда, у кого что взять. И "полуфабрикаты" — привязанных к каталкам и операционным столам, обездвиженных не анестезией, релаксантами, с парализованными, а то и попросту перерезанными голосовыми связками — чтобы не нервировали врачей. И полную утилизацию он видел. Прошёл по всей цепочке. "Продукт" — пакеты с кровью, подготовленные к пересадке сердца, лёгкие, почки, печени, всё отсортировано по размерам и имуннотипу, пробирки со спермой, пакеты с волосами, пласты снятой и первично обработанной кожи и контейнеры с тем, что идет в "печку". И как просеивают на выходе пепел, выбирая металлические узкие сетки взрослых — детские снимают при разделке — ошейников, отделяют несгоревшие кости, их перемалывают, смешивают с пеплом и фасуют в мешки удобрений.
Гаор мысленно достал ещё один лист и тщательно вычертил схему. Отстойник — сортировка и веер стрелочек. Кого куда. И куда, в какие фирмы идёт "продукт" из Специализированного Накопителя и Главного хранилища биоматериалов.
А Центральный госпиталь... он потребитель "продукта", он заказывает и получает кровь для переливания и органы для пересадок. А те, кому переливают и пересаживают... А те, кто покупает знаменитый гамма-глобулин, натуральный продукт... приготовленный из свежевыкачанной детской крови. Кто они? Ворон говорил: соучастники. Но тогда... но тогда нет нам прощения, никому. Нам? Это ты о ком? О дуггурах? Да. Здесь я с ними, я тоже соучастник. Во мне течёт выкачанная из безвинных кровь. Дважды делали горячее переливание, из вены в вену, и меня потом увезли в палату, а отдавшего мне кровь в печь. Простите меня, я не сволочь, я не знал...
Гаор рывком открыл глаза и сел, испуганно посмотрел на часы. Нет, он успевает. Он снова лёг, вложил листы в папку, завязал тесёмки и убрал папку. Облегчённо перевёл дыхание, чувствуя, как на голове и теле выступает холодный пот. Всё, вдохнул, выдохнул и вперёд.
Он встал и достал из шкафа тренировочный костюм, трусы, майку-борцовку, носки, кроссовки...
— Ты не проспишь? — спросил за спиной тоненький голосок.
— Нет, Снежка, — ответил он, не оборачиваясь и натягивая трусы. — Видишь, встал уже.
— Ага, — согласилась Снежка. — Медицина сказала, чтобы ты после тренировки к ней пришёл.
— Зачем? — удивился Гаор, быстро одеваясь.
— А ты спишь и плачешь, — ответила Снежка. — Или про танки и воздух кричишь. Или совсем смешно, — она засмеялась, — то вперёд, пошёл вперёд, и тут же наза-ад!
Она явно передразнивала его. Ей было и в самом деле смешно.
— Кричу? — переспросил он.
— Ты шёпотом кричишь, — уточнила Снежка, — только кто рядом лежит, слышит.
Гаор досадливо прикусил губу. Вот чёрт, ведь если он про увиденное в поездках начнет кричать, то будет совсем хреново, а то и полный амбец.
— Ладно, спасибо, скажи, что приду.
— Ага, все как есть скажу, — согласилась Снежка. — Рыжий, а я седни, ой, сегодня к тебе приду, ладно?
— Ладно, конечно, — пожал он плечами, — чего спрашиваешь?
Ему уже было пора идти, даже бежать, но Снежка загораживала ему дорогу.
— Ну, что еще? — начиная сердиться, спросил он.
Снежка оглянулась на дверь и понизила голос.
— Рыжий, я пощупаю тебя сегодня, ну, там, ладно?
— Это ещё зачем? — глухо спросил Гаор.
— Ну, меня спрашивают, какое оно у тебя, а я не знаю, чего врать.
— Кто спрашивает? — очень спокойно и тихо спросил Гаор.
Снежка вздохнула.
— А голозадые из первых спален. А ещё матка сказала, что если я нетронутая, меня у тебя заберут, а тебе кого из мальцов дадут, а ими Сам занимается и готовит, с мальцом его не обмануть, нет. Ты, Рыжий, не бойся и не думай чего, я ещё когда всё умела. А раз ты не хочешь, я ощупаю всё, а им скажу, что было, — она засмеялась. — Я знашь как врать ловкая! Ладно?
Говорить Гаор не мог от сдавившей горло судороги. Он молча кивнул и, обойдя Снежку, побежал к двери. Огонь Великий, если ему Рарг сейчас даст спарринг, он же поувечит всех насмерть, а там пусть хоть запорют, хоть затравят...
Но Рарг, не удивившись его появлению, с ходу погнал его по тренажёрам, а в боксерский спарринг встал с ним сам, а потом снова тренажёры, и к жёсткому спаррингу с парнями Гаор самую горячую злость уже сбросил и работал зло, но не теряя головы и в глубине души понимая, что эта-то пятёрка совсем не при чём.
— Все, хорош, — наконец кивнул Рарг, — к площадке полосу прибавь, — и повернулся спиной, показывая окончание тренировки.
— Да, господин Рарг, — тяжело переводя дыхание, сказал его могучей спине Гаор. — К площадке прибавить полосу.
Он подобрал свою куртку, накинул на мокрые плечи и побежал вниз, уже почти здраво соображая. Сказанное Снежкой было настолько недвусмысленно и требовало столь однозначных действий, что он об этом и не думал. Тем более что предложенный Снежкой вариант был в этой ситуации наименьшим злом. Больше его заинтересовало вырвавшееся у Снежки слово "матка". Значит, в третьей спальне живут всё-таки по-людски, и Снежка не совсем одна, есть кому за ней присмотреть. И значит, как ни старается Мажордом всех задавить, а не получается. А вот что он во сне плачет и кричит... Ну, что плачет, он знал: сколько раз просыпался с мокрыми щеками, а вот про крики... И Снежка говорит, что он кричит шёпотом, так откуда же Медицина про это знает? Кто-то стучит, понятно, но чтоб стучать, надо слышать. Так что не такой уж это, видно, шёпот.
И потому, спустившись вниз, сразу пошёл в амбулаторию.
Первушка была на месте.
— Ага, — встретила она Гаора, — хорошо, что пришёл. Раздевайся, посмотрю тебя.
Спорить Гаор не стал, но предупредил:
— Я целый.
Первушка усмехнулась.
— Знаю, это чтоб, если заглянет кто.
Гаор сложил на табурет куртку и майку и встал перед ней. Первушка достала фонендоскоп и стала выслушивать ему грудь.
— Куда хозяина возишь?
Он вздрогнул и ответил резче, чем хотел: ссориться с Первушкой в его планы не входило.
— Куда велено, туда и вожу.
Первушка не удивилась и не обиделась.
— Ждёшь в машине или за ним ходишь?
— Когда как, — уже спокойнее ответил Гаор.
Она кивнула.
— И что ты такого увидел, что кричать по ночам стал?
Он промолчал, но ей, похоже, и не был нужен его ответ.
— Что ж это у тебя сердце такое хлипкое, на всё отзывается? — она говорила негромко, переставляя на его груди мембрану фонендоскопа. — Хочешь выжить — сердце не распускай. Зажми его, понял? От собак отбивался, понятно, жить хотел, а Мизинчика зачем выносил? Да ещё чуть не плакал. Кто он тебе? Никто. И ты ему никто. Ну, и живи в стороне. Бьют не тебя, так у тебя и не болит. Береги сердце, — она подняла голову и твёрдо посмотрела ему в глаза. — Понял, о чем я?
— Понял, — кивнул Гаор.
Первушка повесила на шею фонендоскоп и отошла к шкафу, покопалась в нём.
— На вот, выпей.
— И что это? — поинтересовался Гаор.
Она усмехнулась.
— Не веришь мне? Пей, не бойся, мне твоя смерть не нужна.
— Если снотворное, то не буду, — спокойно сказал Гаор, подчёркнуто игнорируя её слова о вере и отраве, и пояснил: — Мне в десять к хозяину идти.
Первушка кивнула.
— Знаю. Это успокаивающее. И сердцу поддержка. Пей, спокойней будешь.
Сопротивляться глупо и, похоже, небезопасно. Ну, была не была! Он залпом выпил тёмную, противно пахнущую, но почему-то сейчас странно приятную жидкость, отдал мензурку и повернулся к своим вещам.
— Грудь не подбриваешь? — вдруг спросила она.
— Зачем? — искренне удивился Гаор.
Первушка пожала плечами.
— Охота тебе по-дикарски...
Гаор повертел мокрую насквозь от пота майку, положил её обратно на табурет и надел куртку прямо на голое тело, подтянул молнию почти до ключиц, прикрывая слипшиеся от пота короткие завитки на груди. Она молча ждала, и он ответил:
— Не видала ты по-настоящему волосатых, раз.
Она пренебрежительно дёрнула плечом, и он продолжил:
— А я такой, какой я есть, это два. Никого не затаскиваю и не зазываю, кому нравится, — он усмехнулся, — сами приходят. А рабу бриться запрещено, это три.
Первушка покачала головой, глядя на него с укоризной и удивлением.
— Ты сколько лет рабом?
— В ноябре пять лет будет, — зло улыбнулся Гаор.
— И так забыл всё? Тогда ж ты другим был.
Гаор задумчиво пожал плечами.
— Смотря в чём. Брился, да, как все, и лицо, и голову, и тело. Я же, — он усмехнулся, — военный, привык форму соблюдать. А как ошейник надели и сказали: нельзя, значит, нельзя. Положено волосатым быть, значит, положено.
— Странный ты, — Первушка стояла, засунув руки в карманы своего халата, и задумчиво рассматривала его. — То мягкий, лепи из тебя что хочешь, а то, как камень, становишься, упрёшься, и всё. И не угадаешь с тобой: где упрёшься, а где поддашься. Думаешь, ломать придётся, а ты уже всё, готовенький. Или пустяк, обычное дело, а ты ни в какую... Ты и раньше таким был?
— Не знаю, — усмехнулся Гаор, — наверное. А в чём я поддался сразу?
— Ну, в речи. Купленных долго от болботанья отучают, а ты тут сразу как положено заговорил. А вот с Цветиком? Почему с ней не пошёл? Хозяина боишься? Так ему плевать, кто с кем трахается, это Первые, что Старый, что Молодой, следить и разбирать любят. А с третьей спальней ты безотказный. Чего так?
— Долго объяснять. Ну, нравятся они мне.
Она фыркнула.
— Много ты их под одеялом рассматриваешь. Ладно, иди и помни, что сказала. Порвёшь сердце, никакой категории не будет.
— Спасибо, — искренне ответил Гаор и ушёл.
Обычно после тренировки он отдыхал, а в душ шёл уже перед сном, но раз ему сегодня в десять к хозяину, то лучше сходить всё-таки сейчас, чтоб эта сволочь чутьистая не придралась и не посчитала за непочтительность, раз, к начальству в армии положено являться при параде, два, и самому неприятно, три.
В коридоре его встретила Снежка.
— Рыжий, ты мне пропотевшее в стирку отдай.
— Я в душ сейчас, зайди, я на кровати оставлю.
— Ага, — кивнула Снежка.
В спальне Гаор быстро разделся, натянул прямо на голое тело расхожие рубашку и штаны, убрал в шкаф спортивный костюм и кроссовки и ушёл в душ, оставив майку, трусы и носки на кровати.
В коридоре и душе он был один — все на работе, а когда вернулся в спальню, остальные только-только начинали возвращаться. Сдержанные кивки, улыбки. Да, закончен ещё один день, да, впереди отдых, но каждый сам за себя, нет весёлого радостного шума сторрамовкой казармы, нет ощущения, что ты наконец-то среди своих. Гаор думал, что уже привык к этому, но, видно, привыкнуть нельзя. Даже на "губе" было с этим легче. Да, были и стукачи, но всё равно против охраны держались заодно, а здесь... Гаор развесил большое полотенце, убрал в тумбочку мыло и мочалку.
— Рано ты сегодня, — сказали у него за спиной.
Гаор обернулся, смерил взглядом черноволосого с еле пробивающейся вокруг губ и на подбородке чёрной щетиной парнишку и молча отвернулся.
— Чего так? — не отставал парень.
— А тебе какое дело? — неприветливо ответил вопросом Гаор.
Может, парнишка и не стукач, а всё равно... пусть катится куда подальше.
Ни сигналов, ни звонков, но все сами быстро переодевались из рабочего в расхожее, переобувались и спешили в столовую. И там тот же ровный, но не дружный гул, каждый сам по себе и за себя. Бегают девчонки-подавальщицы, сытная, но какая-то... казённая — нашел Гаор слово — еда. Недаром ему здесь всё время лезет в голову даже не училище, а столовая для слуг в Орртене. Да, похоже он и там был...
Ладно, что было, то было. Подумаем о будущем. Зачем ты нужен хозяину в десять вечера? Куда-то ехать на ночь? В "Розочку", а потом в "Охотничий" — больше в это время некуда. Ну, если только перед "Розочкой" в "Парадиз" завернуть. Ладно, куда бы ни ехать — без проблем. А вот если не ехать, то зачем? Ну если, Мажордом и прав, и его для "услады" вызвали, то тогда всё, смертный край и будь что будет. Одеться надо на выезд, а там посмотрим. Страха не было, только холодное спокойствие. Как перед неотвратимой атакой, когда деваться некуда, впереди враг, сзади спецура заслоном, но там хоть рядом были свои, а здесь ты один. Ну что ж, один так один, тоже случалось...
После ужина у тех, кто не занят в господских комнатах, личное время. А у него... а ему на работу. Глядя, как он переодевается в выездное, Зимняк негромко спросил.
— Работать?
— Да, — так же ответил Гаор, — вызывает. Снежку, если придёт, отошли, не знаю, когда вернусь.
Зимняк кивнул и совсем тихо сказал:
— Ты вернись, парень, а там уж ... — и повторил, — ты вернись.
Гаор молча кивнул, благодаря, и, на ходу надевая шофёрскую куртку, вышел из спальни. Встречные в коридоре, а потом лакеи и горничные на внутренних переходах лестницах удивлённо смотрели на него, но по заведённому здесь обычаю ни о чём не спрашивали.
Из комнат Фрегора доносилась негромкая музыка, и Гаор вошёл в гостиную. Горели бра над диваном, на диване лежал голый мальчишка, в углу мигал огоньками и мелодично ворковал дорогой музыкальный центр, на столике перед диваном бутылка вина и бокал — всё, так сказать, для отдыха, но Фрегора не было.
Гаор несколько озадаченно посмотрел на мальчишку. Тот сел, сверкнув ошейником, и сердито зашептал:
— А ты тут на хрена? Я в паре не работаю!
Ответить Гаор не успел. Угловая дверь распахнулась, и в гостиную влетел Фрегор. Без пиджака, но в брюках и рубашке, что несколько успокоило Гаора.
— Кто тут?!
Гаор щёлкнул каблуками по-строевому и гаркнул:
— Рыжий здесь, хозяин.
— Ага, отлично.
Фрегор вытер рукавом белой измятой рубашки мокро блестящий лоб, огляделся и словно только сейчас увидел мальчишку.
— Пошел вон, ублюдок. Ты мне не нужен!
Мальчишка встал, неуверенно заискивающе улыбнулся Фрегору.
— Во-он! — заорал Фрегор. — Рыжий, выкинь его!
— Да, хозяин, — пожал плечами Гаор и повернулся к мальчишке.
Взвизгнув, мальчишка выскочил из комнаты на рабскую половину. Фрегор рассмеялся.
— Отлично, Рыжий, мне понравилось. Выкини его тряпки и иди сюда.
— Да, хозяин, — Гаор ответил настороженно, хотя пока ничего особого не происходило.
Тряпками оказались новенькие из зелёного шёлка штаны, рубашка и трусы, сложенные в углу дивана. Гаор сгрёб всё это в охапку и вынес в коридор рабской половины. Мальчишка стоял под дверью и тихо плакал, дрожа всем телом и размазывая слёзы.
