We have quasi middle class, which is typically not professors or medicine workers or doctors, teachers, and so on, but this is small part of people who are around of these oligarchs and bourgeoisie, who are like servants of these cons of 21st century.
Also, biggest part of our population still is living and not very good conditions. After 20 years of collapse of the Soviet Union, they have living standards more or less the same like it was in Soviet period, and not for everybody, but for, let′s say, middle part of population. And what does it mean? In 1991, a lot of economists said Soviet system is inefficient, is in terrible crisis. Then what we received? Decline 50 percent, growth because of the good prices on oil and gas, and after 20 years we have hopes that in the future we will be on the level of Soviet Union. That′s-means on the level of inefficient economy in crisis. Good result, isn′t it?
So, type of reproduction I described. Because of this power of clan corporative groups who are parasites on the body of natural resources and social resources of our country, of course we have not intensive but extensive growth or crisis. In 1990s, we had crisis in decline. Into 2000s, we had growth because of fantastic conjecture on market of oil, gas, and so on. In 2008, we had again decline 8 percent. So this is the situation, and this situation can provoke reaction of people, can provoke explosive.
And last slides are just photos from the meetings where 100,000 people came to protest against falsification of elections. And final photo is photo of the evening meeting when-where people came to Pushkinskaya Square in Moscow to protest against result of the presidential elections.
So there is a choice for future Russia-and this is last slide-to be the puppet, the marionette of oligarchs and other alienated forces, or to be creator of new Russia. And we are doing as much as possible to create new Russia. And we′re asking for solidarity-not for money, but for real solidarity, common will, common information, common debates. We are, unfortunately, isolated periphery, and it′s very important for us to be inside mainstream left, mainstream democratic, mainstream opposition. So let′s be in contact. And I can give even my personal email. It′s very simple: Buzgalin (at) mail (dot) ru. You are welcome. Thank you.
JAY: Alright. Well, thanks very much, Aleksandr. So we′re going to do one more segment, which is just me interviewing Aleksandr about some of the points in the PowerPoint. So I hope you join us for that, coming soon on The Real News Network.
End
DISCLAIMER: Please note that transcripts for The Real News Network are typed from a recording of the program. TRNN cannot guarantee their complete accuracy.
Экономическая наука современной России ? 4, 2001 г. Quis custodiet ipsos custodes?*
Неудачи корпоративного управления при переходе к рынку**
No Дж. Cтиглиц, 2001
Отсутствие в обществе необходимых финансовых и правовых структур, делающих приватизацию эффективной, рассматривается в статье как один из основных факторов, объясняющих неудовлетворительное состояние экономики России в ходе строительства рыночных отношений. Второй важный фактор, как показывается в работе, связан с неадекватной теоретической концепцией фирмы, на которой базировалась идеология реформ — представлением о фирме как полноправной собственности крупных акционеров при слабом влиянии на деятельность фирмы остальных заинтересованных лиц. введение
Два экономических события сыграли в XX в. важнейшую роль: социалистический/коммунистический эксперимент, который начался в Советском Союзе в 1917 г. и закончился с крушением советской империи лишь 10 лет назад, и переход бывших социалистических стран к рынку в течение последнего десятилетия. По поводу первого превалирует согласие в том, что централизованное планирование не способно полностью заменить рынки и даже рыноч— ный социализм не в состоянии обеспечить замену стимулов, присущих капитализму, -стимулу к производству товаров с меньшими затратами, производству того, что желают потребители, и осуществлению нововведений. Однако уроки второго эксперимента куда менее однозначны, и на них я бы хотел заострить внимание.
Во-первых, факты, мягко говоря, противоречивы. На рис. 1 представлено сравнение средних темпов роста переходных экономик за десятилетие, предшествовавшее переходу к рынку, с темпами последне— * Но кто устережет самих сторожей? (Ювенал)
** Доклад на ежегодной конференции Мирового банка по европейскому экономическому развитию. Париж, июнь, 1999. Перевод и публикация осуществлены с любезного согласия автора (e-mail от 23.06.2001 г.).
108 Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 109 го десятилетия. (За исключением лишь одной страны, результаты экономической деятельности с момента начала перехода к рынку ухудшились.) Действительно, в подавляющем большинстве этих стран уровень ВВП пока что ниже, чем в 1989 г., что означает, что сегодня положение этих стран в среднем хуже, чем оно было до начала перехода (рис. 2). Эти результаты подтверждаются и другими показателями благосостояния, такими, как продолжительность жизни. На рис. 3 представлены показатели продолжительности жизни до начала перехода и после него. И снова результаты неутешительны: ожидаемая продолжительность жизни в этих странах в среднем снизилась, в то время как в мире в целом она возросла на два года.
Но еще более мрачной выглядит статистика бедности. В 18 из 25 стран, по которым у нас имеются данные, доля бедных в среднем возросла с 4 до 45% от общей численности населения (если использовать в качестве границы бедности уровень дохода 4 долл. в день), что свидетельствует о разрушительных изменениях в уровне жизни. На рис. 4 показаны эти изменения в некоторых из наиболее сильно пострадавших экономик. Очевидно, России и некоторым другим странам Восточной Европы и бывшего Советского Союза удалось 'отменить' один из давнишних <ваконов' экономики — о противоречии между экономическим ростом (эффективностью) и неравенством доходов. После того как начался переход к рынку, им был присущ более низкий рост при большей степени неравенства, чем до начала этого перехода.
Я намеренно исключил из представленных данных один весьма успешный случай. Речь идет о Китае, он, к счастью, добился действительно крупного успеха, притом что численность его населения превышает общую численность населения всех остальных стран с переходной экономикой. За 20 лет с начала переходного периода темпы роста его экономики составили в среднем 9,5% в год, а уровень бедности снизился с 60 до 22%. На долю Китая приходятся три четверти прироста доходов в странах с низкими доходами за последнее десятилетие. Если рассматривать провинции Китая как отдельные государства, а население некоторых из них составляет 60 млн человек и более, и оно больше, чем почти во всех странах бывшего Советского Союза, то 20 из 20 стран с наиболее быстрым ростом за последние 20 лет находились бы в Китае1 . Резкий контраст между успехом Китая и слабыми результатами России отчетливо виден на рис. 5, где представлен рост ВВП в этих странах в последнем десятилетии.
Недавно несколько экономистов, которые играли важную роль в начале переходного периода, выразили свой оптимизм в отношении России, опубликовав книги под такими заголовками, как 'Как Россия стала страной с рыночной экономикой' или 'Наступающий бум в России'. Этот оптимизм получил широкое распространение. Однако удивляло отсутствие данных, которые могли бы подкрепить его. Давайте все-таки внесем ясность. Для страны, богатой природными ресурсами, не составит большого труда найти инвесторов за границей, которые будут готовы их эксплуатировать, особенно если цена будет справедливой. Куда труднее, однако, создать индустриальную экономику или экономику, основу которой составляет сфера об служивания — to о о 110 Дж. Стиглиц о о см. На рис. 6 представлены данные об инвестициях в природные ресурсы и обрабатывающие отрасли в России в процентах ко всему объему иностранных инвестиций. В 1994 г. инвестиции в обрабатывающие отрасли составили 7%, в то время как в природные ресурсы — 57%. В 1997 г., хотя наши данные остаются неполными, предварительные показатели свидетельствуют о снижении доли обрабатывающих отраслей до примерно 3%. Инвестиции привлекались в добывающие отрасли, но не в обрабатывающие.
Существуют и другие похожие аномалии. Правило, появившееся в годы сразу после начала перехода к рынку, было недвусмысленным: 'Страны, проводящие быструю и крупномасштабную либерализацию, быстрее осуществляют поворот к росту, [чем те, которые этого не делают]'2. Страны, которые быстрее всех осуществляли макроэкономическую стабилизацию, снижали темпы инфляции, с большей вероятностью могли рассчитывать на улучшение своего положения, чем те, которые проявляли нерешительность. Те, которые подталкивали к быстрой приватизации, с большей вероятностью должны были добиться улучшения, чем те, кто двигался более медленно. Однако спустя 10 лет после начала перехода сводные таблицы стран сильно отличаются от тех, которые были всего несколько лет назад. Среди стран Восточной Европы, история, география и перспективы которых, по крайней мере, больше схожи друг с другом, чем со странами Центральной Азии или Балтии, положительная связь между ранней либерализацией и средними темпами роста экономики отсутствует; более того, такая зависимость носит, скорее, отрицательный характер (рис. 7). В действительности, как показывает рис. 8, страны, характеризовавшиеся самыми высокими темпами роста в ранние годы переходного периода, в последующие годы таких темпов роста больше не демонстрируют. Недавние события бросают тень сомнения и в отношении утверждения о низкой инфляции.
Рисунок 9 показывает, что те страны Восточной Европы, экономика которых росла наиболее быстро, отличались более высокой, а не более низкой инфляцией3. В настоящее время ситуация представляется куда менее ясной, чем многие считали в 1996 г. Различия в начальных условиях и географическом положении означают, что разные страны сталкивались с разными благоприятными возможностями, и этими неодинаковыми перспективами можно объяснять успешность и/или скорость перехода (подразумевая, что любые наблюдаемые корреляции могут попросту быть ложными; это замечание, которому охотники защищать ортодоксальные рецепты, часто, кажется, не придают значения). Тем не менее удивительно, насколько мир сегодня отличается от тех представлений, которые бытовали ранее в процессе перехода. Страны, которые всего лишь несколько лет назад подвергались жесткой критике за медленные темпы и неполноту их реформ, такие, как Узбекистан и Словения, сейчас выглядят довольно неплохо, в то время как другие страны, которые служили в качестве моделей реформ, например Чешская Республика, сейчас сталкиваются с трудностями.
Эти данные поразительны, и они по меньшей мере подрывают веру в справед— Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... Ill ливость прежних, традиционных воззрений. Однако должно быть ясно, что я не представляю их как окончательные результаты, я просто утверждаю, что, возможно, существовало чрезмерное и неоправданное доверие к традиционным воззрениям, которые, к сожалению, продолжают оказывать влияние на политиков в некоторых кругах. Удивительно в этих результатах то, что они не основывались на добывании каких-то данных, хотя, разумеется, во многих отношениях соответствовали моим собственным прежним представлениям. В каждом случае я выдвигал гипотезу, подыскивал стандартные показатели, касающиеся, например, корпоративного управления, которые были сконструированы другими (и которые на самом деле использовались ранее для оправдания старых традиционных воззрений) и исследовал простые корреляционные связи. Независимо от того, являются ли коэффициенты статистически значимыми или нет, результаты все же позволят подвергнуть сомнению прежние взгляды, которые отстаивали противоречивые, хотя иногда статистически и экономически значимые связи.
Я уверен, что эти результаты оживят деятельность индустрии по 'добыче' данных, обеспечив выгодные условия найма для западных экономистов, как раз в то время, когда возрастает относительная роль обычной добывающей промышленности в России. Здесь тоже требуется 'очистка'. Как я поясню ниже, многим из ключевых понятий присуще унаследование проблемы, вследствие чего возникают некоторые вопросы относительно соответствующих показателей. Является ли фирма реально приватизированной, когда она выпускает акции и эти акции принадлежат государственному предприятию? Или когда приватизация финансируется за счет 'льготной' ссуды банка? И как узнать, является ли ссуда льготной?
Еще одно замечание, касающееся интерпретации любых результатов и благоприятных возможностей, скажем, для дальнейших изысканий данных. Хотя наличие большого числа стран, вовлеченных в процесс перехода к рынку, могло бы подсказать богатый набор вариантов политики, на базе которых мы могли бы сделать осмысленные выводы, дело в том, что страны в огромной степени различаются своей историей, географией и факторами производства. Отсутствие учета этих переменных ставит выводы под сомнение. Однако даже обилие таких важнейших переменных все еще приводит к недостаточно определенной системе. Еще хуже то, что проводимая политика в какой-то степени носит эндогенный характер, т.е. испытывает влияние обстановки в стране. Обусловлены ли неудовлетворительные результаты функционирования экономики страны медленными темпами либерализации или же существовал другой фактор, который приводил как к медленной либерализации, так и к медленному росту? Тот факт, что некоторые из 'медлительных' реформаторов за долгий путь добились столь хороших результатов, может дать более ценную информацию о влиянии темпа реформ на долговременный рост, чем наблюдение, что некоторая страна быстрее провела либерализацию и добилась более быстрого роста в краткосрочном периоде. Это особенно верно, поскольку некоторые из более быстрых реформаторов находились в
112 Дж. Стиглиц Восточной Европе — в странах, где возможность быстрого вступления в ЕС с доступом на его огромные рынки обеспечивала дополнительный импульс для быстрой реформы и, возможно, большую отдачу от этих реформ, чем та, которая могла бы иметь место для отгороженных большими пространствами суши стран Центральной Азии. Вот почему на некоторых из рисунков я отделил эти страны от других стран с переходной экономикой. Более ранние исследования, в которых не удалось либо выявить, либо адекватно описать различия в положении разных стран, не сумели отразить эндогенность политической среды. В таком случае о взаимодействиях либерализации и роста следует говорить с изрядной долей скептицизма.
Во всяком случае, какие бы результаты мы ни получили, к ним следует относиться с осторожностью. Только сопоставляя подтверждающие друг друга теоретические выкладки и факты, мы можем достигнуть какой-то степени уверенности. Данные о снижении ВВП и росте бедности4 согласуются с независимо полученными статистическими данными, свидетельствующими об ухудшении состояния здоровья населения. И как я покажу в дальнейшем, отмеченные проблемы — те самые, возникновение которых предвидели экономисты информационного направления при их акценте на корпоративное управление. И сама эта картина подкрепляется приводимыми результатами регрессии. Даже результаты в отношении инфляции не противоречат другим данным и теории. Инфляция -это традиционная проблема, так как она является помехой функционированию системы цен. Но когда попытки подавить ин— фляцию связываются с отходом от рыночной системы и сильным креном в сторону бартера5, система цен действует еще менее удовлетворительно. Концепции уменьшающейся ригидности заработной платы и цен утверждали, что снижение инфляции ниже критического порога фактически препятствует динамической корректировке экономики6. Ясно, что, когда требуемые масштабы корректировки больше, критический порог должен быть выше. Для экономики, находящейся в процессе перехода, эти масштабы особенно велики.
