Та-ак, совсем интересно.
— А то вы не знаете? — ответил он вопросом. — Ни разу на торгах и сортировке не были?
Но ещё не договорив, сообразил: а ведь и не были, они-то не купленные, а родовые.
— А у тебя язык отвалится повторить? — спросила Цветик, а вторая пожала плечами:
— Ну, и не были, так что?
Гаор тряхнул головой:
— А ничего. Раз интересно, слушайте.
Он сел на табуретку для осмотра и заговорил. Как и ночью, спокойным, даже скучающим тоном перечислил все категории. Три по возрасту, четыре по здоровью и шесть по использованию. Они молча кивали. И не понять: в самом деле не знают или его проверяют.
— А сортируют как? — спросила Первушка, когда он замолчал.
Гаор рассказал и это.
— А теперь про утилизацию рассказывай, — потребовала Цветик.
— А нужно? — ответил Гаор. И пояснил. — Меньше знаешь, крепче спишь.
— Мой сон — не твоя забота, — зло оскалилась Цветик. — Давай, ну!
И он, обозлившись непонятно на кого, вывалил им полную процедуру, со всеми вариантами, с извлечением органов и выкачиванием крови, свежеванием и душевыми, когда пускают газ вместо воды, как просеивают пепел и фасуют мешки с удобрениями, обрабатывают содранную кожу и...
— Хватит! — Гаор резко встал. — И мне, и вам хватит.
— От такого закричишь, — спокойно сказала Первушка.
Он бешено посмотрел на неё:
— Ты меня за этим позвала?
— И за этим, — кивнула она и повернулась к женщинам. — Слышали? Тогда ступайте, потом поговорим.
Цветик и вторая молча встали и вышли.
— Н-ну?! — выдохнул сквозь зубы Гаор. — Ещё что ты мне скажешь?
— Ты-то как это увидел? Он что, тебя с собой таскал?
— А это тебе знать незачем.
— Зря, Дамхарец, — она насмешливо покачала головой, — если твой совсем свихнется, думаешь, тебя пощадят? При нём оставят? Чтоб ты его с ложечки кормил и слюни утирал? Как же! Жди!
— От козла молока ждать незачем, — ответно усмехнулся Гаор.
— Хочешь, я тебе и для него питья дам, а? Из твоих рук он возьмёт.
Гаор удивлённо посмотрел на нее и мотнул головой.
— Нет,— ответил он спокойно, но жёстко
Первушка пожала плечами:
— Ну, как знаешь, ты себе судьбу сам выбрал.
— А вот это ты правильно сказала, — улыбнулся Гаор, — выбор мой, и отвечать мне.
Первушка кивнула:
— Запомни, что сказал, Дамхарец.
— А я вообще памятливый, — усмехнулся Гаор и вышел.
В коридоре уже суетились пришедшие на обед.
Нет, ни тогда, ни потом он не пожалел о своём отказе. У Ардинайлов свои игры, он в них не участвует.
Ведомство крови... Ведомство Несамостоятельного населения... центральные отделения и филиалы... Амрокс... Исследовательский центр... Центральный госпиталь... Специализированный Накопитель... Главное хранилище биоматериалов... "Сырьё"... "полуфабрикат"... "продукт"...
День за днём, день за днём, день за днём...
С каким-то отстранённым интересом, как о ком-то постороннем, Гаор иногда думал: а на сколько его хватит? Он заставлял себя смотреть и слушать, видеть и слышать, и запоминать. И не чувствовать. Потому что с такой же отстранённой ясностью знал, что если хоть на мгновение даст прорваться чувству, то пойдёт с голыми руками убивать, всех этих... сотрудников, а там уже будь что будет. Да, конечно, его убьют, и его смерть ничего не изменит в отработанном выверенном конвейере и тем более не остановит, а значит... а значит, надо ждать, как снайперу в засаде, у него будет только один выстрел.
Немногие периоды отдыха были, пожалуй, тяжелее работы. Потому что ему приходилось оставаться в "Орлином Гнезде", смотреть на людей, чей конец он теперь слишком хорошо представлял, и чтобы не сорваться, ещё тщательнее отгораживался от них.
Большого летнего праздника он ждал с ужасом. Как он понял, Фрегор собирался провести его дома, так сказать, в кругу семьи.
— Понимаешь, Рыжий, они все сволочи, но праздник есть праздник. Все разъехались, даже выпить не с кем, и вообще, — Фрегор вздохнул, — положено. Отец разозлится, если меня не будет. А если старый пердун окочурится, то Фордангайр станет наследником, и тогда всё, он меня уделает. Понимаешь, не успеваю я, Рыжий, его выродка на экспертизу сдать, а там пока она пройдёт, пока Ведомство Крови примет к сведению и сделает выводы, пока сдаст их Ведомству Юстиции, а тому тоже надо время, чтоб всё оформить...
И Фрегор стал ругаться. И к его жалобам, и к ругани Гаор давно привык и привычно не слушал, зная, что сумеет вычленить из этого словесного поноса очередной приказ. А вот что ему делать? Ну, заклинания не будет, это понятно. Мажордом с остальными родовыми костьми лягут, но не допустят. Раз даже говорить по-нашенски нельзя, матери все в забросе... нет, придётся самому, отдельно, попросить прощения у Мать-Земли и Золотого Князя, Мать-Луну и Мать-Воду не забыть, попросить их о помощи и защите, но вот как это сделать? Занятый этими мыслями, он даже забыл, что хозяева будут праздновать по-своему, травлей и прочими безобразиями и паскудствами. И вот как ему от этого увильнуть? Но ничего придумать не удалось. Да и что он может? Сбежать и спрятаться где-нибудь в парке? Так с собаками отыщут. То-то будет зрелище! Развлекалочка люкс-экстра. А то, что от него после этого останется... Ладно, пусть будет, как будет.
Накануне праздника он опять возил Фрегора по уже накатанному маршруту: "Парадиз", "Розочка", "Охотничий", не считая всякой мелочи на перегонах. На этот раз Фрегор напился так, что уже из "Розочки" его вывели под руки, и Гаору пришлось выйти и помочь уложить хозяина в лимузин.
— В "Охотничий" по кругу, — простонал Фрегор и захрапел.
И Гаор послушно погнал лимузин по дальнему и долгому круговому пути, жалея о том, что включать перегородку может только пассажир, дыши теперь хозяйским перегаром. Но это не самое страшное, а вот этот загул... он ему на руку. После "Охотничьего" наверняка хозяин поедет отсыпаться, и там он, вытряхнув упившегося психа на руки лакеев и сдав машину ночному механику, переоденется и пойдёт на гимнастику. Законное дело — хозяйский приказ, и там, один, ночью и поговорит и с Матерями набольшими, и с Золотым Князем. Так что... спасибо Огню Справедливому, что он ни делает, всегда к лучшему.
В общем-то, так и получилось. К "Охотничьему" хозяин слегка проспался и смог самостоятельно выйти из лимузина. Сопровождения он не потребовал, и Гаор спокойно остался в машине. Пробыл Фрегор в ресторане не слишком долго и вышел если не почти трезвым, то почти вменяемым. Во всяком случае, шёл самостоятельно, в машину сел, ни за что не зацепившись, и сразу приказал ехать домой.
— Понимаешь, Рыжий, завтра праздник, — сообщил он как последнюю новость. И начал жаловаться на жизнь. — Опять Родовой Огонь и прочая чепуха, а вечером приём с фейерверком, придурки чёртовы, поработать совсем не удастся.
Гаор молча слушал, не высказываясь даже мысленно: так устал, во-первых, и боялся спугнуть намечавшуюся удачу, во-вторых. Шило-то в хозяйской заднице в любой момент проснуться может, и тогда никто не знает, куда его шибанёт. Сам Фрегор — Гаор в этом не раз убеждался — тоже этого не знал. То въедливый до невозможного, то рассеянный, забывающий о чём только что говорил, то одно, то другое, то совсем даже не третье, а десятое. Вот начал на шлюх из "Розочки" жаловаться, перебирает их. И ведь стукнет ему сейчас в голову, так прикажет туда обратно ехать, было уже так однажды. "Работать он умеет, — усмехнулся про себя Гаор, — это да, сволочь, конечно, и работа у него сволочная, а в остальном..." Приятель его, этот Венн, совсем другой. Рот до ушей, а глаза серьёзные.
— Венну я верю, — вдруг перескочил на другое Фрегор, — он мой друг.
"Верь, — сказал про себя Гаор, — он тебя первым и предаст, и продаст, как только цену подходящую предложат. Все вы, тихушники, друг друга стоите..."
Под бессвязные жалобы и рассказы Фрегора — болтал как нанятый — они въехали в Королевскую Долину, пронеслись по ночному шоссе, вспугнув трёх оленей — Фрегор совсем по-детски смеялся над испуганно удиравшими с дороги животными — и мимо козырнувшего им охранника нырнули в ворота "Орлиного Гнезда", а там по ночной тихой аллее к парадному крыльцу. Гаор остановил лимузин и приготовился выслушать очередное приказание.
— Так, Рыжий, — сказал совсем трезвым голосом Фрегор. — Завтра отсыпайся, а после обеда... нет, чёрт, удрать не удастся. Ладно, там видно будет.
— Да, хозяин, — ответил Гаор. — До обеда отсыпаться, а там видно будет.
Фрегор кивнул, но с места не стронулся. Гаор беззвучно выругался, ожидая неизбежного изменения приказа и чувствуя, что время уходит. Рассвет уже скоро, а ему еще...
— Ладно, Рыжий, всё! — Фрегор наконец-то вылез из машины и взбежал по ступеням к приветливо распахнувшимся перед ним дверям.
Не дожидаясь, пока он скроется, Гаор развернул лимузин на выезд. Неужели он успеет?!
Успел!
В спешке Гаор даже не обратил внимания на необычную тишину в спальне. Он стремительно, превышая тревожный норматив, переоделся и побежал на гимнастическую площадку.
Небо уже синеет мягкой предутренней синевой, круглая ослепительно белая луна стоит почти над головой, пахнет влажной землёй и зеленью. И Гаор с ходу, даже не подумав, что не успел разогреться и рискует порвать мышцу, сбросил на скамейку куртку и футболку, упал на мокрую, покрытую обильной росой землю и стал отжиматься.
— Мать-Земля, ты прости меня, — шептал он, — запретили мне чтить тебя. Услышь меня, Мать-Земля. Мать-Вода, Мать-Луна, матери набольшие, помогите мне, Солнце-Золотой Князь, Ветер-Сила Летучая, помогите мне. Как я вас помню, так и вы вспомните обо мне. Мать-Вода, пронеси меня, Мать-Земля, поддержи меня, Мать-Луна, защити меня.
И всякий раз, опускаясь на землю, он касался её губами, как целовал, прося прощения за себя и за всех остальных. За спящих сейчас в подземных казармах, за "галчат" с выжженной памятью, за всех замученных и сожжённых, что не по-людски — пеплом — вернулись к тебе. Он повторял запомнившиеся у Сторрама и в Дамхаре песни-молитвы и тут же создавал свои, перемешивая дуггурские и склавинские слова, хрипел и задыхался, пока, обессилев, не упал ничком на землю, распластался на ней, прижавшись лицом и всем телом.
— Рыжий, — вдруг позвал его тихий и в то же время звонкий шёпоток.
Гаор медленно поднял голову и увидел сидевшую перед ним на корточках растрёпанную Снежку в одной маечке.
— Снежка? — удивился он. — Ты чего не спишь?
— А никто не спит, — Снежка хихикнула и зашептала совсем тихо: — Наши пошли Мать-Землю молить-заклинать, а голозадые их заловить хотят, — она снова хихикнула.
— Понятно, — Гаор встал на четвереньки и сел, помотал головой, словно просыпаясь.
Таак, плохо он, значит, думал об остальных... сокамерниках. А голозадые...
— Мажордом где? — тихо спросил он Снежку.
— А бегает, ищет, — хихикнула Снежка. — А ты к нашим пойдёшь?
Гаор вздохнул и мотнул головой.
— Нет, Снежка, понимаешь, навести могу, я же не знаю, где они.
— Я проведу, — предложила Снежка.
— Рано тебе ещё туда, — спокойно ответил Гаор, прислушался и зашептал: — Мы хитрее сделаем. Я тренироваться буду, зашумлю, чтоб он на меня прибежал. А ты тогда кустами туда и предупредишь остальных. Ну, чтоб он их на входе в спальню не заловил. Поняла?
Снежка кивнула, но всё-таки спросила:
— А ты-то сам заклинание пропустишь, это как?
Гаор улыбнулся и потрепал её по голове.
— Ничего, Снежка, договорюсь я с Матерями, простят они меня.
Он легко вскочил на ноги и подбежал к перекладине.
— И-и-эхх! — громко выкрикнул он, подпрыгивая и с лёта выходя на большой круг.
Снежка восторженно ойкнула.
С училища Гаор помнил, что высший шик в тишине, чтоб даже дыхания слышно не было, но сейчас сопел, кряхтел, охал и даже что-то выкрикивал на выдохах, рассчитывая, что Мажордом на такое безобразие и "нецивилизованность" точно прибежит.
И своего он добился.
— Этто что такое?! — совсем по-начальственному рыкнул Мажордом.
Гаор как раз был в стойке на брусьях. Он, мягко качнувшись, перешёл в упор на руки и сел боком. Перевёл дыхание и сверху вниз насмешливо посмотрел на Мажордома.
— Ты что, — удивлённо спросил Гаор, — совсем тёмный? Гимнастики никогда не видел?
Насмешка и косвенный упрек в "нецивилизованности" сделали своё дело. Мажордом если и собирался, убедившись, что это не запретное "моление дикарское", а вполне законная тренировка по хозяйскому приказу, отправиться на дальнейшие поиски, то, услышав от полуголого лохмача такое, вспылил и начал ругаться. Гаор, по-прежнему сидя на брусьях, отругивался в полный голос, вполне сознательно дразня и заводя Мажордома. Состязаться в язвительных насмешках Мажордом не умел, давно привыкнув сразу переходить к побоям.
— Ты, хам, дикарь! — бушевал Мажордом.
Гаор, кивая, выслушал очередную тираду и начал ответную:
— Я говорил тебе, что ты...
Лихие армейские и фронтовые обороты заставляли Мажордома краснеть и переходить на характерный для всех Ардинайлов визг.
Со своего насеста Гаор видел, как шевелятся кусты, и сообразил, что Снежка поручение выполнила и теперь в кустах, похоже, собираются слушатели. Ну что ж, пусть получат удовольствие.
— Ну, чего ты заходишься? — участливо спросил он Мажордома. — Ну, не знаешь, ну, тёмный, необразованный, так ты ж всю жизнь здесь безвылазно, вот поездил бы по торгам да отстойникам, знаешь, как бы образовался.
В кустах зафыркали, и Мажордом судорожно оглянулся.
— Ну вот, — укоризненно сказал Гаор, — разбудил всех. Одно беспокойство и беспорядок от тебя, а ещё Мажордомом называешься. Ты хоть знаешь, что это слово означает? — и укоризненно покачал головой, так как потерявший голос Мажордом просипел что-то непонятное. — Ну, вот видишь. Есть такая птица, попугай, всякие слова говорит, а ни хрена не понимает. А ты всё-таки... человеком родился.
И, решив, что спектакль пора заканчивать, так как небо на востоке стало голубым и уже заметно порозовело, спрыгнул вниз. Мажордом отшатнулся.
— Всё, — жёстко сказал Гаор. — Вали отсюда и не мешай мне, а то я на тебе тренироваться буду.
В кустах зашелестело и стихло. Мажордом снова оглянулся.
— Я тебе ещё это припомню, дикарь, — сказал он уже гораздо тише, но по-прежнему угрожающе.
— И что? — спокойно ответил вопросом Гаор. — Слышишь, люди уже на работу выходят. Да, мне до обеда отсыпаться велено.
Мажордом, помедлив, кивнул:
— А после обеда? — спросил он, явно что-то обдумывая.
Гаор пожал плечами. В кустах вдруг звонко защёлкал соловей, Гаор с невольной улыбкой повернулся на свист и, когда ушёл Мажордом, не заметил. Он не спеша с удовольствием закончил тренировку, будто выполняя положенную по программе растяжку, поклонился солнцу, приветствуя Золотого Князя, Огонь Небесный, подобрал со скамейки свои тяжёлые от осевшей на них росы футболку и куртку и лёгкой "разминочной" рысцой побежал к дому. Как раз успеет в душ перед завтраком. На душе у него было так легко и свободно, будто самая главная беда миновала. Видно, Матери набольшие и в самом деле всё поняли и простили его.
