А тут и вдова-девчонка ближе подошла. Невзначай повернулась так и этак, плечиками повела, отчего груди завлекающе мягко колыхнулись, глянула искоса хоть и голубым льдистым взглядом, вроде холодным такой взгляд должен быть, но тут как обожгло горячей волной! И личико скромное, сама невинность, а так дерзко и вызывающе полоснула глазищами, что Паша, ухнув на манер кабана, взметнулся из воды с шумом, плеском и взрывом брызг, словно на дне ручья под ним пружина сработала.

Лёна взвизгнула и, хохоча серебристо, вроде как метнулась в сторону, но так, чтоб этот недотепа недогадливый сумел ручищами дотянуться и поймать. Пусть потом гордится, что такой ловкий! Хотя чуть не промазал, увалень! И про себя отметила — желанна она ему — вон как выстолбенел... местами...

Прижалась к нему всем телом... Большой, теплый, надежный... Подставила губы...

За поцелуем не сразу поняла, что он уже ее подхватил на руки и понес. Воин — а ласковый, покойный муж не тем запомнился. И — как этой ночью — слилась воедино с этим странным парнем...

ПРОДА

Вроде миг один пролетел, а тени сильно сдвинулись! И теперь обнаженные тела освещены были солнышком. Вдовица блаженно грелась, исподволь поглядывая — как там ее мужчина? Уснул, нет? Нет, не спит, а осторожно и нежно пальчиками по ее коже водит-гладит. По плечикам, по грудям, отчего сосочки торчали как твердые камешки, по животику и бедрам...

Лежала раскинувшись и не стесняясь даже разметавшихся кос, а еще с детства маманя учила — волосы открывать даже перед мужем нельзя. Сейчас совершенно это не волновало. Вот наплевать, наоборот — когда такой взгляд — все показать можно! Хороши косы и сама тоже. И красива и сама это знала, видя, как немчин на нее смотрит. Аж в груди, где сердце стучало, потеплело приятно. И приятный будоражащий озноб от его ласковых прикосновений. И губы горели — целовался ее мужчина как-то не так, как положено — но от этого истома накатывала, млела женщина до головокружения.

— Мила я тебе? — чуточку еще задыхаясь, спросила лукаво глядя.

— Мила ты мне, мила... И будешь и была! — неожиданно для себя выдал Пауль. Сроду стихами не страдал, да и это вроде слыхал когда-то, а не сам сложил.

И опять потянул к себе послушную красавицу...

— Ну вот, как зверь лесной, нет чтоб дома по-людски — проворковала она и вроде как порицательные слова таким голоском сказала поощряющим, что Паша опять вспыхнул желанием. Умеют Евины дочери тембром и тоном совсем иное в сказанном подать... Словно играя на струнах душевных... И много чего еще умеют...

Снова опомнились — видя, что уже и снова тени их тела укрыли.

И потом удивила, глядя загадочно своими голубыми глазищами мягко сказала:

— Возвращаться пора, как бы не спохватились твои — вернутся так искать кинутся...

Резон в этом бесспорно был. И Павлу меньше всего хотелось, чтоб приперлись его камарады, потом от шуточек их солдафонских уши опухнут. С трудом оторвался взглядом от красотки, стал нехотя одеваться. А красавица опять удивила — он еще только за штаны свои взялся — а она уже вся стоит одетая-умытая и по виду этой скромной кошечки никак не подумаешь, что она тут пол дня вытворяла.

И улыбаясь невинно-бесстыже глядит как он тут в своих портках путается от неловкости момента. Всегда гордился тем, что быстрее женщин одевается — а тут как по мановению волшебной палочки. Вжух! И она в полном порядке. Еще и уголками покрасневших и чуток припухших губ легонько так улыбается. И чертенята во взгляде.

Но все ж оделся, сопя и пыхтя. Понимая, что устал как ездовая собака.

Двинулись обратно. Она ступая легко и незаметно под своим мешкоподобным платьем, или как эти сарафаны называются — впору вспомнить ансамблю 'Березка' — те тоже так умели — вроде как плывут. Сам топотал грузно за ней — еще и потому, что как оказалось — совершенно не помнил, как они сюда шли!

И тут Паштет аж подпрыгнул, услышав за спиной негромкий и вроде бы знакомый голос.

— Немчин! Постой, потолковать надо!

Резко развернулся — аж в спине что-то хрустнуло.

Из густых кустов на тропинку вышагнул человек.

Казак. Тот самый — в странной розовой рубашке. И руки показывает пустые. Кольчуги на нем нету, сабли тоже не видать.

Какого ему черта нужно?

— Потолковать? О чем? — настороженно спросил попаданец.

— Мену предлагаю. Но лучше б тебе свою пищаль отложить. Я с миром! А ты неровен час грохнешь из своей штуковины сгоряча. У меня с собой видишь — оружья нету.

— Ножик вон из сапога выглядывает! — заметил сурово Пауль.

— Так у тебя на поясе тоже есть. Это ж и не оружие вовсе, да и нет у меня причины на тебя кидаться. Совсем другое нужно! Был бы тебе врагом — с саблей бы наскочил, пока ты с вдовицей веселился!

— Ты что ли тут сидел — глядел? — обозлился Паша, представивший ясно, что устроил этому прохвосту дармовое эротическое шоу и еще пуще на себя осердившись, что не заметил этого прохвоста. Ну да не до того было.

— Все же не так, чтоб прямо тут, поодаль все же. Зачем вам мешать-то? Подождал, понятно — вот сейчас время разговоры разговаривать — без насмешки, серьезно сказал человек в нелепой розовой рубашке. Которая сильно была попачкана красно-бурым, это притягивало взгляд и мешало сосредоточиться.

— О чем? — спросил Паштет, кивнув встревоженной подружке, что дескать — все нормально, ситуация под контролем. Та вроде поняла посыл, чуточку вроде сбросила напрягу, но смотрела своими голубыми глазищами так же настороженно.

— О лошадях, меринах и конях. И о кольчуге с саблей.

— Так, а растолковать? — поднял бровь Пауль, не теряя бдительности.

— Изволь, немчин. Утром ты мне разрешил взять панцирь, саблю и коня татарские. Было такое?

— Было. Но не в подарок. И мисюрку ты еще прихватил — заметил Паша.

— Да это-то понятно. Я после того недоросля татарина, коновода, порешил и угнал у гололобых все, на чем они сюда приехали.

— Коней?

— Два коня, три лошади, да четыре мерина. Это считая с погоней. Все с седлами. Еще один придурень меня догнать схотел, да кровью умылся...

— Стрела у него в спине была — показал свою осведомленность Павел.

— Да — незаметно для самого себя поморщился казак. Видать хотел себе и этого фрага приписать в заслугу. Или как тут победы называют?

— И что ты хочешь? — внутренне хмыкнул Пауль, обративший на это внимание.

— Поручительства твоего. Мне с табуном оседланных не с руки шататься, стреножат мигом.

— Понимаю. Кормить-поить замаешься, да и того и гляди башку снесут — согласился Паштет, чуток удивившись прозорливости своего старшего канонира. Хотя чего уж там — быть табунщиком непросто, а десяток голов — уже табун вполне себе годный.

— Вот. Потому хочу вернуться в деревню и чтоб помещик у меня не отнял все сразу. Соблазн-то велик. Но я в своем праве по коням. Что с бою взято — то свято! Но и он на своей земле — хозяин. Мне с ним не поспорить, да царя — далеко, до Бога — высоко — и казак перекрестился.

— И с чего ты взял, что дворянин меня слушать станет, когда дело о прибытке идет? — усмехнулся попаданец.

— Так известно же, ты лекарь немчинский двух воевод вылечил и сейчас к самому царю едешь. А он тебе охрану обеспечивает. Значит птица высокого полета ты. Ограбить меня при твоей заступе ему не с руки. На тебя глядя, по чести поступит — очень уверенно ответил мужчина в запачканной рубахе.

Паштет с трудом удержался, чтоб не чесать затылок. Откуда этот черт про него столько знает? Хотя — тут же деревня, а они в ней аж ночевали. Было кому и со стрельцами перемолвится. К тому же на первый даже взгляд — прохвост еще тот этот казак. И утром прям как из под земли вырос. Готов, похоже, был к набегу. Только выстрел бахнул — а он тут как тут. Не засланый ли казачок? Про татар уже не раз слышал, что они сюда являются и как правило — с поводырями из предателей. Мда, спиной поворачиваться не стоит! Хотя да — хотел бы пришибить — напал бы с саблей, пока попаданец с вдовушкой любился.

Получается — и впрямь защиты ищет. Десяток лошадок и коней — считай стоит миллион рублей в будущем, да и тут сопоставимая цена. Если не побольше, потому как лошадки тут — весь транспорт и без них никак не житье. Да и седла — сотню тысяч потянут даже по минимум — вспомнил виденное в интернете. Тут цены другие, понятно, но тоже не грошовые вещи.

Глянул на казака — точно безродный бомж с миллионом в ручонках... Да промеж двух огней — Паша уже убедился — просто так тут на Руси не побродяжничаешь, не любят тут шатающихся меж двор. И неожиданно — есть практически полный порядок на дорогах. Но тут все же и бандюганов хватает, да и самоуправства много, особенно если заступиться некому.

— Мне какая радость тебя защищать? — строго спросил мужчину в розовой рубахе.

— А ты возьми меня на службу, я тебе пригожусь.

— Ну да, как заяц и утка со щукой Ивану Царевичу — усмехнулся Павел, вспомнив детскую сказку о взаимопомощи при ломании жизни олигарху по фамилии Бессмертный.

— Может и получше — как Серый Волк — показал знакомство с бабушкиным фольклором и казак.

Поглядел задорно, но с тревогой в глубине взгляда.

А Пауль ломал себе голову — нужен ему еще и такой послужилец? По работе доводилось заниматься аутсорсингом, но вот нужно ли это тут? С другой стороны — турнет он этого прохвоста — тот и слиняет со всем добром. А это и убыточно и унизительно. Видно, что шустрый, на ногу легок — грузноватый Паша не угонится. Только позорище получится.

И грохнут потом этого проходимца на ночлеге те же крестьяне или проезжий дворянин. Конь — штука дорогущая. И всегда при хозяевах. А вот казак-бандит — он бесхозный. За десяток лошадок — точно грохнут и не поморщатся. Тем более — царю жаловаться уже будет некому. Всех расходов — отпущение грехов у попа получить...

— Ну раз так — рассказывай, как тут очутился, кто таков и что умеешь — молвил Паштет. И поглядел вопросительно и поощряюще.

Мужичок схватился за свою кривоватую бороденку. Видать не ожидал вопроса.

— Звать меня Ивашка Ёрш. Сам видишь — казакую. С прошлого года жил тут, приютили, выходили...

— Ранен был? — спросил Пауль.

— Да, саблей татаре посекли. Схватились тут с ними неподалече, меня с коня сбили, очнулся в одной рубахе — вот этой, раньше была кумачовой, да поизносилась, не стали снимать, побрезгали, а портки баские были — те взяли. А там, как в себя пришел немного, дополз до деревни — ну вот Христа ради и помогли.

— Много было татар в той стычке?

— Сотня! А нас десяток, нас и смяли, но мы им тоже крови пустили, да не свезло нам.

И кривобородый Ёрш в цветах и красках живописал, какая титаническая битва развернулась тут неподалеку от деревни. Увлекательно рассказывал, заслушаешься.

Паша покивал головой, потом спросил — а много ли проклятущие басурмане добра у казака уперли. Ивашка толково и четко расписал потерянные сокровища. Впечатляюще получилось!

— Горазд ты врать, человече — спокойно сказал в ответ Паштет.

Кривобородый даже дернулся от неожиданности — видать посчитал, что немчин уши вконец развесил, да обдернулся.

— С чего ты это взял? — спросил оторопело.

— Мне врать не надо, ты когда врешь — я это вижу. Хочешь у меня служить и добро не растерять — попытайся еще раз меня убедить, но опять если врать примешься — считай разговор окончен. И будут тебя тут ловить со всем тщанием, как вора. А табун следов оставляет — мама не горюй! Не этот помещик, так кто из соседей найдет и догонит. Так что — правду говори. И не надо мне тут божиться и креститься, не на рынке. Я лжу вижу. Вот это и помни! — сурово джедайским голосом сказал лекарь.

Внушительно получилось.

Минуту мерялись взглядами, при этом видно было, как у Ивашки в голове со страшной скоростью прокручиваются десятки вариантов. От напрыгнуть с ножом до бухнуться покаянно на колени.

Потом собрался с духом и хмуро заявил:

— С Москвы от татар бежавшего купца мы поймали неподалеку. Он с приказчиком был. Сам-два. И кошелек тугой плохо припрятал, углядели мы. А лошадки у них притомились, на ладан дышали уже. Не уйти было им.

— А вас сколь было?

— Вдвоем чаяли справиться с побратимом. Приказчик было за саблю схватился, да я его посек, не ловок торгован был железом махать. Не до смерти убил, нет, он саблю сронил и сам свалился. Купчина взмолился Христа ради, чтоб душу отпустили на покаяние — а деньги он и так отдаст. Я на то согласился, не люблю зря грех на душу брать, а мне сзади побратим Гришка Семух — по затылку с потягом и врезал саблей. Ну и тьма без дна. Пришел в себя — уже утром следующим. Кровища уже высохла, ажник к траве приклеился. Огляделся... В одной рубахе валяясь...

— В этой? — уточнил Паша.

— Ну да, откуда тут другой взяться. Купчишка с приказчиком своим тут же валяются — тоже голяком, прирезал их Гриша. Правда кошелек толстый был, соблазн велик. Да и кроме кошелька — богат был купчина, было что брать. Хотя он и с меня даже крестик снял, серебряный маманин был.

Ёрщ зло вздохнул и продолжил:

— Встать не смог — ноги не держали. Ну я и пополз по дороге. Вот к этим погорельцам и попал, помогли. Череп крепкий у меня оказался. Да и не советуют знающие люди по затылку так бить, бугор там костяной, не прорубишь. Поторопился Гриша. Бил бы меня по шее — не говорили бы сейчас. Побратим до гроба, выблядок...

Казак непроизвольно почесал привычным жестом затылок. Там у него был здоровенный шрам — Паша его засек еще утром.

— Так. И чем ты мне служить собираешься? — перешел к конкретике Павел.

— Да мало ли, что по дороге случиться может? Лишняя сабля по нынешним временам лишней не будет. А я ею владею неплохо.

— Огневому бою обучен? — уточнил мушкетер.

— Нет. Луком могу работать. Но лучше мне — сабля.

— И что за службу хочешь? — глянул серьезно попаданец.

— Харчи и оставить за собой то, что ты утром дал — запросил кривобородый.

— Все вместе рублей на 30 тянет. Пушкарю умелому царь куда меньше платит. А и ты не при пушке, да и я не царь.

— А вот тут лошадки и пригодятся — я с тобой ими могу расплатиться. У тебя-то отнимать не посмеют! Не забывай — табун у меня — честно добытый — в 9 голов. А это и побольше получится.

— Вообще-то 10, с тем считая, на котором ты ускакал. Смотрел к слову лошадок — они татарские? Или не ровен час — у местных может угнали?

— Нет, глянул — тавро крымское. Чистые они — уверенно сказал Ёрш.

Павел хмыкнул, забавно — разговор киношный, словно он краденое авто покупает.

А с другой стороны — так оно и есть. Лошадка тут поважнее авто. Метро и трамваев с грузовиками еще долго не будет.

И не проторговаться бы. Потому надо для самого себя понять — как дела дальше вести и чего требовать. И тут впору голову сломать, потому как учитывать надо не только свой интерес, теперь и вдовице этой думать надо и по возможности сотника не обидеть и чтоб камарады не надулись.